Joomla! Open Source Content Management

АГУРЕНКО, Б.П. СМЕРТИ СМОТРЕЛИ В ЛИЦО
Документальная повесть

   О коммунистах Приазовья в годы Великой Отечественной войны, об их подпольном райкоме партии и партизанском отряде рассказывает эта книга. В ней нет вымышленных действующих лиц и событий. Все фамилии и факты — подлинные.
   Автор выражает глубокую благодарность всем, кто помог ему в работе над книгой,— бывшим партизанам и подпольщикам, поделившимся своими воспоминаниями, и особенно членам подпольного райкома Ивану Тимофеевичу Сахарову, Ивану Ефимовичу Еременко, Александру Ивановичу Беляеву, сотрудникам Управления КГБ по Ростовской области, партархива Ростовского обкома КПСС, Ростовского областного государственного архива, Ростовского областного музея краеведения, Азовского краеведческого музея и военно-научного общества при Ростовском Доме офицеров, а также журналистам редакции газеты «Красное Приазовье», представившим материалы о деятельности партизан и подпольщиков Приазовья.

См. также: Агуренко Б.П.: биография

ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ

Дадим мы вам про себя знать и ведать паметно навеки веков во все край бусурманские...
«Повесть об Азовском осадном сидении донских  казаков»

Вчера я проводила на фронт мужа. Пусть он беспощадно бьет гитлеровских шакалов.
Оставшись в тылу, я буду не покладая рук трудиться для победы, а если надо, и сама возьму винтовку.
Из выступления работницы рыбокомбината П.В. Василюк
на собрании партийного актива Азова в июне  1941  года.

Пойду в партизаны...
   Шкурко слушал, как всегда, внимательно. Интересовался подробностями выпуска новой продукции. Теперь  и  судоверфь работала  для  нужд  фронта.
    — А что бы ты делал, Иван Тимофеевич, если бы фронт вдруг подошел вплотную к нашему району? — спросил секретарь райкома.
   Директор судоверфи Сахаров хорошо знал Шкурко и сразу понял, что вопрос задан неспроста.
  — Если не будет иных указаний, буду воевать здесь, Захар  Прокофьевич,— горячо ответил Сахаров.— Я уже думал об этом... Пойду в партизаны, Шкурко понимающе улыбнулся:
   — Кто же у тебя из рабочих судоверфи есть на примете, чтобы рекомендовать в партизанский отряд?
   Подумав, Сахаров ответил:
   — Курбала, Ольховой... Константинов, конечно, и Кочерга... Эти не подведут.
   Сидя друг против друга за узким длинным столом, Шкурко и Сахаров перебирали местных активистов — старых и молодых, вспоминали организаторов партизанского движения на Дону в годы гражданской войны— Буденного, Литунова, Курышко...
    Устало потирая широкой ладонью большой лоб, Захар Прокофьевич  усмехнулся:
   — Не    думал  я,  Иван  Тимофеевич,  становиться партизанским стратегом. Но,  боюсь, придется.  И мне, и тебе. Немец прет как скаженный. Силен, сволочь!.. Но мы тоже не лыком шитые...
   Шкурко положил  на  стол  крепкие  рабочие  руки.
   — Райком партии или, в крайнем  случае, члены бюро останутся здесь. Они поведут за собой народ. Думаю, что не придется завидовать фрицам, если они сунутся в наше Приазовье!..
   Долго беседовали в тот день Шкурко и Сахаров. И все же, вряд ли поверили они, если бы кто-нибудь сказал им тогда, что дела партизанского отряда станут содержанием всей их жизни на ближайшие полтора года!

    ...Азов жил напряженной прифронтовой жизнью.
   На подступах к городу возводили оборонительные сооружения. Работницы швейной фабрики шили шинели, воинские гимнастерки. В больнице и госпитале днем и ночью дежурили у постелей раненых юные медсестры — старшеклассницы. Рабочие и колхозники вносили свои сбережения на строительство самолетов и танков, собирали теплую одежду для бойцов.
   Те, кто по разным причинам не смог уйти на фронт, вступали в народное ополчение по борьбе с воздушными десантами врага. Его ядром стали коммунисты старшего поколения, громившие два десятка лет назад полчища Деникина и Краснова,— К.К. Бондаренко, В.К. Левченко, М.X. Троц, П.Д. Бенберя, С.И. Белоусов и другие. Многие из них пришли в него вместе со своими сыновьями и дочерьми.
   В ополчение вступили секретарь райкома комсомола Наташа Чевела, комсомольцы Анатолий Зеленский, Кузьма Кривулька, Яков Осипов, Анна Пуголовкина. Их примеру последовали десятки молодых патриотов. Эти парни и девчата составили комсомольско-молодежный взвод и мужественно впоследствии сражались с врагом.
  Предприятия, колхозы и совхозы обеспечивали ополченцев обмундированием, продовольствием и лошадьми. Обо всем этом вспоминал Сахаров, сидя в кабинете у Шкурко, слушая его переговоры по телефону. Четкость всегда были неотъемлемой чертой рабочего стиля Шкурко.
   Вспомнился Ивану Тимофеевичу и первый день войны.
   Тогда ранним утром вернулся он из Москвы. И, несмотря на воскресенье,— поскорее на верфь. Не терпелось поделиться с товарищами радостной вестью: Наркомат рыбной промышленности наконец-то согласился с реконструкцией судоверфи. Осуществлялась давнишняя мечта всего коллектива — перейти на строительство металлических судов вместо деревянных. Как обычно, многие руководители были на своих местах. Дружно наметили первоочередные меры для перехода на выпуск новой продукции. Долго не расходились,  курили,  спорили.
   — Пора, однако, и по домам,— напомнил Сахаров,— день-то воскресный, семьи ждут!
   Иван Тимофеевич вернулся домой в полдень, прилег на диван. Двенадцатилетняя дочка сразу прикорнула рядом.
   — Ну, Люся, рассказывай, рассказывай, как проводишь каникулы?
   Но девочке так и не удалось ответить на этот вопрос. В комнату вбежал главный инженер Левицкий и с порога выпалил:
   — Война!
   — Ты что?!  — Сахаров вскочил с дивана.
   — Война, Иван Тимофеевич! Только что радио слушал!..  Война...
  Одно слово круто изменило жизнь миллионов советских людей. Этим словом было как бы обрезано, отброшено все, о чем говорилось, о чем мечталось всего лишь несколько часов назад.
   Сахаров заторопился в райком. Но там не было ни Шкурко, ни второго секретаря Савицкого. Заворг предупредил:
   -  Вечером   собрание   партактива...
  Военкомат  уже начал мобилизацию.
   Обычно мы воспринимаем мобилизацию однозначно только как призыв в армию. Но тогда это слово выражало суть всех сторон нашей жизни: призыв в армию и скрупулезный подсчет резервов, строгий анализ своих повседневных будничных поступков и безраздельное подчинение каждого общему делу — борьбе с врагом.
   Вечером, глядя в серьезные лица товарищей коммунистов, слушая взволнованное скупое сообщение первого секретаря райкома партии Захара Прокофьевича Шкурко, Сахаров поймал себя на мысли, что война, внезапно ворвавшаяся в жизнь, надолго.
   После собрания он зашел к Шкурко посоветоваться по неотложным вопросам и неожиданно стал свидетелем редкого эпизода. Захар Прокофьевич вышел «из берегов». Обычно сдержанный, умеющий с предельной выдержкой говорить о самых острых вопросах Шкурко разносил своего собеседника—председателя одного из колхозов:
 - У нас был такой уговор? Был? Так почему же вы сегодня считаете возможным не выполнять его? Положения в хозяйстве вы до сих пор не знаете. Как это можно! Какая бесхребетность! И в это время!.. Предупреждаю! Или работать, или к чертовой матери! Из колхоза, из партии!.. — Заметив Сахарова, Захар Прокофьевич сказал:
   - Все могу простить и понять, только не равнодушие. Особенно сейчас! —  снова подчеркнул он.
  В кабинет широко шагнул начальник одного из цехов Азовского рыбозавода Гавриил Артемович Верещагин.
   - Шкурко мне друг, но истина дороже,— пошутил он. - Захар Прокофьевич, весьма благодарен за партийно-хозяйственную бронь. И все же иду на фронт. Добровольно.
  - Чертушка ты, Гари! — с завистью сказал Шкурко.—Думаешь, мы бы не  так радостно пошли рядом с тобой?!
 В тот день Захару Прокофьевичу пришлось говорить эти слова многим своим друзьям и товарищам. Десятки коммунистов, видных хозяйственных и партийных работников района ушли в армию. Оставшиеся  заменяли  ушедших.
  Женщины, подростки становились к станкам, садились за руль трактора. Вместо мужей, отцов, братьев, ушедших в армию. Фронт теперь был повсюду. «Все для фронта! Все для победы!» — стало законом жизни. А наряду с этой, видимой всем, работой, шла другая, незримая, но полная такого же напряжения, поисков, раздумий. Райком партии готовил коммунистов к борьбе с врагом в условиях возможной оккупации. К концу августа было организовано ядро партизанского отряда, подобраны многие руководители подпольных боевых групп в селах и хуторах.
 — В наших степных условиях это, пожалуй, единственно возможный путь: организация небольшого, мобильного партизанского отряда плюс проникающая всюду система подполья, — говорил Захар Прокофьевич немногим товарищам, посвященным в задание обкома партии.— Наша организаторская работа требует от нас вдумчивого привлечения к делу самых надежных, проверенных людей. Нам нужно создать материальную базу, обучать остающихся в подполье и в отряде конспирации, боевым действиям против врага. Для координации работы отряда и подполья в  районе  необходим  партийный  центр...
   В обкоме партии согласились с тем, что в случае оккупации района бюро должно перейти на нелегальное положение, останутся в подполье и многие члены райкома. Шкурко занимался формированием отряда, подбором людей, организацией подпольных групп в городе и селах района. Сахарову, как предполагаемому начальнику штаба отряда, он поручил определить места баз, наладить боевую подготовку отряда. Председатель райсовета Денисов должен был обеспечить партизанские базы продуктами питания и одеждой, второй секретарь Савицкий готовил запасы оружия, боеприпасов.
   Каждый понимал, что борьба предстоит, нелегкая, нужно готовиться тщательно. Любая недоделка может обернуться потом серьезной неудачей.
   В эти дни все чаще задумывался Захар Прокофьевич, сам себя проверял, строго спрашивал: «Смогу ли я стать партизанским руководителем?»
 «Вроде умею понять человека, почувствовать его суть,— думал он,— и увлечь за собой людей могу. Правда, многие считают меня излишне мягким. А в партизанском отряде — потверже, пожестче надо. Сумею ли?.. И так ли уж это точно, что мягкий?.. По-моему, когда надо... Да нет, со стороны, конечно, виднее. И Валя так говорит...»
  Жена Шкурко — Валентина Николаевна — работала учительницей. В доме всегда полным-полно ребят, ее учеников, товарищей сына. Захар Прокофьевич каждую свободную минуту — с ними.
  — Ты  с  ними,   как  равный,— укоряла Валентина Николаевна.— Надо же    все-таки  быть чуть-чуть выше!
  — Зачем  это,  Валя?  Ведь все, что я знаю, что умею, не должно остаться при мне.  Они все отлично чувствуют, шельмецы!..
 Шкурко верил в человека, особую слабость питал к молодежи. Он часто говорил:
   — Наши  дети  лучше, чище  нас. Ведь они всю жизнь живут  как  советские    люди, им неведомы волчьи законы прошлого, которые мы познали в детстве...
    Сейчас лежат в архивах пожелтевшие личные дела, заполненные в те суровые дни, когда гитлеровцы стояли на пороге Ростовской области.
   Захар Прокофьевич Шкурко... Он был ровесником века. Родился в селе Вареновке, близ Таганрога, в семье крестьянина-бедняка. Рано остался без отца. В десять лет был уже пастухом, потом в поисках лучшей доли уехал в Ростов, работал на железной дороге, мальчиком-телеграфистом, в паровозном депо.
  Бурный 1918 год круто повернул его судьбу. Захар вступил в отряд Красной гвардии, а когда белые захватили Ростов, не успел уйти—скрывался до прихода красных. Потом работал на железной дороге, а вернувшись в родное село, стал сельсоветчиком, председателем кооперации. Зимой 1924 года, в дни ленинского призыва, вступил в партию. Работал в Донкоме партии,  в  Таганрогском окрсовпрофе, принимал  активное участие в  коллективизации.
 В станице Кривянской Шкурко вскоре узнали как умного председателя колхоза, беспредельно преданного новой сельской жизни. Захар Прокофьевич чувствовал — мало знаний. Партия посылает его на учебу в комвуз, а потом направляет на Кубань директором МТС.
  Вот уже много лет Шкурко — в Азове. Работал тут на рыбокомбинате, заведовал отделом партийной жизни в редакции районной газеты, был заворгом, секретарем по кадрам райкома ВКП(б)...
  «Достаточно ли этого, чтобы стать партизаном?» — вновь и вновь проверял самого себя Шкурко.
   Не только Шкурко так пристально выверял себя. Если бы он узнал думы своих ближайших товарищей — порадовался их совпадению.

  ...Восемнадцать детей было в семье Сахаровых. За какую только работу ни брался отец, чтобы хоть как-то прокормить семью. Работал и чернорабочим, и водовозом, в последние годы жизни стал плотником, столяром хорошей руки. Так же шла и жизнь матери — поденная прислуга, прачка, кухарка.
   Одиннадцатилетним мальчонкой - с 1918 года стал работать Иван в трактире. С пяти утра до десяти вечера все на ногах: мальчик на побегушках. Не выдержав ежедневных побоев хозяина, сбежал, вернулся домой. Ходил с отцом по дворам — кому мебель отремонтировать,  кому окна,  двери.
  Нелегкими были и первые годы Советской власти. Страна вышла из войны сильно разрушенной. Голод, безработица. В Таганроге отцу и сыну удалось получить работу на две недели, в очередь с другими. Но кончилась работа, пришлось идти в село строить крестьянские избы. Позже удалось поработать немного на заводах— в больших рабочих коллективах.
   На строительстве государственных конюшен в Ростове Иван впервые познакомился с комсомольцами, жил с ними в общежитии. Вернувшись домой в Таганрог, вступил в комсомол. В жизни молодого рабочего открылись новые горизонты. Его избрали в комитет комсомола, потом секретарем цеховой ячейки, секретарем  городской   ячейки    РКСМ   строителей. Здесь в 1927 году его приняли в партию. Потом он был секретарем Матвеево-Курганского райкома комсомола. В острой классовой борьбе с кулачьем Сахаров закалялся, мужал. Вскоре его избрали секретарем сельской партячейки Самбека.
  Партийная организация посылает Сахарова на работу в рыбную промышленность: Таганрогский рыбозавод, Азовский рыбокомбинат,   Азовская судоверфь...
   Теперь удается серьезно учиться. Сахаров заканчивает вечернюю среднюю школу, институт заочного обучения партактива при ЦК ВКП(б), учится заочно в институте рыбной промышленности. Ему, Ивану Сахарову, тридцать четыре года, только бы работать и работать. И вот — война...
  В начале сентября 1941 года директора рыбокомбината Ивкова и Сахарова вызвали в Ростов. Здесь, на краткосрочных курсах, их обучали тактике, огневой подготовке. Потом, во время долгих месяцев борьбы во вражеском тылу, Сахаров жалел о том, что на курсах слишком мало внимания уделялось подрывному делу, почти ничего не говорилось о конспиративной работе, не отрабатывались действия партизанского отряда в условиях степной полосы.
    См.: Иван Сахаров

   ...В конце сентября фронт приблизился к границам Дона. Бои шли уже в районе Мариуполя.
   В эти дни азовские партизаны впервые собрались все вместе. В помещении школы № 1 разместился штаб  отряда. Командир и начальник штаба знакомили партизан с современной военной техникой, минным делом, изучали с ними вражеское оружие, принципы конспирации. При этом особенно широко пользовались опытом организации большевистского подполья и партизанской борьбы в годы гражданской войны, детально отрабатывали  технику  связи  отряда  с  населением.
   Небольшие группы партизан готовили продовольственные и вещевые базы, склады боеприпасов, подбирали наиболее удобные пункты связи и наблюдения,  участки для засад. Проводились тактические занятия, учебные стрельбы.
   Райком партии собрал в Азове слет красных партизан гражданской войны. Участники слета призвали земляков изучать военное дело, вступать в народное ополчение и трудиться так,  как никогда раньше.
   Да, трудиться! Азовцы умели и любили работать на земле. Еще в конце двадцатых годов в этих краях не было села, где бы ни работали курсы агрономической учебы сельского актива. Советская власть шла на помощь крестьянам. Впервые на Дону в этом районе была создана Азовская машинно-тракторная колонна, а затем и машинно-тракторная станция — одна из первых пяти на Дону. Об успехах азовских механизаторов заговорили далеко за пределами Ростовской области. Главный выставкой Всесоюзной сельскохозяйственной выставки наградил Азовскую МТС дипломом первой степени и премией, а в феврале 1940 года пришла радостная весть о том, что МТС награждена орденом Ленина.
   От сельчан не отставали труженики рыбокомбината, судоверфи, чулочной фабрики, получившей в том же, 1940, году переходящее Красное знамя ЦК профсоюза работников легкой промышленности СССР и денежную премию.
   И теперь, в нелегкие военные дни, азовцы, как и все советские люди,  старались трудиться еще лучше. «Все для фронта, все для победы» — этот призыв партии нашел отклик в их сердцах. Определяя все помыслы и дела, звал и требовал не жалеть ни сил, ни времени.
   Днем и ночью работали для нужд фронта предприятия. Колхозы и совхозы района закончили досрочно  осенний сев.
   А враг — жестокий коварный враг — был уже у порога Приазовья.

Ни шагу назад
   Используя значительное преимущество в живой силе и технике, гитлеровцы 17 октября 1941 года заняли Таганрог и стремительно продвигались вперед Их танки ворвались в Синявскую, где вскоре и обосновался штаб дивизии СС «Адольф Гитлер». Захватив затем Недвиговку, фашисты вышли на берег Мертвого Донца.
   И вот только река отделяет партизан от гитлеровцев. На противоположном берегу показались танки, на их броне белеют кресты, их орудия направлены на плавни. Они застыли, как хищные звери, изготовившиеся к прыжку. Вскоре возле них взвихрилась пыль, и на бугор выскочили мотоциклы. И тоже замерли.
  Партизаны, тщательно замаскировавшись в камышах, через Мертвый Донец напряженно следили за противником. Еще накануне они получили от обкома партии предупреждение о том, что немцы прорвали фронт в приазовских степях и черным смерчем мчатся к Дону, и все же их появление воспринималось как неожиданность.
   Бои разгорелись на самых подступах к Ростову. В этот тяжелый момент левый фланг наших войск, упирающийся в Дон и Азовское море, оказался незащищенным. По указанию штаба 56-й армии и Ростовского обкома партии на этот участок фронта были мобилизованы все силы Приазовья. В донские плавни выступили ополченцы, истребительный батальон и партизанский отряд. На помощь товарищам устремились партизаны    соседних    районов — неклиновские отряды «Отважный-1» и «Отважный-2». В Азов пришли легкие суда 14-го отряда водного заграждения Азовской флотилии под командой майора Ц.Л. Куникова.
   Так на пути гитлеровцев в донских плавнях вырос  довольно сильный заслон.
   «Ни шагу назад!» — таков был приказ.-
   Партизанский отряд контролировал участок хуторов Рогожкино и Дугино.  Ерики,  болота,  камыши...
   В течение двух-трех дней азовцы выловили несколько гитлеровских лазутчиков, пытавшихся пробраться в тыл топкими тропами плавней. Их доставили в штаб отряда, который расположился в Рогожкино, в помещении правления колхоза. Прежде чем отправить шпионов в особый отдел дивизии,  комиссар отряда Шкурко  сказал:

— Чтобы пройти по плавням,  нужно здесь родиться, вырасти, нужно не год и не два с отцами и дедами  походить  тут.  А  чужакам,  нелюдям  в  плавнях ходу нет. Ясно?   А,   впрочем, что вам тут ясно? Ни черта вы не понимаете. Нихт ферштейн, так сказать...  Ну, да ладно... Где  надо,  все  объяснят  вам...

На Дону стояли теплые осенние солнечные дни, плавни источали душный, терпкий аромат, утрами по реке расстилался туман, скрывая все передвижения партизан. Но осень брала свое, все чаще набегали облака, неся зябкие дожди.

Как-то в конце октября, на рассвете, партизанский дозор, сменившись с поста, шел узкой тропой в окопы второй линии. Вдруг впереди, метрах в ста, замаячили какие-то фигуры. Их было много, очень много... Кто это? Дозорные притаились, стали всматриваться, но различить в тумане не могли. Неужели гитлеровцы? Так открыто?  

Партизаны подкрались поближе. Послышалась русская речь. Незнакомцы, тихонько чертыхаясь, пробирались  сквозь камыши.

— Товарищ старший  сержант! Здесь сплошная вода, грязь...— услышали партизаны.

— Еще  немного пройдем, там окопаемся...

Свои?!

Оказалось,   62-я   кавалерийская  дивизия занимала в плавнях оборону. То-то было радости!

— Вот теперь фашисты не пройдут!

Партизаны и кавалеристы покурили, пряча цигарки в рукавах. Азовцы рассказали о своих наблюдениях за правым берегом, о гитлеровцах, недавно занявших Синявку и Недвиговку.

Так было положено начало боевой дружбе партизан и красноармейцев. Обычными стали совместные разведки, вылазки. Партизаны водили армейцев потаенными тропами не только к линии обороны врага, но и в его тыл. Постепенно от патрульной службы отряд переходил к активным действиям.

22 октября группа под командой Петра Савицкого отправилась на разведку в Морской Чулек. На каюках — юрких, плоскодонных лодках — партизаны под вечер проникли в село. Установили, что немцев здесь мало,  берег почти не охраняется. Три дня спустя та же группа снова пробралась в Морской Чулек. Использовав ранее собранные данные, разведчики быстро нашли дом, где расположились немецкие офицеры, уточнили места стоянки их автомашин и мотоциклов.

И вот среди ночи на спящих фашистов обрушиваются гранаты. В коротком бою были уничтожены два мотоцикла, автомашина, несколько гитлеровцев.

Одновременно группа в составе Ткаченко, Винниченко, Кошубы вела наблюдение в районе Синявки и Недвиговки. Установили, что гитлеровцы окапываются, укрепляют побережье. Вдоль берега снуют их усиленные  наряды патрулей. По сведениям, собранным группой, советская авиация нанесла  несколько успешных ударов.

В конце октября штаб 62-й дивизии получил данные авиаразведки о том, что вдоль берега, в районе Морского Чулека, накапливаются мелкие гребные лодки. Неужели немцы решили форсировать плавни?

3 ноября в штаб отряда вызвали разведчиков Иванова, Ковалева и Воронина.

— О  значении задания  говорить  не приходится,— сказал начальник штаба Сахаров.— От результатов вашей разведки зависит точность операции, намеченной Дивизией. Сейчас подойдет Савицкий. Вы с ним не раз уже бывали в Чулеке. Он и теперь будет вашим командиром.

Разведчики вернулись на следующий день. Они выяснили, что гитлеровцы сначала запретили населению пользоваться каюками, а затем их и вовсе отобрали. Даже охрану выставили возле лодок. Верные люди узнали от вновь испеченных местных полицаев, что немцы еще не решаются наступать на плавни, а, реквизировав лодки, рассчитывают лишить народных мстителей главного средства передвижения...

Так шли будни суровой осени 1941 года. Партизанские разведчики все глубже постигали тайны врага. Ничто не укрывалось от их зоркого взгляда.

Вот в лощине между Синявкой и Недвиговкой устремила в небо стволы зенитная батарея. А в Недвиговке, в самом большом здании, остановился штаб какой-то части, возле него замаскированы танки. На церковной колокольне гитлеровцы расположили наблюдательный пункт. От хутора Мельникова в сторону Ростова движутся автомашины, пехота, танки...

Все сведения незамедлительно передавались в штаб дивизии, и вскоре наши самолеты обрушили бомбы на опорные пункты врага, штурмовали его колонны на степных дорогах.

В поисках, наблюдениях партизаны проходили боевую школу. В их среде выявлялись вожаки. Савицкий, Горбанев, Ткаченко стали опытными командирами разведчиков.

Особенно любили ходить партизаны в разведку с Федором Акимовичем Ткаченко. В недавнем прошлом — директор Елизаветинской моторно-рыболовецкой станции, а затем заворг райкома партии, отлично знал многих в Азове и окрестных селах, и его тут знали, уважали за принципиальность и деловитость. Неразговорчивый, требовательный, хотя и мягкий в обращении с товарищами, Федор Акимович неизменно шел на самые ответственные задания спокойно и решительно. Рядом с ним каждый чувствовал себя тверже, увереннее.

В ночь с 5 на 6 ноября в район Морского Чулека отправилась группа   разведчиков — Ткаченко, Пушкарский, Бутвин и Мухин.

Каюк быстро скользил по черной воде, обходя затянутые льдом закраины. Федор Акимович умело вел его к вражескому берегу. Вот и прибрежный кустарник. Приткнув в укромном месте лодку, партизаны разошлись по селам. Там они встретились на явках с доверенными людьми, узнали от них, что налеты азовских и неклиновских партизан насторожили гитлеровцев. Они, видимо, поняли, что из плавней можно ожидать серьезного удара. Поэтому укрепляют береговую оборону, устраивают окопы, оборудуют пулеметные гнезда, устанавливают минометные батареи.

Данные, полученные группой Ткаченко, были, как обычно, переданы в штаб дивизии. Командир дивизии полковник Куц решил провести совместно с партизанами разведку боем.

В операции участвовали десять партизан. Командовал ими директор Елизаветинской МРС Яков Гаврилович Горбанев.

На заданный рубеж вышли к трем часам утра. Подойти к переднему краю противника удалось незаметно. Чтобы выявить огневые точки гитлеровцев, партизаны открыли стрельбу по окопам. В ответ немцы открыли плотный огонь из пулеметов и минометов. Как видно, здесь они глубоко зарылись, создали сильный опорный пункт.

Попытки пройти левее и правее этого участка не увенчались успехом. Наступил рассвет, и группа партизан отошла, унося тяжелораненого товарища, Иллариона Касьяновича Шорина. Катером его направили в Азов, но в пути он скончался. Это была первая потеря. Хоронили И.К. Шорина в Азове с воинскими почестями.

А партизаны снова шли в поиск. Но в этот раз они действовали уже совместно с моряками Азовской военной флотилии.

Тот, кто бывал в низовьях Дона, знает, как причудливо изрезаны берега ериками, заросшими кугой и камышом. Осенью здесь легко заблудиться — так густо затягивает все вокруг буйная растительность. Обычно к зиме жители  окрестных сел жгли камыш. Но этой осенью партизаны строго следили, чтобы кто-нибудь случайно не поджег прибрежные заросли. Отлично зная плавни, азовцы в любое время могли вплотную подойти к вражеским позициям, обстрелять их и незаметно уйти.

Вместе с краснофлотцами на рыболовецких судах партизаны высаживали небольшие десанты, незаметно проводили ериками бронекатера. Отсюда с близкого расстояния моряки артиллерийским огнем обстреливали позиции гитлеровцев.

Можно было предполагать, что гитлеровцы предпримут более решительные меры. Шкурко высказал мысль о том, что фашисты, несомненно, в ближайшее время попытаются создать опорный пункт на берегу. Одним из таких мест может оказаться Синявская молочнотоварная ферма.

15 ноября на ферму направили группу Горбанева проверить, не занята ли она гитлеровцами и можно ли там создать крепкую оборону на случай нападения превосходящих сил противника.

Гитлеровцев на ферме не оказалось. Отсюда отлично просматривались правый берег и вся система обороны  врага.

Нельзя было терять времени! На следующий же день Горбанев получил задание: скрытно проникнуть на МТФ, оборудовать наблюдательные пункты, обеспечить удобное размещение огневых средств.

С Горбаневым отправились Пушкарский, Омельченко, Ковалев и Бутвин. Но гитлеровцы опередили партизан. На ферме уже окопалась большая группа эсэсовцев. В штабе отряда решили: выбить фашистов! Командование дивизии одобрило план операции.

Рано утром 17 ноября отряд выступил в сторону хутора Соболева, неподалеку от которого расположена ферма. Еще в пути партизаны увидели на ериках столбы дыма и пламени.

Выслали разведку. Вскоре она вернулась и доложила, что немцы жгут окрестные хутора, а жителей гонят в Синявку. Позднее стало известно, что гитлеровцы переправили через Мертвый Донец батальон эсэсовцев и принялись уничтожать близлежащие селения, чтобы лишить партизан опоры.

Теперь важность овладения фермой стала еще яснее. Для выполнения задачи выделили усиленную пулеметами и автоматами группу под командой начальника штаба Сахарова. В нее включили Горбанева, Ковалева (он отлично знал эти места), Пушкарского, Константинова, Курбала, Николаенко, Кочергу и других.

И вот группа — в пути. Впереди — Яков Горбанев и Иван Пушкарский, за ними метрах в трехстах остальные. С каждым шагом разведчики шли все осторожнее,  внимательно просматривая  окрестности.

Чутье не обмануло: немцы! В сумерках приближающегося вечера было трудно понять, что они делают.

«Стой!» — подали товарищам сигнал Горбанев и Пушкарский. К ним поспешил Сахаров.

— По-моему, фрицы минируют подходы к реке, — сказал Горбанев. — Закончат и смотаются...

Действительно, покопавшись еще немного, гитлеровцы поспешно ушли. Оставив группу на месте, Сахаров, Горбанев и Пушкарский подкрались туда, где только что были немцы. Мины оказались плохо замаскированными. Партизаны обезвредили их и вернулись к товарищам, устроившим две засады.

Стоял крепкий мороз. Даже шубы согревали плохо.

Оставаться на ферме не было смысла: ночью гитлеровцы туда не сунутся. Группа вернулась в хутор Соболев. Здесь партизаны обогрелись, поужинали, отдохнули. Отсюда к командиру отряда в Рогожкино отправили посыльного с донесением и немецкими минами.

На рассвете стали советоваться: ждать, пока фашисты сами придут, или идти навстречу им?

— А что если взорвать связку гранат? — раздумчиво сказал Пушкарский.—Фрицы подумают, что кто-то из нас подорвался на их минах, и прибегут!

— Правильно! — одобрили партизаны.

Разделившись на две засады, группа замаскировалась. А Ковалев взял связку из пяти гранат и отправился в сторону МТФ. Вскоре там сверкнуло пламя. Вверх взлетели комья мерзлой земли вперемешку со снегом. Грохот разрыва прокатился над займищем и утих где-то в зарослях камыша.Думали, что гитлеровцы явятся сразу. Но вот уже девять часов, полдесятого, а их все нет... Партизаны волновались: «Неужели хитрость не удалась?» Только около десяти за Мертвым Донцом замаячили фигурки. Вскоре уже была видна большая группа гитлеровцев во главе с офицером, направлявшаяся по льду к МТФ.

Партизанские засады замерли в боевой готовности.

Гитлеровцы сначала пробирались осторожно, а потом, не обнаружив никакой опасности, открыто вышли к МТФ и начали проверять установленные ими накануне мины. Мин не было!

Партизаны видели их замешательство, слышали встревоженный разговор. В это-то время и прозвучали четкие слова команды:

— К бою!

Заработали два ручных пулемета, автоматы, винтовки. Фашисты падали один за другим. Воспользовавшись их растерянностью, партизаны ринулись в атаку добивать уцелевших.

В разгар боя Алексей Иванович Николаенко вырвался вперед, погнавшись за удиравшим немецким офицером. Он так увлекся преследованием, что не заметил брошенной гитлеровцем гранаты. От взрыва ее погиб Алексей Иванович.

Не стало опытного воина, старого коммуниста, партизанившего еще в гражданскую войну. В отряде его любили за прямоту, за неколебимую веру в победу. Любили его рассказы о гражданской войне, о героях революции.

Высокий, худощавый, с гордой осанкой, он всегда и во всем был впереди.

Гибелью одного из лучших товарищей был омрачен успех этой схватки партизан с врагом. И все же каждый ощутимо почувствовал на своем опыте, что фашистов можно и нужно бить.

Между тем гитлеровцы не собирались уступать ферму. С правого берега, из окопов оборонительной линии, они открыли огонь из станковых пулеметов, минометов и под плотным прикрытием бросили в бой дополнительно до роты солдат. Партизанам ничего не оставалось, как отойти в камыши и оттуда начать отстреливаться. Предполагая, что против них действует крупная часть,  гитлеровцы выслали для разведки самолет. На бреющем полете летчики простреливали? камыши пулеметным и орудийным огнем.

Партизанам пришлось нелегко. Но камыши выручили и на этот раз. Немцы так и не решились углубиться в плавни.

Как впоследствии установили партизанские разведчики, гитлеровцы в этой схватке потеряли убитыми и ранеными около тридцати человек. Дорого заплатили они за смерть Алексея Ивановича Николаенко!

... 21 ноября 1941 года фашистам ценой больших: жертв удалось захватить столицу Дона. Партизаны переживали потерю Ростова как личную беду. С тем большим воодушевлением участвовали они в освобождении города.

Командование 62-й дивизии поручило Азовскому партизанскому отряду организовать переправу через Дон, вывести кавалеристов на исходное положение. В течение 25 и 26 ноября Горбанев, Кошуба, Ковалев, Ткаченко, Иванов и другие находились в полках и эскадронах, проводили кавалеристов тайными тропами к переднему   краю,   самоотверженно   сражались в первых рядах красноармейцев. Когда понадобилось переправить артиллерию через основное русло Дона, партизаны сумели найти бревна, доски, помогли сделать настил и на руках доставить пушки на новые позиции.

Два дня вели наши войска ожесточенные бои. Наконец, в ночь на 28 ноября оборона гитлеровцев была прорвана у хутора Калинина. В прорыв устремились ударные части. 29 ноября Ростов был освобожден от фашистской нечисти.

Гитлеровцы не ожидали такого мощного нажима. Чувствуя, что могут очутиться в котле, они бросили технику и бежали под Таганрог, за Миус...

«Ледовые походы»

...Ночь. Лошади, привычные к зимним переходам по льду, легко тянули сани, уверенно обходили торосы. Уже не раз побывав в переходах по льду Таганрогского   залива,   партизаны   шли  на   разведку боем.

Сейчас всех волновало одно: Дмитрий Гаврилович Чеконенко, житель села Веселовознесенского, хорошо знакомый с этими местами, не явился ко времени выхода группы. Что с ним случилось?

Рекомендовал Чеконенко председатель Щабельского рыболовецкого  колхоза  Киселев:

— Это у нас богатырь. Ушел с того берега перед самым приходом немцев... Человек надежный, стоящий...

Сахаров поговорил с будущим связным, расспросил о семье, оставшейся «под немцем», о знакомых, которые могли бы стать партизанскими помощниками. Договорились, что Чеконенко отправится домой, подготовит явки, а затем проведет в родное село группу партизан и краснофлотцев. Тогда же установили срок его возвращения и место  встречи.

Несколько раз выходили партизанские связные на условленное свидание, но так и не дождались Дмитрия Гавриловича.

Только много позднее стало известно, что немецкий патруль задержал Чеконенко, когда тот пробирался на одну из намеченных явок. Дмитрия Гавриловича гитлеровцы подвергли жестокому допросу, более месяца продержали в застенках полевой жандармерии. Помог случай. Местные жители поручились за него, и Чеконенко освободили — искалеченного, больного. Прошло немного времени, и, едва оправившись, Дмитрий Гаврилович организовал группу патриотов, которая умело саботировала  мероприятия немецких властей.

Но все это было потом. А в ту ночь, теряясь в догадках, партизаны и краснофлотцы решили: придется идти в разведку боем без проводника...

Тихо поскрипывают полозья саней. В полном молчании едут партизаны. Когда ночь перевалила на вторую половину, тридцать километров ледовой пустыни остались позади. К назначенному месту отряд вышел благополучно, в срок.

Оставив прикрытие на берегу, партизаны и краснофлотцы направились к селу Веселовознесенскому и окружающим его хуторам. Решили заглянуть в несколько хат. Но в одних никто не отвечал, в других из-за калитки слышался сдавленный шепот:

— Уходите, ради бога! Всюду немцы!

У дома, что в центре села, ходил часовой. Его быстро убрали. Но в ответ на стук в дверь раздалась автоматная очередь. Предвидя возможность огня, партизаны держались чуточку в стороне.

В дом полетели гранаты. Напуганные гитлеровцы подняли стрельбу. В это время из соседнего хуторка донеслись разрывы гранат, а затем беспорядочная пальба из винтовок и автоматов. Это краснофлотцы захватили врасплох большое подразделение немцев и почти всех уничтожили.

Цель разведки, хоть и не полностью, была достигнута. Стало ясно, что у гитлеровцев нет пока сплошной линии береговой обороны, но в селах они сосредоточивают сильные гарнизоны.

Наступал рассвет. Пора было отходить...

Вдруг ослепительно белые полосы света поползли по небосводу. Вспыхнули огни прожекторов, и партизаны как на ладони увидели свои сани. Застучали вражеские пулеметы. Лучи поползли дальше. С трудом добрались партизаны к саням, на рысях ушли в ночь, словно растворились в ледовой пустыне. Утро застало их на половине дороги. Потянула теплая низовка. Та здесь, то там появлялись разводья. Лошади, приученные к зимнему рыбному промыслу, умело выбирали надежный путь.

Но вдруг налетела метель, взвихрилась, затянула все вокруг сплошной снежной пеленой.

Пришлось остановиться.  Стали держать совет.

— Ждать-то нечего, — сказал Курбала.

— Да,   лед в любое   время   может   подвинуться, — подтвердил Константинов.

А ветер дул все сильнее, снег забивался под воротник,  слепил,  нависал на бровях и ресницах.

— Вот чертовщина!— ругнулся Курбала.

И вдруг, как это часто бывает в Приазовье, снег сразу пошел реже.

Не теряя ни минуты, партизаны двинулись вперед. Но тут дорогу им преградило длинное и широкое разводье. Пришлось ехать вдоль, разыскивая место поуже. Курбала и Константинов разогнали лошадей и с ходу преодолели препятствие. За ними последовали другие.

Стало совсем светло. Тучи, до того затягивавшие небо сплошным пологом, теперь рваными клочьями метались по глубокой сини. Тут же, как и следовало ожидать, появились «мессершмитты». Обнаружив партизан, они на бреющем полете пытались обстрелять их из пулеметов. И вдруг партизаны исчезли: их спасли маскхалаты да белые простыни, которыми они предусмотрительно запаслись для лошадей. Покружили «мессеры» над белоснежной равниной и ушли на запад.

Рейд на Веселовознесенское закончился удачно, Партизаны вернулись на базу без потерь в середине дня, когда их считали уже погибшими. Рейд окрылил азовцев, вселил в них уверенность, пополнил опыт...

Гитлеровцы стремились закрепиться на Миусе, создавая глубокоэшелонированную оборону. Фронт постепенно стабилизировался. Но в тылу захватчиков разгоралось пламя партизанской войны. Отважная деятельность советских патриотов из Азовского, Неклиновского, Александровского районов была частью общего дела борьбы с врагом на донской земле.

Учитывая опыт азовских партизан, армейское командование выделило им для разведки самостоятельный участок фронта. Бойцы, которыми командовал Иван Тимофеевич Сахаров, выехали в село Щабельское.

Лошади шли вдоль покрытого толстым льдом залива, слегка припорошенного снегом. Чуть подальше, вправо, причудливо громоздились торосы. А влево, до самого горизонта, простирались бескрайние степи, с детства знакомые и родные...

Как всегда бывает в такие минуты, каждый думал о своем, сокровенном... О предстоящих боях. О семьях, эвакуированных куда-то в далекий тыл.

Сахаров внимательно вглядывался в посуровевшие, сосредоточенные лица товарищей.

Вот Курбала Василий Алексеевич... Плотник судоверфи... Коммунист... Сахаров вспомнил, как чествовали его в день награждения орденом Трудового Красного Знамени... Стахановца, неутомимого рационализатора. На верфи не было равного ему мастера.

А Константинов, наверное, вспоминает, как столярничал и спорил, что нет конца его «деревянной» профессии, хоть и будет верфь строить металлические суда. Нетерпимый к малейшему беспорядку, он не считался с дружескими отношениями, если надо было сказать правду в глаза. В отряде остался таким же— точным при исполнении заданий, непримиримым к малейшим нарушениям.

В Щабельское прибыли к вечеру. Расположились на ночлег, выставив часовых и выслав разведку. С противоположного берега гитлеровцы могли высадиться в любой момент.

Впоследствии Иван Тимофеевич Сахаров вспоминал: «В ту ночь спалось плохо, неспокойно: то ли потому, что немного чаще обычного менялся патруль, так как было холодно, то ли от нетерпения, ожидания скорого выхода на операцию.

Утром приехали Шкурко с Ивковым, и мы отправились в Ейск за получением задания и инструктажа. Вместо себя я оставил Горбанева. Одновременно с нами были вызваны командир и комиссар Александровского отряда Фоменко и Псаломщиков, товарищи с Кубани.

На совещание прибыли представители штаба армии майор Самохин и капитан Скребец. Майор кратко рассказал об обстановке на фронте,  о наших задачах...»

Азовские партизаны должны были выяснить возможности переправы через море по льду наших подвижных групп, изучить систему обороны на вражеском берегу, не давать покоя противнику активными действиями.

Так начались февральские «ледовые походы».

Каждую ночь уходили партизаны на боевое задание.

Постепенно они выявили схему обороны противника. Оказалось, что силы тут у него небольшие, сплошной линии обороны нет, и это позволяло глубже проникать во вражеский тыл. Перед партизанами встала новая задача: найти в селах не только верных, но и стойких, мужественных людей, которые могли бы стать опорой разведчиков. В конце концов нужные связи были установлены, и, когда в Щабельское пришла воинская часть, партизаны передали ей хорошо организованную систему разведки.

В эти «тихие» дни, когда фронт стабилизировался, красноармейцы и краснофлотцы, летчики и партизаны делали все, что было в их силах, чтобы нанести как можно   больший урон врагу.

Примечательная встреча произошла тогда на одной из баз азовских партизан — в хуторе Рогожкино.

... Советский бомбардировщик, пилотируемый лейтенантом Степаном Кретовым, возвращался после выполнения задания из-под Таганрога на аэродром. Неожиданно на него напали четыре «мессершмитта». Длинной очередью из пулемета Кретов поразил одного гитлеровца, повредил второго, но и его самолет был подбит, стал терять высоту.

Приказав экипажу покинуть самолет, Кретов выбросился последним и пошел затяжным прыжком, спасаясь от преследования. Через несколько секунд раздался громовой удар: бомбардировщик взорвался в воздухе.

Степан, раскрыв парашют метрах в двухстах от покрытого льдом моря, оказался в воде. Огромным напряжением сил и воли ему удалось отстегнуть парашют и выбраться из-подо льда.

До своих было километров тридцать, не меньше. Степан шел, преодолевая обжигающие порывы ветра. Шаг за шагом, час за часом...

Огнем горели порезы, полученные при ударе о лед. Промокшие унты словно налиты свинцом, но сознание того, что надо во что бы то ни стало добраться до своих, умножало силы... Когда до ближайшего хутора оставалось уже километров семь, Степан потерял сознание.

Очнулся под вечер. Где-то неподалеку разговаривают люди. Свои вроде? Крикнуть уже не было сил. С трудом вытянул из кобуры пистолет и выстрелил.

Прошло немного времени. Показались двое ребят. Подошли:

— Вы чей будете?

— А вы?

— Мы хуторские. За камышом ездили.

— Свои, значит...

— Свои. А вы, дядя, летчик?

Ответить не смог, опять потерял сознание.

Очнулся только на вторые сутки. Взглядом обвел комнату: привычная обстановка крестьянского дома...

Так попал Степан Кретов в хутор Рогожкино, в дом председателя колхоза Тихона Ивановича Кошубы, который вместе со своей женой, Натальей Дмитриевной, как за родным сыном, ухаживал за ним. Долго просиживал Тихон Иванович у его постели, делился с Кретовым сокровенными думами и тревогами. Но оставаться тут Кретову вблизи от противника было слишком опасно. Летчика решено было перевезти в Азов и там передать военным.

— Мы еще повидаемся, Тихон   Иванович, — сказал Степан на   прощание. — Даю   слово   комсомольца   воевать смело, небезрассудно, как вы мне советовали. Мечтаю своими руками нанести последний бомбовый удар по Берлину.

— Ну, а  мы  тут  тоже  вас  не  подведем, — сказал Тихон Иванович.— До последнего дыхания, если понадобится, будем драться. Народ у нас замечательный.

Не стал говорить Тихон Кошуба подробно о делах своих товарищей.  Это была тоже военная тайна!

А мог бы, многое мог бы рассказать своему неожиданному гостю. Дело в том, что во второй половине февраля 1942 года Ростовский обком партии и командование 56-й армии создали сводный партизанский отряд для диверсионной работы в тылу врага. Костяком его были уже участвовавшие в боевых  операциях  партизаны Азовского, Александровского и   Неклиновского  районов.

К началу марта в отряде насчитывалось 414 бойцов — представители 44 районов области.

Почти месяц народные мстители под руководством армейских командиров и политработников армии изучали отечественное и трофейное оружие, овладевали приемами диверсионной работы. Отряд провел несколько дерзких операций. Особенно запомнилась ночь с 22 на 23 марта, когда партизаны форсировали Таганрогский залив, захватили села Александровская Коса и Бацманово, удерживая их в течение нескольких часов.

...Погода выдалась на редкость удачной. Сани легко скользили по твердому насту. Вместе с ветеранами в этот рейд шли юные партизаны: Аркадий Штанько и Жора Острожный, Виктор Малина и Володя Жуков, Толя Гусаков, Виктор Литвиненко и другие ребята.

Совсем еще недавно по рекомендации школьных комитетов комсомола пришли они в Азовский райком ВЛКСМ. Первый секретарь его Наташа Чевела в присутствии незнакомого мужчины (как оказалось впоследствии, это был командир партизанского отряда Г. И. Ивков) вела с ним задушевный и в то же время изучающий разговор,  еще не говоря о цели беседы...

Из тридцати с лишним отобрали десять...

Еще в школе, в сочинении на вольную тему, девятиклассник Аркадий Штанько писал: «Немецкие разбойники и их фюрер ответят за все: за загубленные жизни, за кровь малолетних детей, за сожженные города и деревни. За все ответят эти собаки...»

«Ответят... Еще как ответят!.. Сегодня!..»—думали теперь Аркадий.

Партизаны обошли немецкие караулы и береговые батареи, к полуночи вышли на стык между селами, где предстояло действовать. Разведчики бесшумно провели отряд через минное поле.

Командир старший лейтенант Сухих принял решение выйти на берег в таком месте, которое немцы считали неприступным. Партизаны накапливались под скалистым обрывом. Забросив наверх веревки с альпийскими кошками, бойцы один за другим вскарабкались на берег, подняли ручные и станковый пулеметы, миномет, противотанковое ружье, боеприпасы.

Большую часть отряда старший лейтенант Сухих повел на Александровскую Косу. Там вражеский гарнизон был многочисленнее, действовала прожекторная установка, были разведаны огневые точки. Остальные направились в Бацманово.

Изучая направление проводов связи, места стоянок машин и учитывая рассказы жителей, партизаны определяли расположение вражеского гарнизона, его огневых средств. В это время их обнаружили гитлеровцы. Завязался уличный бой. Заговорили выставленные из окон хат и амбразур дзотов вражеские пулеметы. Черноту ночи прорезал луч света, но первыми же выстрелами бронебойщик — неклиновский партизан Скрипка — вывел прожектор из строя. Партизаны разбились на группы и очищали дом за домом. Оставался дом, к которому вели провода полевой связи, отсюда гитлеровцы открыли ожесточенный пулеметный огонь.

Отвлекая на себя внимание сопротивляющихся, группа партизан дала возможность своим товарищам скрытно подобраться ближе и забросить внутрь дома несколько связок гранат. Сопротивление гитлеровцев было сломлено.

Так же успешно действовала и вторая часть отряда, овладевшая селом Бацманово...

Только на рассвете покинули партизаны эти населенные пункты. Их боевой счет увеличился на десятки уничтоженных гитлеровцев, огневых точек. Они вывели из строя прожектор, нарушили связь, сожгли автомашину, уточнили схему вражеской береговой обороны.

В этом бою   смертью   храбрых   пали   партизаны Семикаракорского района — бывший бригадир   трактористов М. Самохин и заведующий дорожным отделом райисполкома Н. Кузнецов.

Командовавший операцией старший лейтенант Сухих писал в отчете: «Особенно отличились в этом бою, как храбрые сыны нашей Родины, товарищи Пушкарский и Малина... Малина буквально рвался в бой...»

9 апреля 1942 года появился очерк в газете  «Правда» об этом ночном рейде. Особенно взволнованы были этим рассказом в газете юные партизаны. Не беда, что в газете не названы фамилии отличившихся! Сознание того, что теперь вся Родина узнала об их делах, придавало новые силы «ореликам», как любовно называл своих юных соратников комиссар отряда Шкурко.

А за три дня до появления в «Правде» очерка бюро Ростовского обкома партии слушало доклад о деятельности партизанских отрядов.

В постановлении бюро был обобщен опыт организации и боевой деятельности отрядов, определены дальнейшие задачи. Выполняя это решение, партийные органы усилили руководство партизанскими отрядами, укрепили их новыми кадрами. К маю в области были созданы 67 отрядов, в их рядах находилось 2324 партизана.

Накануне этого заседания бюро обкома получило из Москвы сообщение, что группа партизан Ростовской области удостоена правительственных наград. Среди награжденных были и бойцы Азовского отряда — Я.А. Горбанев, И.Е. Еременко, А.Н. Ковалев, И.А. Константинов, А.И. Николаенко (посмертно), И.С. Пушкарский, И.Т. Сахаров.

...Весна шла по донской земле. Первая военная весна.

Азовский райком партии готовил колхозы и совхозы к посевной. Вернулись на рабочие места и многие партизаны. На поля вышли женщины, старики, подростки. Привыкшим обрабатывать землю с помощью тракторов, колхозникам особенно было трудно возвращаться к дедовским способам пахоты и сева. Но приходилось приспосабливаться. Фронту, армии нужен хлеб. И люди не жалели труда...

И СНОВА В БОЙ...

...И луна померкла во дни том светлая, в кровь обратилась, как есть наступила тма темная.

«Повесть об Азовском осадном сидении донских  казаков»

Все равно в Азове будет Советская власть!

Из дневника Аркадия Штанько

«Мы скоро вернемся!»

В июле 1942 года гитлеровцам удалось прорвать нашу оборону между Доном и Северским Донцом. Над войсками Южного фронта, оборонявшимися в Донбассе, нависла угроза окружения. По приказу Ставки они начали отход, шли под постоянным давлением фашистских армий, стремившихся окружить их.

24 июля соединения Южного фронта, оставив Ростов, отошли на левый берег Дона.

Враг стоял на пороге Азова.

Днем и ночью работали райкомовцы: организовали эвакуацию народного добра вглубь страны, готовили партизанский отряд. Будущие партизаны целыми днями были в степи. Несмотря на опыт, приобретенный многими бойцами отряда в боях с гитлеровцами прошлой зимой, приходилось учиться и учиться, тем более, что в отряд влилось немало новичков. Недавние рабочие, колхозники, партийные и советские работники овладевали военным делом, правилами конспирации, способами связи с населением... Инструкторами были теперь Виктор Малина, Георгий Острожный, Аркадий Штанько, Анатолий Гусаков. Они недавно вернулись из Ростова с краткосрочных курсов.

23 июля 1942 года партизаны собрались в райкоме партии. В кабинете секретаря, стоя в строю, принимали присягу. Первым читал ее комиссар отряда Захар Прокофьевич Шкурко. Чеканно звучало каждое слово:

— «Я, гражданин великого Советского Союза, верный сын героического русского народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад на нашей земле не будет уничтожен.

Я обязуюсь беспрекословно выполнять приказы всех своих командиров и начальников, строго соблюдать воинскую дисциплину.

За сожженные города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно.

Кровь за кровь, смерть за смерть!

Я клянусь всеми средствами помогать Красной Армии уничтожать бешеных гитлеровских псов, не щадя своей крови и своей жизни.

Я клянусь, что скорее умру в жестоком бою с врагом, чем отдам себя, свою семью и весь советский народ в рабство кровавому фашизму.

Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу эту свою присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от руки своих товарищей!»

Текст Присяги партизана Шкурко получил несколько дней назад. Успел за это время несколько раз его прочесть. Но сейчас, когда читал вслух, каждое слово звучало особенно веско, и, взволнованный суровой торжественностью этих минут, Захар Прокофьевич читал необычно громко, голос его невольно приобрел металлические нотки, которых раньше никто и никогда у него не замечал.

Затаив дыхание, товарищи по оружию слушали своего комиссара.

После принятия присяги Шкурко сообщил, что в Ростове идут уличные бои. Видимо, город не удержать, да и нам нужно быть готовыми ко всему.

В ту же ночь отряд под командованием начальника штаба И.Т. Сахарова вышел к хутору Вторая Полтава, чтобы быть поближе к Александровскому лесу, где расположены партизанские  склады.

На другой день Шкурко вызвал Сахарова в Азов. Добрался Иван Тимофеевич уже в полночь, но в кабинете первого секретаря было многолюдно. Шло заседание бюро райкома.

— Наши оставили Ростов,— тихо  сказал    Шкурко.

После короткого обсуждения вопросов, связанных с завершением эвакуации, заслушали информацию представителей армейского командования. К этому времени положение стало угрожающим: гитлеровцы могли с часу на час прорваться к Азову. Город обороняли лишь немногочисленные воинские части и бронепоезд «За Родину!», построенный в Новороссийске, которого гитлеровцы почти лишили подвижности, разрушив железнодорожные пути в сторону Батайска. Краснофлотцы, составлявшие экипаж бронепоезда, продолжали громить фашистов из орудий. Четко действовали зенитчики: они сбили несколько гитлеровских стервятников.

Перед заседанием бюро райкома стали известны некоторые детали последнего боя краснофлотцев. Утром экипаж получил приказ взорвать бронепоезд, находившийся у поворота железнодорожной ветки на рыбокомбинат, а затем направиться к береговой батарее,   действовавшей   в  районе   села  Павло-ОчаковкМ.

Отряд моряков под командованием лейтенанта В.В. Нужина уже заложил тротиловые шашки, когда один из часовых сообщил, что под обрывом появились фашисты.  Гитлеровцы выбросили десант.

— Приготовиться  к бою!— скомандовал лейтенант.

Заминированный    бронепоезд    открыл    ураганный огонь из орудия и бортовых пулеметов. Четверть  часа спустя все было кончено.   Гитлеровцы  были  сметены, но вскоре один за другим прогремели   взрывы.   Бронепоезд «За Родину!» перестал существовать... ...Шкурко прочел проект решения:

— «Образовать Азовский подпольный райком   партии. Ввести в его состав   следующих  членов  райкома: Беляева Александра   Ивановича,   директора   Семибалковской МТС, Денисова Алексея  Федоровича,   председателя   исполкома райсовета  депутатов   трудящихся, Еременко Ивана    Ефимовича,    заведующего   военным отделом райкома, Жукова Василия Епифановича, заместителя заведующего райзо, Курбалу Василия Алексеевича, плотника судоверфи, Меняйленко Михаила Мироновича, заместителя директора Семибалковской МТС, Рекуса Гавриила Алексеевича, Савицкого Петра Митрофановича, Сахарова Ивана Тимофеевича, секретарей райкома партии, Сибиля Сергея Дмитриевича, заведующего райзо, Ткаченко Федора Акимовича, замполита Елизаветинской МРС, Шкурко Захара Прокофьевича, первого секретаря райкома ВКП (б). Избрать в состав бюро товарищей Денисова, Еременко, Савицкого, Сахарова,  Шкурко...»

Захар Прокофьевич читал документы будничным голосом. Но сама обстановка, настроение собравшихся придавали им особо глубокий смысл.

Шкурко положил листки тонкой бумаги на стол и сказал:

— Обком партии, секретари Двинский и Александрюк знакомились с этим проектом и одобрили его...

Решение об образовании подпольного райкома было принято единогласно. Договорились в течение суток завершить комплектование баз, отряд привести в боевую готовность. Уже к вечеру следующего дня первая директива подпольного райкома была выполнена.

Сахаров на райкомовской машине помчался  из Второй Полтавы с докладом   в   Пешково, куда   перебазировался райком.    Ему   поручили  вместе   с   Петром    Еременко   и   Иваном     Константиновым   пробраться в город, связаться с воинскими частями, прикрывавшими отход наших войск, выяснить обстановку.

Машину оставили в лесопитомнике, осторожно двинулись к городу. Над ним стояло багровое зарево, густая пелена дыма затянула окрестности. Неузнаваем был Азов, всегда по-южному шумный, кипучий город. Угрожающе молчали улицы. Дороги, изъеденные воронками, перегораживали рухнувшие столбы и деревья. На пути к рыбокомбинату высились груды развалин, на улицах ни души. Со стороны Красногоровки доносились звуки сильной перестрелки. Возле вокзала, в неглубоком окопчике, партизаны нашли несколько командиров и бойцов.

— Положение очень тяжелое,— сказал капитан.

28 июля партизаны были уже во Второй Полтаве. Здесь состоялось экстренное заседание бюро Азовского подпольного райкома ВКП(б).

— Главная задача, которую ставит перед нами партия, — не давать покоя захватчикам, создавать невыносимые для них условия. Люди должны постоянно чувствовать, что Советская власть продолжает действовать в районе, захваченном гитлеровцами, что именно она, а не гитлеровцы и их прихвостни хозяйничают в Приазовье. Итак, товарищи, — продолжал Шкурко, — надо срочно решить некоторые вопросы. На сборный пункт по неизвестным причинам не явился командир Ивков. (Только после освобождения Азова от гитлеровцев стало известно, что Ивков эвакуировался вместе с работниками рыбокомбината). Кому поручим командование? Второй вопрос — где сосредоточить отряд, когда фронт будет проходить в этих местах?

Первый вопрос был решен быстро. Командиром утвердили Ивана Тимофеевича Сахарова, начальником штаба — Ивана Ефимовича Еременко. Не вызвал особых споров и второй вопрос. Было ясно, что в селе оставаться нельзя, на первых порах лучше уйти в Александровский лес. В целях конспирации договорились пустить слух, что партизаны отходят вместе с частями Красной Армии. Под покровом ночи отряд вышел из села. Круто повернули с дороги на еле приметную тропинку и к утру были уже в лесу, где заблаговременно, еще весной, оборудовали землянки, заложили склады оружия, продовольствия, обмундирования...

***

28 июля гитлеровцы захватили Азов. Вместе с армейскими частями в город вошла группа зондеркоманды СС 10-А.

— Мы освободим вас от большевизма!— патетически воскликнул ее командир — зондерфюрер Вернер Палацки, когда вновь испеченный комендант города ротмистр Мейер представил ему бургомистра Ивана Титуса. — Я   гарантирую   вам   полный   порядок!

Титус замер в подобострастном поклоне. Его сердце радостно билось: наконец-то он снова в силе, снова от него зависят судьбы многих людей.

Когда после революции Титус — в далеком прошлом хозяин ссыпки зерна в порту — стал рядовым служащим конторы «Заготзерно», ему даже не верилось, что снова для   него   наступят   золотые  деньки.    Слова зондерфюрера воскресили в нем старые надежды. «Я вам покажу, кто такой Иван Титус! Я вам покажу!» — мысленно грозил он своим многочисленным врагам, которых видел то в образах отлично знакомых ему Шкурко и Денисова, то в образах соседей по улице, которым недавно старался угодить, чем только мог. Комендант Мейер молчал. Только что ему доставили небольшую листовку. С помощью переводчика он ознакомился с ее содержанием:

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Товарищи партийные и беспартийные, комсомольцы и комсомолки!

Боритесь за освобождение своей Родины от немецких оккупантов!

Товарищи колхозники я колхозницы! Мы не разбиты! Мы только временно отступаем!

Ждите — мы скоро вернемся; Пусть враг это знает! Будем биться до последнего!

Да  здравствуют  Советы!

Да здравствует ВКП(б)!»

— Начинается,   господин   зондерфюрер!   — тяжело вздохнул комендант, знакомя Палацки с листовкой.

Палацки вспыхнул:

— За мной, господа, дело не станет...

Бургомистр   угодливо   переводил   взгляд   с   коменданта на зондерфюрера и обратно.

А в это время Шкурко, Сахаров, Савицкий изучали новое место расположения отряда, вышли на опушку из леса. Отсюда хорошо просматривались окрестности. Лес разрезан широкими просеками на небольшие делянки длиной пол километра, шириной не больше тридцати-пятидесяти метров. Пока деревья одеты листвой, укрыться здесь можно, но наступит осень, листва опадет, что тогда?

Да, лес может служить для отряда базой только временно.

Куда же идти сейчас?

Приняли предложение Шкурко отправиться к плавням реки Ей. Здесь азовцы встретились с Александровским партизанским отрядом, которым командовал председатель Александровского райисполкома Иван Автономович Фоменко. Комиссаром отряда был первый секретарь райкома партии Владимир Иванович Псаломщиков.

Руководители отрядов договорились о совместной Обороне, разграничили участки действия. Азовцам достались прибурлацкие лиманы реки Ей. Единственным средством передвижения в этих условиях могли быть плоты.

Утром на участке азовцев появились немецкие мотоциклисты.

Партизаны их обстреляли. Гитлеровцы всполошились и отступили. Но к вечеру, видимо, подтянув силы побольше, открыли огонь из пулеметов и минометов. За реку тем временем прошли последние части Красной Армии. Вслед за ними отходили партизаны, подорвав небольшой мост.

Накануне Шкурко и Псаломщиков попытались пробраться в станицу Староминскую, чтобы уточнить у местных работников обстановку. Но в глухой степи, на стане полевой бригады, они столкнулись с гитлеровцами. Одного из них, замешкавшегося у колодца, схватили и доставили в отряд. Он довольно сносно говорил по-русски. От него узнали, что фашисты идут по главным дорогам, занимают крупные села.

— Нам некогда заниматься  мелочами,— высокомерно объяснил гитлеровец. — Фюрер сказал, что нам нужно быстро взять Кавказ.

— Кавказ?! — протянул Шкурко.

Он смотрел на этого наглеца со смешанным чувством ненависти и любопытства. Вспоминал немцев, которых поймали в донских плавнях прошлой осенью. Теперешний был, пожалуй, еще более самоуверенным. Неужели война их ничему не научила?

— Кавказ будет наш! — сказал гитлеровец.— А там рукой подать нам до Ирана и Индии!

Тем не менее, стремясь спасти свою жизнь, незадачливый «покоритель народов» дал ценные сведения по передвижению германских войск. Ночью отряд погрузился на плоты и ушел в глубь плавней.

Разведчики один за другим несли сюда тревожные вести. Когда Сахаров, Шкурко, Еременко проанализировали сообщения Жоры Острожного и Аркадия Штанько, Виктора Литвиненко и Жоры Михайличенко, Виктора Малины и Владимира Жукова, стало ясно, что гитлеровцы готовятся прочесать плавни.  Они установили по берегам минометы и пулеметы. Если начнется обстрел по площадям, укрыться на плотах будет невозможно...

Штаб установил тщательное наблюдение за ближайшими селами и хуторами.

На одном из плотов Шкурко собрал членов бюро подпольного райкома.

— Что будем делать, товарищи? Попытаемся отсюда организовать борьбу с захватчиками? Но вокруг — незнакомые места, у райкома здесь нет связей...

Александровские партизаны оставались в своем районе. Видимо, так нужно было поступить и азовцам.

Для прокладки трассы перехода выделили группу разведчиков во главе с Александром Ивановичем Беляевым, которого вскоре бюро подпольного райкома утвердило в должности начальника разведки. Группа должна была обследовать маршрут, наметить порядок движения отряда.

Беляев, Константинов, Острожный, Витюк, грязные, уставшие, вернулись только ночью. Доложили: трассу пройти можно, хотя и трудно...

Семь дней продолжался переход азовцев из плавней Еи на Азовщину.

Вначале двигались только ночью: по пояс в болотной воде, по выжженной солнцем степи. Потом стали делать небольшие броски и днем. В эти дни произошла одна из первых волнующих встреч азовцев с населением.

Отряд расположился в густой лесополосе. Командир и комиссар вышли на опушку. Высокое солнце сияло в ярком голубом небе. Насколько хватал глаз, простиралось золотое поле пшеницы, перемежаясь зеленью лесополос. Даже не верилось, что идет война, что умирают люди, что, может, всего несколько часов отделяют и их от смертельного боя.

Совсем неподалеку они увидели комбайн и трактор. Возле них хлопотали несколько человек, видимо, готовились убирать пшеницу.

— Поговорим? — предложил Захар Прокофьевич. И втроем — в это время к ним подошел Денисов — направились к колхозникам. Сначала и те, и другие осторожничали, но постепенно разговорились. Колхозники  рассказали, что оккупанты требуют убрать урожай  и  вывезти  зерно как можено скорее, что в селах появились полицейские участки, гитлеровцы назначают старост, чаще всего из отребья, вовсю грабят население... Шкурко спросил:

— Честно ли вы поступаете, собирая  урожай  для врага?

Колхозники смутились, стали оправдываться: нам, дескать, приказали, но мы нарочно возимся с техникой, затягиваем уборку.

— Это  хорошо, — сказал  Захар  Прокофьевич, — но этого мало. Нужно сделать так, чтобы зерно не  гитлеровцам досталось, а сохранилось до прихода   Красной Армии, которая вернется победительницей.

— А  вы кто будете?— спросили   колхозники.— На окруженцев вроде непохожи...

— Вот этот товарищ, — сказал Шкурко, указывая на Денисова, — председатель Азовского райисполкома.

Я — секретарь райкома...

Продвигаться с каждым днем становилось все труднее: отряд шел по бездорожью, бойцов измучила жажда.

Однажды ночью решили немного свернуть с проложенной трассы на бригадный стан, к ближайшему колодцу.

Вокруг, несмотря на глубокую ночь, собрались колхозники.

Шкурко решил не таиться. И глаза окружавших засветились теплотой и гордостью.

— Партизаны...  Наши партизаны...

Женщины засуетились, принесли молока, хлеба. Молодежь просилась в отряд. Шкурко растрогался:

— Мы еще придем к вам, хлопцы и девчата. И тогда вы возьмете в руки оружие...

Встреча подняла дух бойцов. Но, не встречая на своем пути гитлеровцев, отряд стал слишком беспечен. Начали двигаться без разведки и охранения. И вдруг у хутора имени Карла Маркса в ночное небо взлетела осветительная ракета. На партизан обрушился огонь. Пришлось отойти, переждать, разобраться в обстановке. Случай этот напомнил, какими пагубными последствиями может обернуться беспечность!  

И еще одна встреча произошла у партизан во время перехода в Александровский лес.

Как-то под вечер остановились они в подсолнухах, неподалеку от хутора Серебряки. Подсолнухи, камыши — спасительные убежища донских степей! Для гитлеровских педантов от военной науки было совершенно непонятно, как в них можно прятать крупные отряды, как можно вообще серьезно принимать их в расчет при планировании боевых операций.  А партизаны умели использовать их  отлично.

Вот и сейчас, расположив товарищей в подсолнухах, командир с комиссаром устроились под скирдой соломы, стоявшей у дороги. Вдали неожиданно показался мужчина. Он шел в их сторону. Оказалось, что это колхозник Мищенко Трофим Федорович. Он разыскивает корову, которую угнал сюда, к стогам, чтобы скрыть от фашистов.

Колхозник рассказал о том, что гитлеровцы грабят хутор, отнимают все, что можно унести и угнать.

— Так это от вас зависит, чтобы как можно меньше могли поживиться враги, — сказал Шкурко.

— А что делать, товарищи дорогие? — воскликнул Мищенко. — У них же сила!

— А у нас?— Шкурко внимательно следил за выражением лица собеседника. — Что думают колхозники?

— Да что говорить!   Беспокоятся,  конечно, не хотят убирать урожай  для  гитлерюк.   Колхозное  добро понемногу укрыли...

— Вот задание вам, товарищ Мищенко. — Шкурко пристально посмотрел   на   своего собеседника. — Мелкий скот попрятать, коров выгнать в отдаленные полевые станы. А урожай обязательно убрать и тоже попрятать. Красная Армия вернется. Вы сделаете большое дело, сохранив зерно, скот, инвентарь. Понимаю, это трудно, — поспешил закончить Захар    Прокофьевич, заметив,   что   Мищенко хочет  что-то   возразить. — Но товарищам скажите: это указание   Азовского   райкома партии. Я секретарь Шкурко.

Мищенко крепко пожал протянутую Захаром Прокофьевичем руку.

Договорились о связях.

— Пойдемте в хутор, — пригласил Трофим Федорович.— Пообедаете. Небось, давно не ели как следует...

— Нет времени,— сказал Сахаров.— Да и не одни мы...   Если можно,    принесите что-нибудь съестное сюда...

Через час Мищенко с женой и сыном принесли хлеб, молоко, помидоры, арбузы. Вечером вместе с Мищенко на хутор пошли партизаны, принесли еще продуктов, которые собрало население.

Переход продолжался. Сознание важности дела, ради которого они остались в тылу врага, придавало всем энергии и сил. За несколько километров от лесничества Савицкий, Штанько, Острожный ушли вперед выяснить обстановку.

Аркадий и Жора вернулись поздно вечером:

— Все в порядке, фрицев поблизости нет.

Последний переход был коротким. В два часа ночи отряд уже устраивался на одной из делянок Александровского леса. Савицкий встретил товарищей ужином...

Весть о том, что представители Коммунистической партии и Советской власти находятся   на   территории района, быстро облетела села и хутора. Она шла от человека к человеку, ее несли листовки, обращения райкома, в конце которых стояли отлично знакомые всем подписи и такая привычная печать. Стало известно об этом, конечно, и фашистам. Но подпольщики и не думали таиться. Они просто искали для себя наиболее выгодные позиции, чтобы, наносить врагу удары как можно  ощутимее,  чувствительнее.

«Он упал на траву...»

...Утром на базе царило оживление. Бойцы чистили оружие, чинили одежду. Вспоминали различные эпизоды из долгой дороги в родные места. Слышались шутки, смех. А у командира с комиссаром неспокойно на душе. Шкурко и Сахаров понимали, что в неизбежных схватках с врагом Александровский лес будет ненадежной базой. Надо искать другую. Надо. Но где? В этом степном краю ни гор, ни крупных лесных массивов нет.

В то же утро Жора Острожный ушел на разведку в самый близкий к лесу хутор — Вторая Полтава. Главным заданием было установить связь с Федором Яковлевичем Мендрухом, бухгалтером колхоза имени Пушкина, который еще весной согласился в случае необходимости быть руководителем хуторской подпольной группы.

Наблюдая с лесной опушки за хутором, Жора понял, что немцев там нет. Огородами пробрался к хате Мендруха.

— Здравствуйте, Федор Яковлевич.  Мне нужно в Азов. Не будет ли подводы в сторону города?

Федор Яковлевич сидел на табурете у окна. Увидев Жору, зачем-то взял в руки стоявшие рядом старенькие деревянные костыли: ими он пользовался еще со времен мировой войны, где потерял ногу.

— Подводу в  город  надо  бы послать,  да  беда  — лошадей нету...

После обмена этими паролями Федор Яковлевич радостно улыбнулся, встал, постукивая протезом, подошел поближе и спросил:

— Добрались  благополучно?  Как там у  вас?

— Все хорошо, Федор Яковлевич. А у вас как?

— Немцы приехали,  назначили старосту и укатили. Староста  из  кожи лезет:   помогал  какому-то  незнакомцу пробраться в лес, о чем-то шептался с ним,

потом этот тип исчез... Ты ко мне еще вечерком загляни.    По-моему, что-то    затевается... Постараюсь узнать...

Выслушав сообщение Острожного, Сахаров приказал усилить караулы, получше замаскировать базу.

— Причин для паники нет,— сказал Шкурко.— Но мы теперь должны быть всегда начеку. Надо собрать как можно больше сведений о фашистах,    полицаях, старостах.  Нужна постоянная связь  с Азовом: там ключ ко многим секретам гитлеровцев.  Вот и давайте работать над этим...

Пойти в Азов вызвался Николай Заярный, бывший шофер райкома.

— Я скоренько сбегаю,  Захар Прокофьевич...

— Хорошо,— согласился Шкурко.

— Может,  с кем надо встретиться?

— Да нет, встречи — в следующий раз... А пока просто осмотрись повнимательнее.  Ждем  тебя через неделю.  Если сменим  базу,  у дуба на  опушке будет связной...

Один за другим уходили разведчики. Александр Иванович Беляев отправился в Семибалки, Володя Жуков, Толя Гусаков, Витя Литвиненко, Витя Малина кружили по окрестным селам и хуторам. В штабе накапливалось все больше информации.

Так прошло несколько дней.

Стоял теплый август. По ночам лагерь был напоен запахами трав и цветов, пением пичуг, даже не верилось, что в эти самые мгновения, когда, казалось, все создано для радости и счастья, продолжается кровавая  война.

Молодежь чаще всего собиралась у шалаша, где жили Штанько и Острожный. Вспоминали любимые книги, кинофильмы. Иногда вполголоса пели. Особенно трогала всех старая песня про разведчиков, таких же юных, как они.

Там, вдали за рекой, загорались огни,

В небе ясном заря занималась...

Сотня юных бойцов из буденновских войск

На разведку в поля поскакала...

Подпевая товарищам, Жора Острожный вспоминал отца. Сколько удивительных историй слыхано от него, Игната Острожного, партизана гражданской войны! Отец всегда запевал  эту песню:

Он упал на траву с вороного коняj

И закрыл свои карие очи.

— Ты, конек вороной, передай-ка домой,

Что я честно погиб за рабочих...

Теперь эту песню пел Жора Острожный, пели его друзья. Аркаша Штанько, встряхивая белокурым чубом, частенько говаривал:

— Давайте,  ребята, нашу, про разведчиков.

И  пели  долго,   задумчиво...

Как-то Анатолий Гусаков, вернувшись из разведки, принес в лагерь толстую, изрядно потертую книгу.

— Смотрю: едут  по дороге две подводы. Что на первой — не разглядел, мешками закрыто. А на второй — книги  навалом.   И  полицай с винтовкой. Не  иначе сжигать везли...  Проехали они, вышел я из-за кустов,  глянул — книга...

Древнерусские  военные  повести...

Несколько суток книга ходила из рук в руки. «Слово о полку Игореве», «Задонщина», «Сказание о Евпатии Коловрате». Особенно сильное впечатление произвела на ребят «Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков».

— Чуете,— возбужденно  говорил  Штанько.— Это же было ровно-ровно триста лет назад.  Видите — в тысяча шестьсот сорок первом  году!..

Листали хлопцы древние страницы, и глубокая гордость за свою землю, за свой народ укреплялась в юных сердцах. Оказывается, и тогда иноземцев было много: «От силы их турецкие и от уристания конского земля у нас под Азовом погнулась и реки у нас из Дону вода волны на берегу показала, уступила мест своих, что в водополи».

Но как бы тяжело донцам не было, они верили: «Государство великое и пространное Московское многолюдное, сияет оно посреди всех государств... яко солнце».

— Конечно,— говорили ребята, прочтя книгу,— и время не то, и война не такая. И все же здорово, что так верно писали донцы три столетия назад: «Протечет наша слава молодецкая вовеки по всему свету...»

А в штаб тем временем стали поступать сообщения одно тревожнее другого: близ леса оккупанты затеяли подозрительную возню.

Еременко вызвал   Острожного:

— Надо  срочно наведаться к Мендруху.  Наверно, у него есть для нас новости.  Жора   вернулся  быстрее,  чем его  ждали:

— Немцы!

Оказывается, на опушке леса ему встретился сын Мендруха — двенадцатилетний Юлька. Федор Яковлевич его специально послал навстречу Комару (такая была партизанская кличка у Жоры).

— Отец сказал, что на утро немцы готовят карательную  экспедицию.   Будут прочесывать лес!

Сказал и, щелкая пастушьим бичом: «Ищу, мол, пропавшую корову!» — вприпрыжку побежал в сторону хутора.

Тревога!..

Отряд выстроили. Сахаров объяснил сложившуюся обстановку:

— Немедленно подготовиться к отходу с базы!..

Шкурко отозвал в сторону Штанько и Острожного:

— Сегодня из Азова должен вернуться Заярный. Придется вам дождаться его у дуба. Так мы договорились.  А за одно  и  за базой  присмотрите.

В 23 часа отряд ушел на противоположную окраину леса. В эту ночь никто не сомкнул глаз. Все ждали схватки с врагом. Но только утром, часов в десять, донеслась со стороны базы частая автоматная стрельба, перемежаемая редкими разрывами гранат. Вскоре разведчики Пушкарский и Колесников сообщили, что в районе лагеря идет перестрелка.

А некоторое время спустя в отряд вернулся Острожный.  Он и рассказал подробности нападения.

Место под дубом было очень удобное для наблюдения. Ребята хорошо видели, как гитлеровцы цепью прошли густые лесопосадки, вышли к кустарнику, остановились, о чем-то посовещались и, не таясь, направились к дубу. Штанько и Острожный открыли огонь из автоматов. Фашисты перегруппировались, стали окружать дуб.

— Беги в отряд! Доложи! — крикнул Аркадий Жоре.— Я их здесь задержу!

Длинная очередь прорезала цепь наступающих. Юные партизаны пустили в ход гранаты. Воспользовавшись суматохой в рядах гитлеровцев, они решили отходить. Впереди шел Острожный, за ним Штанько, Возле ручья и настигла Аркадия вражеская пуля.

Это была первая жертва отряда после выхода из плавней. Ночью группа партизан пробралась на базу, принесла тело павшего смертью героя.

Глядя на мертвого друга, лежащего на подстилке из свежей травы, Жора с горечью сказал:

— Эх, Аркаша, Аркаша!.. Не допел ты нашу песню!..

В вещмешке Штанько нашли дневник. Последняя запись:

«25 августа. Через три дня будет месяц, как я с партизанским отрядом нахожусь в тылу немецких войск...

Отдан приказ приготовить оружие для активной партизанской борьбы. Я сейчас автоматчик третьей группы. Меня все время не оставляет мысль о семье, которая осталась дома. Что с ними, живы они или нет, не знаю.

Все равно в Азове будет Советская власть!».

Аркадий Штанько воплотил в себе лучшие черты молодого человека нашего времени. Он любил свой город, был отличником в школе. Отдавая много времени учебе, находил время и для того, чтобы пойти на  рыбалку,  хорошо играл  в  футбол.

Когда в конце июля 1942 года Аркадий уходил в последний раз из дому, он сказал отцу:

— Я буду бить фашистов беспощадно! Обо мне ты еще  услышишь...

Аркадий сдержал слово.

Позже партизаны узнали, что фашисты направили в Александровский лес карательную экспедицию в составе 400 солдат. Зондерфюрер Вернер Палацки решил разом покончить с «большевистской пакостью», как писал он в своем приказе. Больше недели прочесывали гитлеровцы лес и прилегающие к нему села. Они разграбили в лесу партизанские склады, но обнаружить постоянно маневрировавший отряд так им и не удалось.

Каратели ушли, оставив в селах возле леса своих агентов. Борьба с ними составляла с этого Бремени важную задачу подполья.

Как-то вернулся с задания Витюк, доложил свои наблюдения, а потом  говорит:

— Неподалеку отсюда, у лесополосы, встретился мне советский летчик.  Ищет партизан, хочет бить немцев.

— Так и говорит — «хочу, мол, бить немцев»? — переспросил Еременко.— Откуда тут сейчас взяться нашему летчику? Подозрительно что-то. Подальше бы надо было от него держаться.

Но, как выяснилось, Витюк уже назначил летчику встречу.  Надо что-то  предпринять.

Решили немедленно вывести отряд из лесополосы, где он в это время находился, на кукурузное поле, а Сахарову с Витюком все же пойти на условленную встречу.

Конечно, никого в назначенном месте не оказалось. Тогда Сахаров и Витюк сделали вид, что уходят, а сами свернули в сторону и подползли к дороге. Отсюда Витюк увидел, как в кустах на противоположной стороне тот самый «летчик», потеряв их из виду, заметался из стороны в сторону. А через некоторое время они увидели в отдалении полицаев и гитлеровских солдат, которые уходили по дороге. Ясно — Витюк доверился провокатору.

В тот же вечер отряд сделал бросок в сторону села Орловки. Неподалеку от него, на привале, устроили общее собрание бойцов, на котором обсудили поступок Витюка. Строго предупредили всех, что без разрешения командования никто не имеет права устанавливать связи, а тем более вербовать новых бойцов. Еще раз напомнили: партизан, как сапер, ошибается только один раз.

Шкурко долго не мог заснуть после этой беседы. Все больше тревожило его длительное отсутствие Заярного. Случайно ли, что гитлеровцы пришли в лес именно в тот день, когда он ждал Заярного?

Нужна, ох, как нужна связь с Азовом!..

Неподалеку от новой временной базы партизан — они остановились в густой лесополосе — лежала железная дорога. Гитлеровцы пытались наладить регулярное движение.

Еременко и Савицкий разведали и сообщили, что в пятнадцати километрах находится небольшой мост. Охраняет его только проходящий патруль.

«Взорвать!» — решило командование отряда.

Взрывчатки в то время у партизан было немного. В помощь Савицкому отобрали самых опытных подрывников — Петра Еременко и Григория Ольхового. Петр Митрофанович Савицкий раньше работал в шахте, отлично знал подрывное дело. Ольховой и Еременко  прошли  обучение уже в  отряде.

Подрывники подошли к мосту уже утром. Весь день из кустарника наблюдали за движением поездов, за поведением охраны. Установили, что патруль проходит через каждые два часа. Времени вполне достаточно,  чтобы заложить взрывчатку.

С наступлением темноты, оставив Ольхового для прикрытия, Савицкий и Еременко подошли совсем близко к мосту и залегли, ожидая, когда пройдет патруль. Потом быстро заложили заряд, зажгли бикфордов шнур и отбежали. Несколько минут спустя раздался взрыв, и мост взлетел на воздух.

К утру в районе моста появились гитлеровцы. Начали прочесывать окрестности, но минеров не нашли. К вечеру группа партизан вернулась на базу.

— Мы открыли счет мести за Аркадия Штанько,— доложил Савицкий.

Взрыв моста был сигналом, он показал и оккупантам, и местному населению, что, невзирая на трудности и угрозы,  борьба продолжается.

Позже партизаны пустили в районе разъезда Мечетный под откос паровоз и пятнадцать вагонов с боеприпасами. Особенно тщательно «шефствовали» подрывники над шоссейными дорогами Азов — Александровка и Азов — Ейск, по которым днем и ночью шли гитлеровские автомашины. Счет мести за Аркадия Штанько пополнялся...

Наступал сентябрь. Надвигалась осень, а с нею дожди, холода. Надо было решать проблему создания надежной базы. Этому и было посвящено заседание бюро подпольного райкома партии. Кто-то предложил обосноваться в донских плавнях.

— В плавнях зимой    не    удержаться! — возразил Шкурко. И после    некоторого раздумья предложил дерзкий план создания базы отряда в Кугейском лимане.

Отличный охотник, Захар Прокофьевич знал все укромные уголки района. Первое место среди них занимали, конечно, «чибии» - вековые заросли куги и осоки. Густая, непролазная и непроглядная куга около трех метров высотой, кое-где прилегла к земле таким слоем, что сквозь нее не проникал даже свет Параллельно куге с западного берега лимана расселилась широколистая осока — километра три с юга на север, шириной триста-четыреста метров Перекрученная ветрами, она образовывала естественно сложившиеся причудливые кибитки и шалаши С весны лиман заливало водой, но за лето его большая часть пересыхала.

Решиться расположить базу в чибиях могли только отважные люди. Рядом — большое село. Малейшее появление дыма, свежей тропы, неосторожное движение — и уже приспешники врага могут что-то заподозрить. Но соседство давало и преимущество - вряд ли кому придет в голову мысль искать райком партии, партизан так близко. А село могло обеспечить отряд продовольствием. К тому же рядом с лиманом проходило шоссе. Его можно было легко взять под контроль.

Члены бюро поддержали неожиданный план Шкурко.

Чибии

В Кугейский лиман партизаны пришли 2 сентября За три дня оборудовали базу. для каждой группы временно построили большие шалаши и сразу начали рыть землянки для жилья, бани и кухни Но тут оказалось, что даже на самом сухом месте глубже полутора метров опускаться нельзя: «пол» быстро покрывался густой и вонючей болотной жижей

Партизаны с грустью вспоминали сухие, теплые землянки в Александровском лесу, богатые склады из них почти ничего не удалось унести. Разведчики специально ходившие из лимана в лес, тщательно обследовали разгромленный лагерь. Там уцелели лишь два небольших тайника, заложенные вдали от базы Теперь приходилось строжайше экономить продукты Возникли трудности и с обмундированием - теплое белье, ватники, припасенные в разграбленных теперь складах, пришлись бы очень кстати.

Расположение складов в Александровском лесу отлично знал Заярный. Он водил туда машины. «Неужели змее  доверяли?!» Захар  Прокофьевич вызвал Беляева.

— Бери, Александр Иванович, трех-четырех хлопцев. Сходите к твоим родным Семибалкам. Проверьте тайник. Если цел...  — Шкурко  помолчал,— если цел, возьмите сала и сухарей.

Разведчики ушли. И, несмотря на начинавшийся в отряде голод, где-то в глубине души Шкурко хотел, чтобы и этот тайник был разграблен: спасти партизан он все равно не сможет, но ведь он единственный, который закладывался без участия Заярного.

К вечеру Беляев с ребятами вернулся. Тайник был цел! Каждому бойцу на ужин выдали по куску сала, по нескольку сухарей. Шкурко собрал членов бюро и рассказал о своих подозрениях:

— Я понимаю,  это тяжкое  обвинение... Первому же нашему человеку, попавшему в Азов, необходимо выяснить все, связанное с Заярным... А вообще нужно торопиться устанавливать связи в селах и хуторах. Где есть доверенные люди — активизировать их деятельность. Мендрух — во Второй Полтаве, Угленко — в Семибалках,  Калмыков  — в  Маргаритовке...

Туда же, где явки утеряны,  надо поскорее направить уполномоченных райкома.  Давайте в день-два закончим оборудование лагеря — и за дело!..

Быстро достроили землянки, тщательно их замаскировали. Землю выбросили в болото, выходы вывели на старые тропинки.

Чибии стали «малой советской землей» в глубоком тылу врага. Отсюда, из лимана, пошли по Азовщине посланцы подпольного райкома партии. На первых шагах некоторых из них поджидали неудачи. В Пешково направился Сергей Дмитриевич Сибиль. В Круглое — Алексей Иванович Лысенко. Они должны были организовать подпольные группы.

Начальник штаба Еременко условился, что первая встреча с Сибилем на явке состоится через три дня, а к Лысенко связной придет на пятый день с условным паролем.

— Ваш успех для нас будет значить очень многое,— напутствовал   товарищей   Шкурко.— Мы просто не  представляем  еще  во  всех  деталях  значение вашей  деятельности и  в  первую  очередь  ее  политическое значение.

Скоро в райкоме уже стало известно, что Сибиль и Лысенко к месту назначения добрались благополучно. Но прошел день, другой, третий, а от них — никаких вестей.

В Пешково послали разведчиков. Они узнали от местных жителей, что Сергей Дмитриевич погиб геройской смертью.

Остановился он у родственников. Объяснил: «Не удалось эвакуироваться, пришлось вернуться». За два дня успел тайком увидеться с несколькими надежными товарищами, которых знал по прежней работе. Коммунисты Петр Хомич, Денис Денисенко, Иван Пешков не успели уйти и вернулись в родное село. Из Головатовки к родственникам переехала Ксения Стрельцова, награжденная перед войной за успехи в полеводстве орденом Ленина. Видимо, это и будет костяк группы. Потом постепенно в борьбу с гитлеровцами включится большинство сельчан. В этом Сергей  Дмитриевич  не  сомневался.

Но вечером третьего дня, когда Сибиль был дома один и уже собирался отправиться на явку, в дверь загремели приклады. В маленькое коридорное оконце Сибиль увидел группу гитлеровцев во главе с офицером и нескольких полицаев. Сергей Дмитриевич забаррикадировал: дверь, схватил припрятанный автомат, добытый еще в плавнях. Выбив стекло, стал вести прицельный огонь по врагам.

— Сдавайся,  Сибиль!   Гарантируем жизнь!..

— А я вам не гарантирую!    Коммунисты не  сдаются!.

Обойдя хату с другой стороны, полицаи высадили окно. Но оттуда в гущу врагов вылетела граната. Несколько раненых остались на месте, остальные отбежали.

— Я же говорил, он не сдастся, господин офицер,— бормотал старший    полицейский высокому немцу, командовавшему осадой. — Он красный партизан, еще в гражданскую воевал...

Переводчик торопливо переводил.

— Биографию этого бандита я не спрашиваю,— оборвал офицер переводчика.— Я вижу: он не дорожит своей жизнью.  Но,  повторяю, он мне нужен живой...

И полицаи снова принялись выкрикивать угрозы вперемежку с обещаниями. В ответ из хаты вылетели еще две гранаты. Среди осаждающих уже были убитые, а Сибиль не сдавался.

Так продолжалось долго.

Потом в хате раздался глухой выстрел, и наступила  тишина.

Осторожно подкрались враги к окнам. Молчание. Кто-то рискнул заглянуть в хату. На полу лежал неподвижный Сибиль.

Полицаи влезли в окно, не сводя глаз с лежащего партизана, группой бросились к нему. Сибиль был мертв. В автомате и пистолете, лежавших рядом, патронов не  было.   Значит,  последний оставил для себя.

Мужественная смерть патриота произвела сильное впечатление на жителей села.

У Алексея Ивановича Лысенко, как казалось поначалу, дела пошли по- иному. Вернувшись в родное село, он осмотрелся, узнал, кто из коммунистов не успел эвакуироваться. В селе скрыться, конечно, невозможно. Оккупанты всех их зарегистрировали, но пока не трогали.

Прежде Алексей Иванович был здесь председателем рыболовецкого колхоза. Никак не останешься незамеченным. И Лысенко сразу же по приходе в село явился к старосте. Дескать, хотели его насильно эвакуировать, но он улучил момент и сбежал, вернулся домой.

— Помогите разжиться баркасом и сетями!

Староста отнесся благосклонно,   пообещал   помочь, но предупредил:

— Надо сходить к немецкому коменданту. Он тоже должен знать о возвращении председателя колхоза. Да и разрешение на выход в море    может дать только он.

У коменданта повторилось все сначала.

— Очень  хорошо,  что одумался,— похвалил комендант.— Великой Германии нужны специалисты... Разрешение  получишь...

Алексей Иванович поселился дома, никому не объясняя причину своего возвращения.

— Так надо,— говорил он в ответ на тревоги домашних. Только жену коротко посвятил в свою тайну: — Будем мы с тобой жить на острие ножа. Но ничего другого предложить не могу, пока фашисты здесь.

Лысенко уже прикидывал, кого можно привлечь в подпольную группу. В первую очередь, конечно, сестер Кучаповых. У них и явка. Есть еще два-три человека... Кому бы поручить руководство группой?

Через два дня пришел к Лысенко полицейский:

— Комендант зовет получить разрешение на выход в море.

Но в комендатуре гитлеровцы схватили Лысенко и увезли в Азов.

Сначала его допрашивали в полиции. Ничего не добившись, передали зондеркоманде. Алексей Иванович мужественно выдержал все пытки. Он был расстрелян в  карьере кирпичного завода.

Когда связной райкома пришел в условленное место, Алексея Ивановича уже не было в селе. Пришлось пробираться на явочную квартиру сестер Кучаповых. От Марии и Валентины узнали все, что произошло с Алексеем Ивановичем. Узнали также, что каждую ночь у его дома гитлеровцы устраивают засаду.

Боль и горечь вызвали сообщения из Пешково и Круглого. Видимо, причины возвращения коммунистов в родные места, которые они называли, были слишком просты и не  вызывали доверия.

Неудача товарищей научила многому. Без предварительного изучения обстановки нельзя было легализоваться, тем более людям, известным не только в селе, но и во всем районе. Наиболее полезными на местах могут быть только те, кто у оккупантов и их приспешников не вызывает недоверия.

— И все-таки начнем  с Азова,— сказал  Сахарову Захар Прокофьевич.— Нам поможет там Маша Верещагина, жена Гавриила Артемовича,  начальника цеха рыбокомбината.  Она  горит  желанием отомстить фрицам за гибель мужа. По моим сведениям, она сейчас живет с детьми в Кагальнике, у матери... Шкурко  повернулся  к  Денисову:

— Алексей  Федорович,  лучше  нас  с  тобой  Машу никто не знает. По-моему, ты знаком и с ее матерью...

Знаешь   Марию Васильевну Копцеву? Да? Месяца два тому  назад  я спросил у нее: «Что будешь делать, Мария Васильевна, если вдруг фрицы придут?»    И она так хитренько улыбнулась: «Гадать буду». А что? Гадалка, понимаете? Это же замечательная явка. И старушка  чудесная. Сходи  к  ней,  Алексей  Федорович...

В тот же вечер Денисов  отправился в  Кагальник.

А утром к Шкурко пришел партизан Григорий Ольховой. Он рассказал, что его сестры Антонина и Евдокия, эвакуированные из Таганрога еще осенью прошлого года, остановились сейчас в Кугее, на квартире, что на краю села, близко к лиману.

— Я  виделся недавно  с ними. Они знают, что я партизан. Дал им несколько листовок. Обещали переписать, чтобы больше было. Евдокия — учительница, сейчас без работы. А Тоня устроилась фельдшером на медпункт.   По-моему, явки  надежнее  трудно  придумать...

— А  сестры?

— Что— сестры? Шкурко  прищурился:

— Я спрашиваю, ты сам так решил или сестры? Есть ли у них желание работать с нами?  Понимают ли, что им грозит в случае провала?

— Честное  комсомольское, они  готовы  на  все!

Захар Прокофьевич вызвал Беляева:

— Александр Иванович,  вот Григорий приготовил нам подарок — явку в Кугеях. Об этом мы не раз мечтали... Надо сегодня же связаться с сестрами

Ольховыми...

«НАШИ ГЛАЗА И УШИ... НАШИ   РУКИ...»

Теми своими выласками нощными... положили мы на них великий страх, урон болшой учинили мы в людех их.

«Повесть об азовском осадном сидении донских казаков»

Выразим Красной Армии свою любовь. Будем всемерно помогать ей в скорейшем полном разгроме  врага...

Листовка Азовского подпольного райкома ВКП(б)

Кугейский лиман — Азов. И обязательно обратно

Если идти из Азова в Кагальник, хата Копцевых — вторая с краю. Очень удобно, когда нужно пройти  незаметно.

Алексей Федорович в сумерках пробрался огородами, легонько постучал в окно, выходящее во двор. Приоткрылся уголок занавески, из него вырвался неяркий свет керосиновой лампы. Затем его заслонило женское лицо. Денисов приблизился к стеклу почти вплотную. Занавеска опустилась. А несколько мгновений  спустя загремели запоры.

Денисова встретили, как родного. Мария Васильевна исхлопоталась, накормила борщом, напоила чаем, приготовила постель. Но Алексей Федорович, вытирая усы, запротестовал:

— Спасибо за великолепный ужин. А вот постель ни к чему. Я скоро назад, к товарищам. У меня, Мария Васильевна, дело к вашей Маше.  Уж извините!,.

— Бога ради, бога ради!  — засуетилась Мария Васильевна, не верившая ни в бога, ни в черта. — Я к внучатам.  А вы тут управляйтесь,  как нужно!..

Они сидели за столом — друг против друга. Председатель райисполкома Денисов рассказывал жене своего друга, погибшего на фронте в самом начале войны, о том, как нужна подпольному райкому ее помощь.

— Захар Прокофьевич очень просил тебя выполнить хотя бы несколько поручений.

— Почему — несколько?.. — спросила Мария Ивановна.

— У тебя трое детей, мал мала меньше... Сколько Нелечке? Уже, поди,   большая...

— Год четыре месяца... Ровесница войне...

— Вот видишь. Нет у нас морального права обращаться к тебе с такими просьбами. Но сейчас просто нет другого выхода...

Маша поправила прядь волос,  упавшую на лоб:

— Что я должна делать в Азове?

— Дел  много. Но самое главное — установить связь  с  Нидерштрассером.  Ты знаешь Александра Емельяновича?  Он должен  сейчас  работать  у немцев — таково было ему задание райкома на случай, если не эвакуируется. Пароль — «Вы помните Ивана Семеновича Кузьмичева? Он много говорил    мне о вас». Отзыв — «Странно. Или я запамятовал, или какая-то ошибка». И еще.  В Азов мы посылали  Заярного, с которым ты, конечно, знакома.  Нужно узнать его судьбу. На всякий случай, если встретитесь, будь с ним поосторожней,  об отряде ни слова.  Вот и все. Как  говорится,   коротко и  ясно,— улыбнулся  Алексей Федорович.— Неделю-полторы  хватит?

— Хватит,— задумчиво сказала Мария Ивановна.— Я пойду со старшими ребятами.  Поселюсь на старой квартире,  как будто вернулась из эвакуации.  Но где я вас снова увижу?

— Пока давай договоримся так. Ты знаешь Кугей? Так вот километрах в полутора от лимана,  недалеко от дороги на Стефанидинодар, стоят стога. Во второй скирде от дороги в следующее воскресенье будем тебя ждать. В середине дня. И начиная с воскресенья — каждый день. Желаю большого успеха! От всей души!

Алексей Федорович положил  свои большие руки на хрупкие плечи    тридцатилетней    женщины.

— Будь жив Гавриил Артемович, он одобрил бы твое решение, Мария Ивановна. Возвращайся скорее...

В Азове квартира Верещагиных была занята, но жильцы не возражали, чтобы бывшая хозяйка поселилась вместе с ними. Одна из женщин взяла паспорт Марии Ивановны и пошла прописать к уполномоченной, назначенной гитлеровцами. Уполномоченная Безуглова накричала на нее, а потом добавила:

— Пусть  Верещагина  и  не  показывается  мне  на глаза. Сама комсомолка, и мужик у нее коммунист.

Но прописать прописала. Прошла Мария Ивановна регистрацию, а затем вместе с детьми перебралась к родителям мужа на Украинскую улицу. В доме Верещагиных стоял немецкий штаб. Другой штаб располагался в доме Зои Выходцевой, муж которой в прошлом работал тоже на рыбозаводе. Маша и Зоя хорошо знали друг друга. Впоследствии Выходцева иногда сообщала  Марии Ивановне ценные  данные.

Недолго прожила Мария Ивановна на Украинской улице. Кто-то распустил слух, что она хочет убить немецкого офицера, чтобы отомстить за погибшего на фронте мужа. Пришлось Верещагиной забрать детей и вернуться в Кагальник, к матери.

Но главное было сделано. Мария Ивановна легализовалась в городе, она узнала, что секретарем районного старшины Медведева работает Александр Емельянович Нидерштрассер.

Направляясь первый раз на встречу с ним, Верещагина волновалась. Мария Ивановна знала, что Нидерштрассер много лет работал заведующим общим отделом райисполкома. Беспартийный, обрусевший немец, великолепно знавший все тонкости делопроизводства. Переживала: вдруг не согласится? Или... Об этом было даже страшно подумать.

Нидерштрассера  она застала  одного.

— Верещагина?  Вы?  - удивился он.

— Я, Александр Емельянович. Помните Ивана Семеновича Кузьмичева? Он много говорил мне о вас.

Александр Емельянович опустил голову:

— Странно. Или я запамятовал, или какая-то ошибка... Хоть и не могу сейчас вспомнить господина Кузьмичева, я к вашим услугам. Садитесь, пожалуйста.

 — Я здесь случайно, Александр Емельянович.  Как здоровье Надежды Кузьминичны?

— Благодарю вас. Все очень хорошо. Заходите к нам, Маша. Будем очень рады видеть вас.

С тех пор Мария Ивановна регулярно виделась с Нидерштрассером на работе, дома, иногда на улице. Знакомые у Александра Емельяновича были всюду — в полиции и комендатуре, среди немецких офицеров и солдат. И Нидерштрассер снабжал райком обстоятельной информацией — о поведении гитлеровцев, передвижении их частей, передавал копии приказов и распоряжений местных властей, предупреждал о готовящихся захватчиками карательных операциях.

О Заярном Александр Емельянович сказал коротко:

— Струсил. Подробностей не знаю, но в отряд, конечно, не вернется. Хотя его и выпустили на волю...

Мария Ивановна ценила тактичность Нидерштрассера. За все время он ни разу не спросил, где находятся райком и отряд, ни разу не поинтересовался, широк ли круг людей, охваченных подпольной работой.

На первой же встрече с Денисовым у второй скирды от дороги Мария Ивановна сообщила важные сведения, которые собрал Нидерштрассер. Теперь райкомовцам была ясна система организации оккупационных властей.

28 августа, когда в Александровском лесу шел бой партизан с карателями, эсэсовцы и полицаи в карьере кирпичного завода приводили в исполнение приказ своего шефа Вернера Палацки — расстреливали восемь коммунистов во главе с Александром Вилковым, которому райком поручил организацию подполья в городе.

Подпольщики стали жертвами все той же ошибки: они посчитали, что налицо все условия для успешной легализации, и в числе первых зарегистрировались в полиции.

— Не верю в лояльность большевиков вообще, тем более торопящихся это доказать, — заявил Палацки.

И вызвал к себе начальника только что сформированной полиции Петра Попова, через переводчика распорядился:

— Паспортный стол в кратчайшие сроки должен завершить   регистрацию  членов  и кандидатов партии,   а также комсомольцев. Я бы порекомендовал   завести карточки на каждую семью — сначала в городе, потом в районе. Там должны быть отмечены все коммунисты и комсомольцы, советские   активисты,  служащие  в Красной Армии. Это нам в дальнейшем очень поможет...

Палацки любил беседовать с подчиненными, а тем более, как он выражался, с «туземцами», по душам. Пригласив Попова сесть, он спросил:

— Скажите, пожалуйста, только откровенно: трудно было жить при Советской власти?

— Очень трудно, — посетовал начальник полиции. — Суровая была Советская власть, за малейшую провинность строго наказывала. Я дважды в тюрьме сидел и за что? Недостачу какую-то мелкую у меня в торге обнаружили, да еще документы потерял торговые и всего- то дела! А жена и сейчас где-то в Сибири.

— Немецкая  власть  оценит  ваше  старание,  господин Попов...

Тот угодливо поклонился:

— Будем стараться!

Нидерштрассер узнал о происшедшем разговоре от переводчика Виктора, который сам был «фольксдойчем» и полностью доверял Александру Емельяновичу, частенько за рюмкой коньяку или чашкой черного кофе делился своими наблюдениями и сведениями, вынесенными из повседневной жизни команды СС.

— Скоро, — говорил он, — Палацки будет приводить к присяге сброд, который набрал Попов. Любит всяческие комедии. Ведь поймите, герр Александр, они трусы невероятные.  Сам видел в Александровском лесу...

Нидерштрассер сообщил Марии Ивановне о том, что заместителем у Попова служит некто Дмитриев из Таганрога. Оба они настоящие звери...

— А сейчас появился еще и Пирогов, — докладывала   Мария   Ивановна   Денисову. — Помните,   бухгалтером на молзаводе работал, а раньше на рыбокомбинате.

Тихонький такой, вежливый. Его назначили начальником так  называемого  криминально-политического  отдела полиции. Основная задача   отдела — уничтожение коммунистов и евреев. Зять Ивана Титуса, нынешнего бургомистра,— Заболотько— тоже теплое место  получил: стал  главным  агрономом  и  сельхозкомендантом района. А на эту должность, Александр Емельянович говорит, назначают  обычно немцев.

— Видимо, господин  Заболотько  оказал фрицам важные услуги, — заметил Денисов.

— Александр Емельянович обещал  разузнать все подробнее. И еще, Алексей Федорович: немцы начинают выпускать газету. Кажется, «Вольное Приазовье», или что-то в этом роде. Редактором и завтипографией у них Комаров. Помните, подвизался такой пьянчужка в «Красном Приазовье»...

Денисов улыбнулся:

— Мы тоже хотим выпускать газету. Правда, у нас нет типографии.   Придется   вручную,   в лучшем   случае — на машинке.

Денисов посоветовал Марии Ивановне устроиться на работу:

— Если даже ничего не получится из этой затеи, у тебя будет повод   встретиться   со   всеми  знакомыми, ставшими у фрицев влиятельными особами.

Верещагина   уже знала, что   бывшая   учительница немецкого языка Попова работает у бургомистра переводчицей. Зародилась где-то в глубине души надежда: вдруг окажется нашим человеком. В таком-то бойком месте!

Пошла к Поповой домой. Та встретила ее холодно. Поговорили о том о сем. Потом Верещагина сказала:

— Вы, Мария Алексеевна, теперь близки к верхам. Долго ли все это будет продолжаться? Не придется ли переживать опять?

Мария Ивановна нарочно формулировала вопрос не очень точно, позволяя собеседнице истолковать его как заблагорассудится. В ответ услышала:

— Что вы! Советы загнаны далеко. Возврата им нет. Не забывайте: немцы — великая, сильная и культурная нация.

— Мария Алексеевна, я к вам, собственно, с превеликой просьбой: не поможете ли вы мне устроиться на работу? На любую согласна, только бы детей прокормить.

— Об этом не может быть и речи,— испуганно сказала Попова. — Обратитесь к Заболотько. Вы живете в Кагальнике, он может устроить вас по сельскому хозяйству, только не говорите ему, что были у меня, а тем более, что я вас к нему послала...

На квартире Заболотько к Марии Ивановне вышла его жена, Раиса Ивановна, прежде хорошо знавшая Верещагиных:

— Работать? Вы? У немцев?   Я вам советую как можно меньше показываться им на глаза. Всякое может случиться!

В тот день Мария Ивановна решила заночевать у свекров. Как на грех, ночь выдалась беспокойная. Кто-то поджег бондарный завод. В штабе всю ночь надрывался телефон. Суматоха, шум, в котором только и можно  разобрать:   «Партизанен,   партизанен...»

В поджоге обвинили несколько человек. И, хотя следствие не смогло установить их вину, всех расстреляли...

Теперь Мария Ивановна докладывала о своих наблюдениях и мытарствах не только Денисову. Потаенной тропкой Алексей Федорович провел Верещагину в райкомовский шалаш Шкурко крепко, по-отцовски обнял верную связную:

— Молодец, Маша, молодец...

А Мария  Ивановна рассказывала  ужасные вещи.

Гестапо и полиция неистовствовали. В первый же месяц арестовали более 50 коммунистов и комсомольцев,  на евреев организовали буквально охоту.

«Сам» Пирогов забирал Таю Зубкову с грудным ребенком, Машу Кодолину, Грамоту Могилевцеву и многих других. Когда взяли коммунистку Липатову Александру Вакуловну, ее дочь Нина пошла к Пирогову попросить за мать. Тот в черной рубашке сидел за столом. Перед ним, как обычно, лежал автомат. Услышав необычную просьбу, Пирогов заорал:

— Прошью сейчас же, если не уйдешь!

Нина, не помня себя, выскочила из полиции.

На улице Гоголя жила семья Михайличенко. Вера была еврейка. Гестаповцы взяли сначала ее, на другой день — мужа, потом четырехлетнего сына. Вся семья была расстреляна.

К старикам Слободько незадолго до захвата Азова приехали дочери с мужьями и детьми. Страшно было смотреть: погрузили целую машину смертников из одного дома...

Началась расправа и по деревням. Там особое усердие проявлял заместитель Попова — Зайцев. С благословения начальника он отбирал по списку коммунистов на расстрел.

— Тебе, Маша, надо бы побывать на базаре,— заметил Шкурко.— Там, говорят, постоянно вертится Заярный. Выпустили его. Наши ребята издалека видели. Поговори с ним... Интересно, что врать будет...

... Из лимана Верещагина возвращалась домой под вечер. Шла степной дорогой, за плечами — котомка, там немного картошки и муки — есть отговорка для полицаев: ходила, мол, в хутора на менку. А ребятишки и вправду ждут не дождутся мамку, давно уже досыта не ели.

Хорошо, что солнце не закрыто тучами, красной краюшкой висит над горизонтом. Устала Мария Ивановна, но сегодня как-то меньше чувствует она трудность переходов. Там, в райкоме, особенно остро почувствовала она свою причастность к большому общему делу.

...Вот и пешковский мост.  Как всегда,  на нем дежурят   часовые   румыны.   Теперь   главное — успешно изобразить  заискивающую  дурочку...

С тех пор не раз побывала Мария Ивановна в райкоме. Часто приходилось ей бывать на волоске от ареста. Много раз заставала ее ночь в степи одну. Пережидала Мария Ивановна до рассвета где-нибудь под стогом соломы или продолжала идти и в слякоть, и стужу. И подпольный райком вовремя получал необходимые данные. Связь «Кугейский лиман — Азов» действовала   без перебоя!

Единый фронт

Подпольный райком партии вначале не имел связи с Большой землей. Это было предметом постоянных раздумий и поисков. В конце августа приняли решение направить за линию фронта члена бюро, секретаря райкома партий Петра Митрофановича Савицкого.

— Расскажешь о нашей жизни, делах, заботах,— напутствовали товарищи. — Оружие и продовольствие мы добудем на месте. А вот информацию о положении на фронтах — не можем. А нужна она нам как воздух — немецкую брехню преодолеть. Необходима оперативная  боевая  связь!

Вместе с Савицким ушел молодой разведчик Саша Витюк.

Ждали посланцев три недели, но так и не дождались.

Снарядили вторую группу. Она шла тем же маршрутом, что и первая. Фронт за это время отодвинулся далеко, добраться до него не удалось. Но зато связные принесли весть о судьбе первой группы.

Оказывается, напоролись Савицкий и Витюк на гитлеровский патруль. В перестрелке Петр Митрофанович был убит, Сашу ранили, его подобрали неклиновские партизаны.

Так и не дали результатов две попытки связаться с Большой землей. И приемник по-прежнему бездействовал:  не было питания.

А связь отряду нужна была позарез!..

Как-то партизан Петр Еременко, бывший директор школы ФЗО, встретил в Азове на базаре Алексея Козина, мужа своей сестры:

— Ты откуда, Алешка? Как Валя?

— Спасибо. Все хорошо. А как ты здесь оказался? Ты же уходил с... — Козин запнулся.— Как ребята?

Говорили, осторожничая, но Петр понял, что его родственник и друг остался прежним — смелым, добрым, честным. Потом выяснилось, что, живя в Таганроге, Алексей принимает участие в деятельности подполья.

Еременко рассказал об этой встрече Сахарову и Шкурко. Те заинтересовались. Два дня спустя Еременко привел к ним Козина. После того как познакомились поближе, Сахаров и Шкурко услышали, что Алексей знает многих активистов Таганрогского подполья, знает командира Василия Афонова и комиссара Семена Морозова.

В тот вечер долго сидели у шалаша.

— А ведь я в двадцать восьмом — двадцать девятом был в Таганроге заворгом окружкома комсомола, — сказал Сахаров. — А до этого работал с Афоновым в Матвеево-Курганском   райкоме   комсомола.   Боевой   товарищ!  Морозов помоложе будет,  но слышал,  тоже парень дельный...  Слушай,  Алексей,— повернулся Иван Тимофеевич к Козину, — ты скоро в Таганрог?

— Как прикажете, — улыбнулся тот.

— Вот и приказываю. Завтра же пойдешь, отнесешь письмо. Товарищи нам помогут.

Сахаров коротко, в общих фразах, описал таганрогским друзьям боевые дела азовцев, попросил помощи в налаживании связи с Большой землей.

Алексей Козин вернулся через неделю, принес сводки Совинформбюро, аккумуляторы для приемника, письмо от Василия Афонова. Его читали по группам:

«Привет из Таганрога, дорогие товарищи!

По поручению и от имени наших товарищей передаем вам, дорогие друзья, свой сердечный привет и крепко-крепко вас обнимаем.

С чувством глубокой радости наши братья и сестры по ту сторону фронта, а имеете ли мы с ними бесконечно благодарим нашу красную Армию за те героические наступательные действия, которые ведет она против  гитлеровских  захватчиков.

Наша с вами дружба должна помочь принести нам общие успехи в нашем деле. Мы вместе с вами являемся эвеном в общей цепи Великой Отечественной войны. Родина на нас возложила большую и притом ответственную задачу — громить фашистскую сволочь с тыла, уничтожать гитлеровцев и военную технику врага.

Мужественно и стойко будем выполнять этот священный долг перед Родиной, перед вашим великим народом.

Нам приходится работать в условиях жестокого и кровавого гитлеровского террора. Эти фашистские псы хотят сломить наш моральный дух. Но им это не удастся.

Крепко, стойко и мужественно мы вместе с вами будем с оружием в руках истреблять гитлеровских зверей.

Мы не одни в этой борьбе, с нами народ. Впереди же нас — героическая Красная Армия, которая громит врага, продвигаясь вперед.

Красная Армия ждет от вас с нами помощи. Так будем же, товарищи, еще крепче бить врага. Не дадим ему ни минуты покоя. Собакам будет собачья смерть. Верьте в нашу поддержку вам, геройские сыны Родины. Мы вместе с вами!

Да здравствует наша родная Красная Армия!

Да  здравствуют  мужественные, бесстрашные партизаны!

Сердечный  привет вам, дорогие  товарищи,  желаем успеха в ваших боевых делах!»

Письмо взволновало подпольщиков. Обрадовала и помощь, хотя к этому времени Нидерштрассеру и Верещагиной удалось достать батареи для приемника и в Азове.

Алексей оказался искусным конспиратором и ходоком. Путь от Азова до Таганрога и обратно он проделывал за неделю. В лимане теперь регулярно получали бюллетени «Вести с любимой Родины», сообщения Совинформбюро и другие материалы.

Прошло месяца два. От Козина азовцы узнали, что семьи многих подпольщиков на том берегу живут впроголодь.

— Надо помочь!— сказал Шкурко.

Первую партию продуктов из Семибалок повезли ботом через море: «В город на базар. Что продадим, что обменяем». Иван Иванович Новиков доставил продукты по назначению.

— Есть на вашей улице сапожная мастерская? Нужно починить   сапоги, — говорил   уже   в   середине   дня Иван Иванович Петру Петровичу Глущенко — «хозяину» явки.

— На   нашей   улице   нет, — отвечал    Глущенко. — Есть на соседней... Здравствуйте, дорогой товарищ!..

Когда  лед стал, подпольщики повезли продовольствие на лошадях. На руках у них были справки, по всей форме удостоверяющие, что продажа продуктов разрешается.

Так, по поручению Маргаритовской партизанской группы Андрей Касьяненко и Афанасий Сергеев несколько раз возили «на базар» муку, масло и другие продукты.

В Семибалковской группе доставкой продуктов в Таганрог руководил опытный партизан — разведчик Иван  Пушкарский.

Таганрожцы не оставались в долгу. Кроме информационных и пропагандистских материалов, они снабжали азовцев различными немецкими документами — «аусвайсами», пропусками, справками. Пользовались партизаны всем этим осторожно, но иногда они были хорошей  палочкой-выручалочкой.

Как-то Козин принес в Азов листовку, выпущенную в Таганроге к годовщине оккупации города фашистами. Называлась она: «Гитлер принес нам нужду и разорение», а неизменный лозунг в правом углу призывал: «Смерть немецким оккупантам!»

Шкурко распорядился размножить ее. Он читал текст вслух и говорил Козину:

— Хорошо у вас пишут! Просто замечательно! Вы послушайте только: «Кто отнял у нас свободу, мирный труд, посеял голод, нужду и разорение? Кто с жестоким и холодным равнодушием проливает человеческую кровь ради ненасытной жажды власти и порабощения — тот не человек, а зверь. Имя этому дьяволу в человеческом  образе — Гитлер.

Гитлер — убийца! Он в угоду кучке капиталистов послал на пытки и смерть в фашистские застенки Германии невинных трудящихся. Это он разорил европейские народы, обрек их на голод и смерть, мало того, он хотел закабалить новые миллионы советских людей, отнять у них землю, богатство и свободу, для этой цели он погнал миллионы своих солдат на верную смерть против свободных и счастливых граждан великого Советского Союза». Эх, если бы у нас была своя газета! В ней бы перепечатать это! Да и сколько другого, что до сих пор  пропадает втуне, пошло бы в народ!

***

... Несколько дней спустя текст листовки таганрожцев лежал на столе у зондерфюрера вместе с другими «Вестями с любимой Родины» и директивами подпольного райкома.

А перед столом стояли навытяжку начальник районной полиции Попов и следователь по политическим делам Пирогов.

— До каких пор будет продолжаться это безобразие?!— кричал Палацки, потрясая папкой листовок.— Вы у меня дождетесь! Бездельничаете,  пьянствуете!..

Коммунисты диктуют свою волю, грозят непослушным расправой,  а вы...—зондерфюрер даже задохнулся от негодования, — а вы воюете с бабами и сопляками. Где райком? Где Шкурко, Денисов, Сахаров?

— Осмелюсь   доложить,   господин   зондерфюрер, — сказал Попов,— наша агентура есть во всех селах и хуторах района. Мы тщательно проследили путь коммунистических   листков.   В   районе   они   появляются   на день-два-три   позже,   чем   в   городе.   Значит,   райком здесь!..

— Так поймайте же его! Приведите ко мне его главарей... — Палацки пнул ногой стул. — Даю вам две недели срока. Не сможете — пеняйте на себя...

Попов и Пирогов собрали своих приспешников, рассказали о поручении, которое дает им германское командование. Руководить операцией поручили заместителю   начальника   полиции  Дмитриеву.

Через два дня о содержании этого совещания, как всегда коротко и деловито, Нидерштрассер рассказал Верещагиной. А еще через день Шкурко слушал рассказ Марии Ивановны.

— Вы,   Мария   Ивановна,   десятки   наших   товарищей, — одобрительно говорил Шкурко, — это наши глаза и уши, наши руки. Это и есть единый фронт советских людей!..

После беседы с Захаром Прокофьевичем и Алексеем Федоровичем Верещагина отдыхала в райкомовском шалаше. Под любым предлогом в шалаш стали заглядывать партизаны. Раньше такого никогда не было.

Когда какой-то молоденький партизан, искусственно удивившись,   воскликнул: «Да у нас гостья!» — и протянул Марии Ивановне кружку горячего чая, Алексей  Федорович  сказал: — Кажись, все!

— Что — все? — не поняла  Мария Ивановна.

— Кончились смотрины!..

— Какие    смотрины? — опять   не   поняла  Мария Ивановна.

— Вот, ей-богу, непонятливая! Захар Прокофьевич снял сегодня с тебя запрет. Потому ты так открыто в лагере днем отдыхаешь! Тут ребята давно знали, что есть у нас связная в самом Азове! А теперь каждый хочет своими глазами увидеть. Но ты не сердись, — прибавил он, видя, как щеки Марии  Ивановны   заливает румянец. — Они  же любя!  Так-то!..

Гитлеровцы распустили по селам слухи, что райком партии и партизанский отряд уничтожены, а Шкурко, Денисов, Сахаров пойманы и расстреляны. Видимо, в этом и заключался результат работы Дмитриева к его  присных.

Впрочем, такие слухи распускались и раньше. Но до чего же были живучими партизаны! И неизменно доказывали это на деле.

Так было и на этот раз.

У разъезда Мечетный азовцы пустили под откос вражеский эшелон с боеприпасами. После этого на внеочередном заседании бюро райкома было принято обращение к населению, заканчивающееся словами:

«Патриоты и патриотки!.. Выразим Красной Армии свою любовь! Будем всемерно помогать ей в скорейшем разгроме врага.

Да здравствуют наша доблестная Рабоче-Крестьянская Красная Армия и скорая победа над врагом!

Азовский райком ВКП(б)»

***

После появления этой листовки по приказу Палацки заместитель начальника полиции Дмитриев был арестован и отправлен в Ростов. В приказе зондерфюрер написал: «За связь с партизанами!»

В райкоме знали: это признание бессилия гитлеровцев, потерпевших поражение в своих потугах уничтожить подпольный райком.

... На этот раз Мария Ивановна, возвращаясь в город, несла в котомке под продуктами первый номер рукописной газеты «Приазовская правда». В нем были опубликованы последние сводки Совинформбюро, обращение райкома к населению с призывом беречь хлеб, прятать его, не давать оккупантам.

Сегодня же газета пойдет по рукам, по городу, по всему району...

Сложный, зачастую неведомый в подробностях путь проходят газеты, листовки. Путь этот неизменно начинается из Азова. Так распорядился Шкурко. И каждая партийная строка вливает в сердца людей надежду на скорое освобождение, зовет к борьбе с врагом.

Хлеб наш насущный

Имя «Серебряки» хутору дано потому, что в окрестностях его было множество чистейших «серебряных» родников.

Большой, богатый хутор Серебряки! Захватив его, гитлеровцы принялись, как и всюду, грабить, тащили скот, птицу, шарили по погребам и сундукам.

В это время и пришло в Серебряки обращение Азовского подпольного райкома партии к населению с призывом не давать врагу ни пуда хлеба, ни килограмма мяса.

Посланец райкома Александр Иванович Беляев вручил обращение Трофиму Федоровичу Мищенко, который так выручил азовцев во время перехода из плавней реки Еи в свой район, и Татьяне Колтаковой, дочери партизана гражданской войны Алексея Ивановича Колтакова, которую хорошо знал по совместной работе в МТС.

Передавая Трофиму Федоровичу привет от Шкурко, Беляев сказал:

— Настало время браться за гитлерюк по-настоящему. Нечего сидеть сложа руки.

Татьяне Александр Иванович поручил:

— Ты у нас передовой трактористкой считалась. Я тебе доверяю, как себе. Вот листовки. Прочти, передай верным людям, расклей, где сможешь.

Когда Татьяна рассказала об этой встрече отцу, тот взволновался:

— Эх, мою бы молодость сюда... Ну что ж, дочка, я уже воевал за Советы, и сейчас негоже мне в стороне быть. Хоть инвалид, но был, есть и буду красный партизан. Будем вместе бороться с фрицами.

Алексей Иванович, с трудом разгибая больной позвоночник, прошелся по комнате и остановился возле жены:

— А  ты,  Даша?

— Что я? Всегда с вами...

Когда стемнело, Татьяна засобиралась. Постояла у кровати двухмесячной дочурки,  поцеловала ее.

— Пойду я, — сказала она, теребя концы цветастой косынки.

— Погоди,— остановил   отец.— Катюша пойдет с тобой.

Алексей   Иванович   привлек   к   себе  десятилетнюю дочку и сказал:

— Ты маленькая. Там, где Татьяне будет трудно пройти, незаметно прошмыгнешь. Да на рожон не лезьте... В нашем деле побеждает умный  да   береженый.

Пока сестры Колтаковы расклеивали листовки на одном конце хутора, на другом этим же делом занимался Трофим Федорович. И утром колхозники прочли на заборах и стенах хат сводку Совинформбюро. А староста Орлов нашел на своем столе такую директиву:

«Мы предлагаем вам весь скот, зерно и другие ценности беречь и никому не отдавать, помня, что ответчиком перед Советской властью  в первую очередь будете вы.

Предупредите сельских старшин и полицейских, что за нажим с их стороны они будут уничтожаться, как предатели-изменники Родины.

Секретарь   Азовского  райкома   ВКП(б)   Шкурко.

Председатель  райсовета  Денисов.

Командир   партизанского  отряда Сахаров».

И печать... Настоящая райкомовская печать!

Староста и полицейские, особенно их старшой Данила Тимофеев, неистовствовали, но поделать ничего не могли.

А у них под боком, в хате Евдокии Нечаевой, ночью состоялась встреча Шкурко и Сахарова с трактористом Демьяном Кудлаем.

Демьян Григорьевич соглашался остаться в подполье еще прошлой осенью, когда райком подбирал надежных людей во всех селах и хуторах.

Но обстоятельства сложились так, что два месяца назад Кудлай вместе с другими односельчанами погнал в тыл колхозные тракторы. Па Кубани гитлеровцы их отрезали. Пришлось поломать машины. Сначала шли к линии фронта, думая пробраться к своим. Но фронт отодвинулся так быстро, что колхозникам пришлось повернуть домой.

Оккупанты поймали их, погрузили в товарные вагоны и отправили в Германию. Демьяну с двумя товарищами удалось убежать из поезда на ходу. И вот несколько дней назад он появился в родном селе, а еще через несколько дней о его возвращении узнали в райкоме.

— Нужный нам человек! — сказал Шкурко.

Так беспартийный тракторист Демьян Григорьевич Кудлай возглавил подпольную группу патриотов, которая стала важным звеном сети, цепко охватившей все Приазовье.

Ядро группы составили семьи Кудлай и Колтаковых. Вместе с Демьяном Григорьевичем в смертельную борьбу с врагом вступили его жена Ольга Алексеевна, сестра Феона, старшие дети — Мария и Анатолий. Всей семьей включились в подпольную борьбу и Колтаковы. Вместе с Трофимом Федоровичем Мищенко, Евдокией Матвеевной Нечаевой они стали верными проводниками партийного и советского влияния среди хуторян.

Саботажу гитлеровских планов способствовала точная линия, выработанная подпольным райкомом еще в конце августа. Стало ясно, что много хлеба не раздашь хуторянам, не спрячешь в ямы: начнутся массовые репрессии, которые сразу вызовут ненужные жертвы. Стоило только в Серебряках раздать колхозникам первый обмолоченный хлеб, как сразу же в хутор из Азова примчалась хозкоманда гитлеровцев и по подсказкам полицаев отбирала запрятанное зерно, да еще и избила тех, кто укрывал его.

Такие же сигналы поступили в подпольный райком партии с хутора Первомайского, из совхоза «Приморский». На очередном заседании бюро Захар Прокофьевич Шкурко сказал:

— Видимо, необходим более тонкий саботаж. Всеобщий саботаж, связывающий в один узел технику и хлеб.

В обсуждении вопроса приняли участие все члены подпольного райкома. Тогда решили: пшеницу скосить как можно скорее и заскирдовать, но обмолот всеми средствами затягивать, доказывая гитлеровцам и их холуям, что оставшаяся в селах и хуторах старая техника не позволяет своевременно справиться с работами; технику ремонтировать спустя рукава и как можно медленнее; действующие тракторы и молотилки потихоньку выводить из строя.

В ту же ночь из лимана ушли уполномоченные райкома, связные. Шкурко направился в Маргаритовку, Денисов — в Кагальник, Стефанидинодар и Круглое, Беляев — в Семибалки, Колесников — в Кугей, Меняйленко — в Серебряки.

Жора Острожный рано утром доставил решение райкома в хутор Вторая Полтава своему старому знакомому  Федору  Яковлевичу  Мендруху.

Прочтя директиву, Федор Яковлевич раскурил цигарку забористого самосада. Поджег от нее тоненький листок и, растерев пальцами пепел, сказал:

— Задание выполним. Кое-что уже сделано. Через недельку дам подробный отчет...

Мендруху было что рассказать. Недавно он предложил старосте организовать жатву урожая ручными косами, так как тракторы, жатки эвакуированы, оставшиеся же в хозяйстве никуда не годятся.

Староста ухватился за это предложение, стал каждый день выгонять женщин, подростков, стариков на косовицу и скирдование. Прошло несколько дней, но делу и конца не было видно.

Нашли близ кузницы старую молотилку, кое-как подремонтировали ее, но часть решет предусмотрительно сняли. Зерно шло в полову. Но какие ни придумывали помехи, а хлеб все же понемногу поступал в амбар.

Тогда Мендрух высказал старосте еще одно предложение:

— Люди уклоняются от работы, потому что ничего не получают. Давайте выдадим аванс зерном... Староста долго не соглашался.

Но на работу с каждым днем выходило все меньше и меньше людей. И на свой риск и страх староста согласился.

Мендрух составил списки на выдачу зерна. Весовщиками были его доверенные люди.

— Зерна выдавайте больше, чем обозначено в списках, — предупредил их Федор Яковлевич.

Так из первого намолота захватчикам не досталось ни зернышка. Хозкоманде, специально примчавшейся из Азова, ничего обнаружить не удалось — ни на токах, ни в амбарах. Тогда гитлеровцы стали производить повальный обыск. Но и это дало немного. Колхозники умело запрятали хлеб в ямах за хутором. Да и в хуторе они не стали ссыпать зерно под пол, а устраивали в хатах двойные глухие стены. До этого фашистские ищейки додуматься  не  могли.

Начальник хозкоманды, белобрысый унтер, сидел за столом старосты и, поглядывая на переводчика, орал на Мендруха, стоявшего перед ним на костылях:

— Почему нет учета намолоченного зерна?!

— Нечего  учитывать,   господин  офицер, — стараясь придать своему голосу как можно больше покорности, отвечал Федор Яковлевич.

— Почему у других есть, а у вас нет?!

— У нас хлеб перестоял на корню, мало зерна выходит.  Другие хоть  какой-то  техникой  пользовались, а нам пришлось все вручную... Что касается крестьян, то им выдали зерна самую малость. Они все уже поели.

Саботаж... Конечно, саботаж... Унтеру это было ясно. Но кто его организовал? Конечно же, не староста, стремящийся угодить последнему солдату хозкоманды. Конечно же, и не этот безногий бухгалтер, с трудом волочащий по земле свой протез. Так кто же?

Унтер приказал составить список всех бывших советских активистов, членов партии и комсомольцев. Староста испугался. Ему давно не давало покоя письмо, заверенное печатью, найденное как-то утром на столе вскоре после карательной экспедиции гитлеровцев в Александровский лес:

«Если будешь служить фашистам, если будешь выдавать советских людей, предупреждаем: будем судить тебя народным судом по законам (военного времени.

Азовский   райком   ВКП(б)»

И староста приложил все силы, чтобы убедить начальника хозкоманды, что «дело в селе выправится», что «в следующий приезд господа найдут здесь достаточное количество зерна».

Хозкоманда не солоно хлебавши двинулась дальше...

... Вот что означали сказанные Мендрухом слова: «Кое-что уже сделано. Через недельку дам подробный отчет...»

Через недельку так через недельку. Насвистывая мотив: любимой песни про веселый ветер, который обшарил все на свете моря и горы, Жора отправился обратно.

В этот вечер вернулись в отряд многие посланцы райкома. Поджидали Шкурко, еще не вернувшегося из Маргаритовки, чтобы проинформировать о том, что сделано ими.

Михаил Миронович Меняйленко, сидя возле райкомовского шалаша, вспоминал встречу с семьей Кудлай. Побывав в этой семье, он всегда уходил вдохновленный их искренней дружбой и теплотой.

Пока Кудлай подробно обсуждал с Меняйленко, как лучше выполнить задание райкома, Толя, прохаживаясь вдоль забора, наблюдал за улицей, а во дворе, хлопоча по хозяйству, чутко прислушивались к каждому шороху Ольга Алексеевна с Машей. Под утро партийную директиву уже сообщали Колтаковым, Мищенко, Нечаевой и другим участникам подполья.

Не знал еще Михаил Миронович, что в Серебряках не откладывают в долгий ящик самые трудные дела. Уже на следующий день, после того как покинул он хутор, учетчица Ольга Кудлай поучала баб в поле:

— Убрать хлеб нужно быстро, без потерь. Он же нам нужен,  не кому-нибудь,  а нам...

Ольгу уважали в бригаде еще с довоенных лет, прислушивались к каждому ее слову.

Оккупанты с удовольствием наблюдали за тем, как беспрекословно выполняется их приказ: срочно убрать урожай. На полях здесь и там уже высились скирды необмолоченного хлеба. Старосте Орлову начальство  сначала даже  благодарность объявило...

Но вот наступила осень, пошли дожди, и... хлеба гитлеровцы не получили.

Тогда-то оккупационные власти и всполошились. В Серебряки примчались гестаповцы. Теперь они обвинили старосту в том, что он покрывает саботажников, арестовали нескольких колхозников. Но установить чью-либо вину и здесь им не удалось. Ответ один:

— Молотить  нечем!

Действительно, на молотилке не было ремней, у трактора не хватало важных деталей. Не могли дознаться гитлеровцы, что это Демьян с Ольгой ночью сняли с молотилки приводной ремень, что трактористка Татьяна Колтакова ночью приходила на бригадный стан (ее отец был там сторожем), снимала с трактора новые  детали,  а взамен ставила  негодные.

Готовя оккупантам «достойную встречу», колхозники прятали далеко в поле хлеб, новые магнето от тракторов, ремни от молотилок. В тракторные подшипники незаметно подсыпали тонкорастертый песочек.

И гитлеровцам ничего не оставалось, как признавать,  что работать приходится вручную.

Хуторяне отлично понимали, что саботаж этот хорошо кем-то организован. Читая листовки и обращения райкома партии, они все больше верили, что немецко-фашистская оккупация — эта черная ночь — ненадолго. И чтобы приблизить рассвет, каждый старался внести свой посильный вклад в общее дело.

В Пешково и Кугеях, Маргаритовке и Семибалках, в совхозе «Приморском» и «Круглом», во Второй Полтаве, в других хуторах и селах стояли скирды необмолоченного хлеба. Они ждали своего времени.

У самого синего моря

...Четвертый день в лимане выдавали на сутки по две-три горсти пшеничного зерна. Все, что от случая к случаю удавалось достать в окрестных хуторах и селах после потери баз в Александровском лесу, только чуточку отдаляло голод, готовый вцепиться в партизан мертвой хваткой. Если не наладить регулярное снабжение, голод и холод сделают с азовцами то, что не удалось гитлеровцам.

Шкурко вызвал в райкомовский шалаш Беляева. Рядом с секретарем на охапке сена сидел Сахаров.

— Невеселые у нас дела с продовольствием, Александр  Иванович,— сказал   Захар  Прокофьевич.— Сам знаешь! В общем, твоя главная задача сейчас — снабжение отряда. В первую очередь продуктами питания, а  затем и  теплой одеждой.  Отныне    ты    не    только разведчик,  ты наш интендант.

Нет, недаром Беляев носил кличку — Огонь. Несмотря на предстоящие неимоверные трудности, о которых он отлично знал, Александр Иванович шутливо поскреб в затылке и улыбнулся:

— Ясно, товарищи руководители. Только...   Где моя интендантская служба?   Где  деньги  и  транспорт, без которых нет ни закупа,  ни доставки?

— Ясно,  товарищ интендант,— в тон ему сказал Шкурко.— Мы предоставляем вам лучшие кадры района.  Ищите,   кого  надо,  привлекайте,   кого  хотите. У вас — чрезвычайные полномочия!

Вызвали председателя райсовета Денисова, начальника штаба Еременко. Вместе прибросили план заготовок сельскохозяйственных продуктов, подсчитали, сколько требуется продовольствия на один день, на месяц. Решили, что необходимо создать минимальные запасы на несколько месяцев.

Беляев опять улыбнулся:

— План есть, а наряды где?

Товарищи шутливо посоветовали:

— Поезжай к коменданту Мейеру, пусть выпишет наряды в колхозы и  совхозы...

Так стал Беляев снабженцем — «работником тыла» в тылу врага. Александр Иванович перебирал знакомых в хуторах и селах, лихорадочно искал, с чего начать. Заготовить мясо — задача попроще. Можно избежать посредников. Нарядом и пропуском послужат автомат и пистолет. Пастухи безропотно дадут нужное количество скота, помогут в укромных местах забить его и разделать. С остальными продуктами сложнее. Доставка муки или печеного хлеба малыми партиями займет многих бойцов, отвлечет их от главного. Это во-первых. Во-вторых, в тайны подполья пришлось бы посвятить массу ненужных свидетелей. Чтобы избежать всего этого, видимо, нужно установить прямые контакты с руководителями хозяйств.

Первую пробу Беляев решил сделать в «своих» Семибалках и Маргаритовке.

Под вечер вышел Александр Иванович из лимана. Путь неблизкий, но отличный ходок, только Сахаров может сравниться с ним в скорости и выносливости.

Темнело. Пыльная дорога, серые сумерки, прохладный вечер будоражили воспоминания...

...Почти четверть века минуло с той поры, как в августе бурного 1919 года восемнадцатилетний Сашко Беляев стал коммунистом. То было неимоверно тяжелое для молодой республики время. Деникинцы доходили до Тулы, готовясь взять пролетарскую Москву. И красный казак Беляев, боец 1-й Конной армии, вступил в партию, чтобы, как писал он в заявлении, «быть всегда на передней линии борьбы с мировым империализмом».

Потом не раз громил Сашко этот самый «мировой империализм» в любом обличье повсюду — на Дону, под станицей Егорлыкской, где окончательно потерпела крах идея белоказачьего движения, где были разгромлены остатки полчищ генералов Шкуро и Покровского, и на польском фронте в схватках с чванливой шляхтой, и в Крыму, где топили в море полки черного барона Врангеля.

Когда в середине 1924 года демобилизованный Беляев вернулся на Дон, темперамент бойца не позволил ему остаться в стороне от острой классовой борьбы, охватившей каждую станицу, каждый хутор. Был Александр Иванович секретарем партячейки, активно участвовал в организации колхозов, вел борьбу с кулацким саботажем. В Маргаритовке его избрали председателем колхоза «Красный водник», одного из лучших хозяйств Ростовской области по урожайности и коневодству. В Семибалках в течение многих лет работал заместителем директора МТС по политчасти, а затем и директором. В 1939 году Семибалковская МТС получила диплом II степени Всесоюзной сельскохозяйственной выставки за высокие урожаи зерновых культур. Тогда весь коллектив МТС был занесен в Книгу почета СССР.

В партизанском отряде Александр Иванович с первых дней. Сначала был пулеметчиком. Мастерски владея оружием, учил молодых. При освобождении Ростова осенью 1941 года участвовал в боях в районе балки Змеевой. Его пулемет разил гитлеровцев в двух сражениях  под   Недвиговкой.

В июле 1942 года Беляева ввели в состав подпольного райкома партии, назначили командиром разведки. А теперь еще и снабженец...         

«В Семибалках и Маргаритовке много верных людей,— размышлял в пути Александр Иванович.— По сути, здесь самые крупные наши подпольные группы. Один Пантелей Угленко чего стоит! Да и Новиковы не подведут. А Калмыков, Дора Костенко! А Кужаров!.. Таких людей много повсюду, но здесь — наши родные,  друзья,  знакомые...»

Да, Семибалки и Маргаритовку хорошо знали, кроме Беляева, также и члены подпольного райкома Меняйленко  и  Еременко.

Бывший рабочий таганрогского завода «Красный котельщик», Михаил Миронович Меняйленко долгое время работал вместе с Беляевым, его заместителем по политчасти. А Иван Ефимович Еременко, коренной азовец, несколько лет был секретарем парткома в Семибалках, а позлее секретарем ячейки в колхозе «Труд Ильича».

Видимо, все это помогало сплочению подпольщиков, они умело саботировали мероприятия гитлеровцев...

Вот и село. Огородами Беляев пробрался к знакомому дому. Не накликает ли он своим появлением беды на семью, жившую на хуторе под Семибалками, на товарищей? Но другого выхода не было...

Гитлеровцев поблизости не  оказалось.

Легкий стук в окошко, выходящее во двор. Возглас радости. Тихий скрип распахнувшейся двери — и Беляев в сенях. Рядом Иван Иванович Новиков, старый друг.

Десятки, сотни вопросов, на которые нельзя отвечать. Успокаивая плачущую жену друга, Александр Иванович  приговаривал:

— Не надо! Ну, пожалуйста, не надо! Я живой. Все живы. И все будет хорошо! Вот увидите!..

Долго сидели в ту ночь гость и хозяева,  обдумывая, как лучше решить трудную задачу. Утром Иван Иванович    пошел к старосте    колхоза    «Большевистский»  Майбороде,  которого Беляев хорошо знал. Новиков ему сказал:

— У меня был Беляев. Просит отпустить две тонны муки и других    продуктов  для партизанского отряда.

Наступила затяжная пауза. У старосты будто язык отнялся. Не глядя в глаза Ивану Ивановичу, проговорил торопливо:

— Об этом никому ни слова. Я ничего не знаю и не слышал. Делайте, как хотите,  только без меня.

Иван Иванович вернулся домой расстроенный:

— Понимаешь,  Александр Иванович, нужно  чтобы кто-то дал указание кладовщику...

— А может, самим с ним поговорить? — спросил Беляев. — Сходи к Николаенко, объясни ему все. Кстати,   если  ответ  будет  отрицательным,   не  беги  сразу домой.  К вечеру и принесешь весточку.

Результат был нерадостным и на этот раз.

Кладовщик Николаенко, выслушав Ивана Ивановича, испуганно прошептал:

— Никаким Беляевым я ничего не дам.  За это у меня сожгут хату,  заберут корову.  А может,  и расстреляют. И меня, и семью!

Пришлось Александру Ивановичу успокаивать: утро, мол, вечера мудренее. Пока Беляев находился у Новиковых, все домочадцы посменно охраняли хату во избежание внезапного нападения полиции. Беспокойно прошла еще одна ночь.

Утром  Беляев  спросил  Ивана  Ивановича:

— А кто в колхозе  бухгалтером?

— Марьина.  А что?

— Да-а,— протянул Александр Иванович.— Задача!

Марьину Беляев знал очень уж хорошо. Перед войной, работая кассиром Семибалковской МТС, Марьина растратила значительную сумму денег. Александр Иванович отдал ее под суд. Отбыв наказание, Марьина вернулась домой. Поговаривали, что путается с начальником полиции Семибалковского куста Боришенко. А вот что ее взяли бухгалтером в колхоз «Большевистский»,   услышал  впервые.

Когда Иван Иванович уходил в правление, Беляев условился с ним: Марьина не должна ничего знать о встречах с Майбородой и Николаенко, будто райком партии  обращается  к ней первой.

Новиков рассказал Марьиной о просьбе Беляева. Она возбужденно засыпала вопросами:

— Где вы с ним встретились? Когда? Почему Беляев  не  эвакуировался?

— Я ничего не знаю. Говорю только то, что от него услышал. Райком партии и партизаны нуждаются в нашей помощи. На первый  случай им  необходимо

две тонны муки,  масло,  картофель,  крупы.

Пожав  плечами,   Марьина   ответила:

— Это  пустяки.   Не откладывая  в долгий ящик, сейчас же выпишу десять   тонн  пшеницы на мельницу для продажи муки в Таганрог — на хозяйственные нужды. Вы с мельницы возьмите две тонны муки и отвезите куда нужно.

Вернулся домой Иван Иванович веселый и довольный:

— Вот вам и Марьина!

В тот же день Беляев пробрался к руководителю семибалкинских подпольщиков Пантелею Харламповичу Угленко. Туда вызвали механика мельницы Николая  Емельяновича  Бараноса:

— Сегодня ночью надо смолоть пшеницу, которую привезут из колхоза «Большевистский».

А уже на следующую ночь Иван Иванович с тремя партизанами доставил муку в условленное место. Через несколько дней в лимане были картофель, крупа,  масло.

Впоследствии Александру Ивановичу удалось установить связи и с некоторыми другими хозяйствами. Проблема продовольствия была решена, хотя с повестки дня этот вопрос не был снят все время пребывания райкома и отряда в тылу врага.

Операция в Семибалках закончилась все же не совсем   благополучно.

Майборода донес гитлеровцам о том, что в селе бывает Беляев. Комендант приказал арестовать его жену.

— Где Беляев? Где райком?  Где  Шкурко?  — допрашивали ее в присутствии Майбороды. Анну Никифоровну избили, но отпустили, думая, что так легче будет выследить Беляева.

Связные подпольного райкома успели предупредить Александра Ивановича об опасности. Несколько дней он не появлялся в Семибалках. Анне Никифоровне удалось улучить время, когда надзор за их домом ослаб, и ночью с детьми уйти из села. В Кагальнике «гадалка» Мария Васильевна Копцева смогла надежно укрыть семью начальника разведки.

Это было очень кстати. Обстоятельства сложились так, что у Александра Ивановича появилась необходимость срочно побывать в селе, а ставить семью опять под угрозу он не хотел.

В райком поступило сообщение, что на Семибалковскую мельницу гитлеровцы завозят зерно, хотят пустить ее полным ходом.

Шкурко и Сахаров поручили штабу отряда разработать задание для подпольной группы Пантелея Угленко: не допустить, чтобы мельница работала на германскую армию. А зерно, уже завезенное для помола,  постепенно раздать населению.

Решили: мельницу срочно «поставить на ремонт», Угленко и Глущенко устроиться в ремонтную бригаду, а Пантелею Харламповичу добыть ключи от складов.

Так и сделали.

— Мельница не в  состоянии справиться  с  таким большим завозом,— заявил механик  Баранос коменданту Семибалок.— Нужен ремонт.

Комендант разрешил  остановить мельницу:

— Только чтобы быстро!  Шнель!  Понятно?

— Постараемся,  господин    комендант.    Да  только оборудование очень старое...

— Но-но!  — угрожающе пристукнул комендант ладонью по столу. — Как это по-вашему говорится — голова с плеч! Да?

Угленко и Глущенко убедили товарищей по бригаде затягивать работы как можно дольше. Когда же начальство из гитлеровской сельхозкомендатуры, выражая недовольство медленными темпами ремонта, стало угрожать расправой за саботаж, рабочие стали торопиться.

— Ваша  воля,— говорил  Угленко,— только  мы не отвечаем  за результаты.

 — Ничего,   ответите,— пригрозил комендант.

— Соберем,   чтоб  уж  навсегда,— хитро улыбаясь, говорил  товарищам  Баранос.— Чтоб навсегда вышла из строя...

Наступил день пуска мельницы. Приехало начальство, собрались и старосты окрестных сел и хуторов.

Павел Васильевич Глущенко запустил машину. Она загудела ровно, ритмично. Добавили оборотов, дали необходимую нагрузку. И вдруг будто судороги пошли по двигателю. Он взревел, затрещал, громыхнул и затих.

— Что случилось? — прошипел    комендант.— Саботаж?!  Расстреляю!

Глущенко и Баранос обследовали машину и доложили:

— У двигателя лопнул  цилиндр, и заклинило поршни.

— Мы ведь предупреждали, господин комендант,— сказал Баранос.— Нельзя   было   торопиться...

Гитлеровцы покричали-покричали, но с тем и уехали: действительно, русские и раньше говорили, что торопиться нельзя. Пусть расследованием займется специальная комиссия. Но и «спецы» только развели руками: оборудование устаревшее, ненадежное,  заподозрить злой умысел нельзя.

Больше шуму было, когда обнаружили почти полное исчезновение зерна со склада. Угленко задание выполнил отлично. Гитлеровцы и здесь не нашли никаких следов. Но все же по чьему-то доносу Пантелея Угленко арестовали. Увезли сначала в Азов, а затем в Таганрог, в окружное гестапо. В течение месяца избивали, пытали, требуя сказать, куда девалось зерно, кто виноват в срыве пуска мельницы. Но ничего от мужественного подпольщика не добились. Улик не  было.

Гитлеровцы освободили Пантелея Харламповича и отдали под особый надзор полиции, надеясь, видимо, «на живца» кого-нибудь выловить.

Пришлось Угленко еще глубже законспирировать свои связи. Но от борьбы отступать он и не собирался: не такой был человек Угленко.

Не только в Семибалках, но и в Маргаритовке, и в совхозе «Приморский» разгоралось пламя борьбы е гитлеровцами.

Комсомолка Валентина Самсонова из подпольной: группы села Маргаритовки получила задание устроиться помощницей к старосте колхоза «Красный водник». Теперь от нее регулярно поступали сообщения обо всем, что предпринимали гитлеровцы и в хозяйственной политике, и во взаимоотношениях с местным населением, и в действиях против партизан и подпольщиков.

Валя получала от подпольного райкома директивы для старосты и регулярно подкладывала их на стол своего «начальника». Приходя утром в правление, Тарасов находил на своем столе такую, например, бумагу:

«Азовский райком ВКП(б) и райисполком категорически запрещают вам выполнять требования предателей Поповых, Заболотько...»

На доске приказов рядом с фашистскими документами регулярно появлялись и сводки Совинформбюро.

В конце концов Тарасова довели до бешенства эти постоянные доказательства существования в районе Советской власти. В бессилии он сообщил Попову о полученном предписании и просил прислать для расследования работника районной полиции.

— Пусть умный парень займется бандитскими директивами  и  листовками.   Может, через  них  найдет путь к Шкурко.

Валя  срочно    передала    связному  о  предстоящем приезде  инспектора,   а  затем  дополнительно  сообщила, где он остановился, когда и кого к себе вызывает. Райкомовцы решили не откладывать встречу в долгий ящик.

— Зачем   утруждать  господина  инспектора,— смеялся Гриша Ольховой.— Мы сами    явимся    пред его светлые  очи.  Разрешите,   Захар  Прокофьевич.

На операцию вышли Курбала, Константинов, Ольховой, Каранда. Задание штаба было короткое: «особо уполномоченного» взять и судить народным   судом.

В полночь группа бесшумно появилась у хаты, где остановился важный чин. Постучали.

— Кто  там?

— Полиция.  Нас староста прислал, господин уполномоченный.  Сказал — ждете...

Инспектор, действительно, ждал местных полицейских, с которыми хотел обсудить ход предстоящего  дела.

Дверь отворилась. Партизаны вошли в хату и, не говоря ни слова, первым делом обезоружили врага. Кроме нагана, у него возле кровати стояла еще винтовка.

— Теперь,  господин нехороший, дело такое, — сказал Курбала,  старший в группе. — Под нашим конвоем вы проследуете по улице куда надо. Не вздумайте кричать или, тем паче, бежать. Сейчас ночь — наше партизанское  время.  Никто  вам  не  поможет, только лишний шум устроите. Думаю — договорились?

И Курбала показал автоматом на дверь.

Суд состоялся в помещении бывшего красного уголка МТФ, расположенной на краю села.

Василий Алексеевич Курбала сел за стол председателя, рядом с ним — народные заседатели Григорий Андреевич Ольховой и Иван Александрович Константинов. Кроме них, в комнате было несколько членов подпольной группы Маргаритовки, а также партизаны из лимана.

— Фамилия, имя, отчество?

— Сергеенко Петр  Сидорович.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот восьмой.

— Занимаемая должность?

— Инспектор районной полиции.

— Чем вы здесь занимаетесь?

— Отказываюсь отвечать. Я выполняю задание германских  властей и  считаю  справедливым только немецкий суд.

— Да-а? — удивленно протянул Ольховой.— Самый справедливый  немецкий  суд?  Да  тебя,  гад,   без суда и следствия шлепнуть надо...

— Погоди,  Гриша,— перебил товарища   Курбала и обратился к   подсудимому: — Мы   уже   имели   случай убедиться, господин нехороший,   что   у   вас достаточно разума,  когда идет дело о вашей жизни.  Так вот, мы хотим знать  правду  о  ваших деяниях. Если  суд найдет  в  них  смягчающие   обстоятельства, он  обязательно  учтет  это.

— Хорошо. Я скажу... Все скажу... Я приехал расследовать дело о директивах райкома партии и листовках.  И только...

—  чем вы занимались в Азове до этого?

—  недавно в городе.  Это мое первое дело.

— Он  врет,  Василий,— взорвался  сидевший на подоконнике Егор Антонов. — Я знаю, это  он  пытал Василия Беленко с телефонной станции... Я точно

знаю!

— Что на это скажете?

— Я хочу жить!  Не убивайте меня! Я все, все скажу!

— Говорите!..

«Особоуполномоченный» упал на колени, заливаясь слезами, рассказывал, что у него жена и двое детей, что его заставили пойти в полицию, а там, известно, волей-неволей станешь преступником.

— Я хочу жить,  хочу помогать партизанам!

— Да ну? — опять не выдержал Ольховой.

— Вот доказательства. У меня здесь осведомители. Записывайте их  фамилии.  Что  вам  еще  сказать?  Не губите,  пожалуйста!..

Курбала встал, брезгливо морщась:

— Поздно, господин  нехороший. У суда может быть только одно решение — смерть. — Уже выйдя из-за стола, он бросил: — Приговор    окончательный и обжалованию не подлежит...

Партизаны и подпольщики старались не упускать ни малейшей возможности «посчитаться» с гитлеровцами и их холуями.

Как-то Владимир Каранда, подпольщик из Маргаритовки, узнал, что к соседу по дороге в Азов завернула гитлеровская автомашина с награбленным в хуторах продовольствием. Шофер и сопровождающий солдат зашли в хату погреться и потребовали, чтобы их накормили.

«Дело нескорое! Жрать быстро они не умеют»,— решил Каранда. Он прокрался в степь, к Лейбиной балке, где под вечер и дождался гитлеровцев. Когда машина покатилась под уклон, Каранда в упор выстрелил  в  шофера.  Автомобиль потерял  управление, но солдат успел выскочить из него и тут же упал замертво от второй пули, пущенной подпольщиком. Машина перевернулась и загорелась.

Ночью Каранда вернулся в село и доложил руководителю маргаритовских подпольщиков Петру Калмыкову о проведенной операции.

Через несколько дней на той же дороге, из Маргаритовки в Азов, на минах, поставленных Петром Еременко и Григорием Ольховым, подорвались еще две машины, вместе с которыми взлетели на воздух четыре гитлеровца. Оккупанты стали передвигаться с опаской и только большими группами. Немецкий гарнизон, стоявший в Маргаритовке. был срочно пополнен.

Главным в деятельности подпольщиков по-прежнему оставался саботаж мероприятий, которые пытались проводить оккупационные  власти.

На ферме № 2 совхоза «Приморский» организатором борьбы стала жена командира Красной Армии Валентина Семеновна Гапонова. Сначала она распространяла листовки, позднее «Вести с любимой Родины», газету «Приазовская правда». По заданию райкома вместо обмолота Валентина Семеновна организовала скирдование хлеба на площади в шестьсот гектаров. Ее товарищ по работе Николай Семенович Акифьев с сыном комсомольцем Борисом помогли вывести из строя тракторы и молотилки.

Продолжался саботаж в Маргаритовке, в Семибалках.

Мельница по-прежнему не работала, ее все «ремонтировали».

Особое внимание в то время обратили подпольщики на технику — тракторы, комбайны, веялки, молотилки. Баранос и Новиков подсыпали в двигатели мелкий песок. Это приводило к быстрой выработке цилиндров и колец. Новые магнето заменяли негодными — трактор либо вовсе нельзя было запустить, а если и работал, то не брал нагрузки. На комбайны ставили старые звездочки, цепи Галля, решета. Пробивали трубки локомобиля. На молотилках и веялках портили решета — зерно шло в полову.

Не было ни дня покоя оккупантам на земле Приазовья.

ПОКА БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ

Давно у нас в полях наших летаючи, а вас ожмдаючи, хлекчут орлы сизые и грают вороны черные подле Дона, у нас всегда брешут лисицы бурые, а все они ожидаючи вашего трупу бусурманского.

«Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков»

Товарищи!

Всеми средствами боритесь с фашистской нечистью!.. Жгите и разрушайте мосты и дороги на пути фашистских разбойников! Создавайте невыносимые условия для фашистских извергов, чтобы они не находили себе места! Больше мужества, смелости и отваги!

Листовка Ростовского   обкома   ВКП(б)

Живая вода

У всех собравшихся в низкой, неуютной землянке — праздничное настроение. Сегодня на повестке дня бюро райкома — необычный для подполья вопрос. Захар Прокофьевич так и сказал, открывая заседание:

— Нам  предстоит  сегодня рассмотреть  заявление товарища Верещагиной Марии Ивановны о приеме ее кандидатом в члены ВКП (б). Стремление лучших советских людей в наши ряды — еще одно свидетельство неувядающей притягательной силы партии...

Мария Ивановна, разрумянившаяся, взволнованная, сидела, как и все, на сене и теребила концы своей неизменной черной  шали.

— Расскажите биографию, товарищ   Верещагина,— попросил Шкурко.

— Родилась в тысяча девятьсот одиннадцатом году, в семье рабочего.  Муж   добровольно пошел на фронт, с самого начала войны... Погиб... Была комсомолкой, активисткой женотдела... Трое детей.— Мария Ивановна смятенно посмотрела на товарищей, подумала и растерянно добавила: —Вот и все...

Невольная  улыбка    пробежала  по лицам    членов подпольного райкома.

— Пока   бьется  сердце,   пока  будут   силы,   я  буду бороться за дело партии. Честное слово, товарищи!..— вырвалось у нее.

Шкурко разложил перед собой заявление Верещагиной, рекомендации.

— Документы в порядке. Рекомендуют  Марию Ивановну товарищи Сахаров,  Денисов и я.   Мы знали Марию Ивановну  как  активную  комсомолку  еще

в мирные дни. Но особенно раскрылись все ее лучшие качества — верность  нашему Делу, мужество, беззаветность — сейчас, в дни смертельной  борьбы  с  гитлеровской гадиной. Вы знаете, что наш: райком и партизанский  отряд  обязаны  Марии  Ивановне  установлением надежной связи с Азовом.  Связь    работает бесперебойно. Словом, товарищи, рекомендую принять товарища  Верещагину Марию Ивановну кандидатом в члены Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)...

За это предложение голосовали единогласно.

— Кандидатскую  карточку  получите  после освобождения района от   гитлеровской нечисти,— сказал Захар Прокофьевич, пожимая руку    отважной женщине.

Мария Ивановна не стеснялась слез, выступивших на глазах от глубокого волнения. Она счастливо улыбалась. В условиях подполья, постоянного риска, по-настоящему чувствуешь великую силу партии, ее огромную роль в жизни каждого из нас.

Веками живет в народе легенда о чудо-воде, которая воскрешает мертвых, дает живым непреоборимые силы. Каплей живой воды в годы гитлеровского нашествия было слово партизанской правды, правды, которую несли коммунисты.

Многие на Азовщине вспоминают и сейчас часы, минуты, когда капля этой чудо-воды как бы заново рождала их, воскрешала для жизни и борьбы. В те суровые дни первый  секретарь  подпольного райкома Захар Прокофьевич Шкурко стал олицетворением партийной совести и чести. Впоследствии И. Т. Са¬харов так скажет о своем товарище по борьбе:

«Захар Прокофьевич... хорошо знал людей, умел увлекать их на самые сложные и ответственные дела. Конечно, в этом сказывался прежде всего его большой опыт — жизненный и партийный.

...Шкурко умел просто и ясно объяснить самый запутанный вопрос. Мужественный, спокойный, он всегда говорил ровно и мягко. Иногда казалось, что он мягкий и в делах, но это только казалось. Этот человек в самой сложной обстановке проявлял решимость без шума и суеты.

Захар Прокофьевич умел находить людей и опираться на них в своей работе. Лучистый взгляд, улыбающиеся, немного с хитринкой глаза привлекали к себе человеческое сердце...»

Но это будет сказано много лет спустя, когда Захара Прокофьевича уже не станет в живых. А тогда, в чибиях, товарищи не тратили лишних слов для изъявления чувств друг к другу. Они делали — каждый на своем посту —, общее дело, старались, чтобы люди в селах и хуторах постоянно чувствовали: Советская власть, Коммунистическая партия с ними, здесь, несмотря на то, что по дорогам грохочут кованые сапоги гитлеровских солдат, звучит на родных улицах чужая речь.

***

Гитлеровцы неистовствовали. В своих отчетах, регулярно отправляемых в Таганрог, Вернер Палацки педантично сообщал о количестве арестованных и подвергнутых «особой акции», попросту говоря — расстрелянных. Он неизменно обещал в кратчайшие сроки покончить с организаторами саботажа и «недружественных актов».

Неожиданно зондерфюрер получил весть о том, что их команда СС 10-А следует дальше на юг — в район Краснодара, а его место заступит Герберт Линдер, командир группы зондеркоманды СД Ц-6. Не в правилах Палацки оставлять преемнику плохое наследство. Он поспешил закончить дела,  которые требовали решения, и очистить арестантское помещение от заключенных. Одних расстрелял все в том же карьере кирпичного завода,    других    отправил  в  СД города  Ростова.

В день прибытия в город группы зондеркоманды СД Ц-6 в помещении школы, где до этого располагалась группа СС 10-А, Вернер Палацки дал банкет. На банкет были приглашены, кроме старших чинов двух групп, также бургомистр Титус, начальник полиции Попов, редактор газеты «Вольное Приазовье» Комаров. Когда в точно назначенное время самозванные руководители города переступили порог бывшего актового зала, пиршество было уже в разгаре.

Вернер Палацки поднялся с бокалом вина в руке:

— Дорогой господин Линдер! Я рад, что могу представить вам моих верных друзей и помощников...

Приглашенным подали по стакану вина. В пространной речи зондерфюрер «искренне благодарил» Титуса, Попова и Комарова «за помощь», «радушный прием», оказанный его команде, и выражал надежду, что они так же усердно будут сотрудничать с теми, кто его сменит.

— В лице господина Попова, Титуса, Комарова мы нашли в Азове не только своих личных друзей, но и друзей великой Германии,— с  пафосом  закончил  Палацки.

Почтительно склонив головы, «друзья» слушали эту речь.

От «имени населения» слова попросил Титус. Подняв бокал, он заверил, что постарается оправдать ту «высокую  оценку»,  которую только что услышал.

На другой день газета «Вольное Приазовье» подробно и восторженно описала прощальный банкет.

Со свежим номером газеты Комаров направился на прием к новому зондерфюреру.

В дверях он столкнулся с тяжело дышавшим Поповым. Линдер искал его еще рано утром, но Попов всю ночь провел в каком-то притоне.

— Я верю той оценке, которую дал вам мой коллега Вернер Палацки,— недовольно сказал Линдер. — Но чем вы объясните, что сегодня ночью неизвестные негодяи прокололи шины пяти машин, принадлежащих сельхозкомендатуре, и сорвали выезд в район?..

И потом — до каких пор будет ходить по рукам вот эта мерзость?!..

Линдер развернул перед Поповым вдвое сложенный лист плотной бумаги, на котором было выведено крупно:

ПРИАЗОВСКАЯ  ПРАВДА

Орган Азовского райкома ВКП(б) и Азовского районного Совета депутатов трудящихся.

Попов  содрогнулся:   «Опять  Шкурко!»

...Газету подпольный райком начал выпускать еще в августе.

Никакого оборудования не было. Делали газету сначала вручную, потом стали печатать на машинке. Формат ее был меньше привычного, да и тираж невелик. Но пользовалась «Приазовская правда» неизменным успехом у читателей. Там помещались сводки Совинформбюро, «Вести с любимой Родины», обращения райкома партии к населению. Сообщалось о том, что предпринимает подпольный райком для сплочения всех азовцев в борьбе с гитлеровцами, рассказывалось о зверствах оккупантов.

В одном из номеров подробно, насколько позволяли размеры «Приазовской правды», рассказывалось о торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся совместно с партийными и общественными организациями столицы 6 ноября 1942 года...

Вечером 6 ноября все бойцы собрались в землянке. Так как встать в полный рост в ней было невозможно, все заранее улеглись на сене, толстым слоем покрывавшем камышовый пол. Шкурко поздравил товарищей с 25-летием победы Великой Октябрьской социалистической революции и пожелал больших успехов в борьбе с гитлеровской нечистью.

— А теперь, товарищи, послушаем Москву... Питание радиоприемника было на исходе, но можно ли пропустить сегодняшний вечер! Захар Прокофьевич следил за минутной стрелкой больших карманных часов, чтобы включить приемник точно в назначенное время и не тратить энергию впустую.

Загорелся зеленый глазок,  по землянке побежал треск, шум, похожий на звуки морского прибоя. Это были аплодисменты! Да-да, аплодисменты, которыми собравшиеся  встретили докладчика.

Говорил Председатель Государственного Комитета Обороны Иосиф Виссарионович Сталин.

— На торжественных заседаниях в годовщину Октябрьской Советской революции обычно принято подводить  итоги  работы    государственных  и  партийных органов за истекший год. Мне поручено представить вам отчетный доклад об этих именно итогах за истекший год — от ноября  прошлого  года  до  ноября  текущего года...

Голос глухой, ослабленный расстоянием. Но спокойный, деловой, будто пойдет сейчас речь не о вой-не, а о хозяйственных делах, об итогах работы промышленности и  сельского  хозяйства.

Шкурко торопливо записывал:

«Наши военные заводы и смежные с ними предприятия честно и аккуратно снабжают Красную Армию орудиями, минометами, самолетами, танками, пулеметами, винтовками, боеприпасами. Наши колхозы и совхозы также честно и аккуратно снабжают население и Красную Армию продовольствием, а нашу промышленность — сырьем. Нужно признать, что наша страна никогда еще не имела такого крепкого и организованного  тыла».

— Записывай!   —  сказал  Захар  Прокофьевич  Денисову,  а сам стал переписывать начисто только что записанный текст.

«Я думаю, что никакая другая страна и никакая другая армия не могла бы выдержать подобный натиск озверелых банд немецко-фашистских разбойников и их союзников. Только наша Советская страна и только наша Красная Армия способны выдержать такой натиск... И не только выдержать, но и преодолеть его».

Враг — у предгорий Кавказа, под стенами Сталинграда — невиданное сражение, а из Москвы на весь мир разносятся эти полные уверенности и спокойствия слова.  Значит,  так и будет!

— Следующим    пишешь ты! — передал    Денисов Еременко.

Иван Ефимович молча кивнул и приготовил остро отточенный карандаш.  Из приемника летели уверенные слова:

— Мы  знаем  виновников  этих  безобразий,   строителей «нового порядка в Европе», всех этих новоиспеченных  генерал-губернаторов   и  просто   губернаторов, комендантов   и  подкомендантов.   Их  имена   известны десяткам тысяч замученных людей.  Пусть знают эти палачи,  что им  не  уйти  от  ответственности за свои преступления   и не миновать карающей   руки замученных народов.

А вот и заключительные слова:

— Нашей Красной Армии — слава!

— Нашему Военно-Морскому Флоту — слава!

— Нашим партизанам и партизанкам — слава!

Аплодисменты в землянке слились с аплодисментами, летящими из Москвы по эфиру. Из угла, где расположились юные разведчики Острожный, Малина, Литвиненко, Гусаков, восторженно донеслось:

— Ура!

...Из рук в руки переходил номер «Приазовской правды», в котором была опубликована запись этой речи, каждым своим словом утверждавшая в людских сердцах веру в победу.

Схватка в лимане

В селе Кугей, расположенном рядом с партизан-ской базой, старостой колхоза был назначен Тупогуз. Райкомовцы знали его по колхозу «Красный партизан», где он перед войной недолго был председателем. Неужели  продался гитлеровцам?

Сестры Ольховые сообщали, что поведение Тупогуза вызывает недоумение: то раздает колхозникам зерно и коров, то пьянствует с немцами, угодничает перед ними. Было непонятно: заигрывает он с односельчанами, чтобы упрочить свое положение старосты, либо пытается войти в доверие к населению, чтобы  получше   услужить   германским  хозяевам.

Райком партии поручил Ольховым передать Тупогузу через надежных людей ультиматум: или работа совместно с партизанами, или народный суд за предательство.

Когда старосте передали это предложение, Тупогуз побледнел,   заволновался,  но,  немного    успокоившись, сказал:

— Я давно искал связи с товарищем Шкурко. Конечно,  буду с ним работать,  но как связаться — не знаю...

Во время обсуждения донесения об этом разговоре заметно нервничал Денисов. Когда же, наконец, решили устроить Тупогузу некоторую проверку, Алексей Федорович сказал:

— Меня, товарищи, Тупогуз волнует больше всех. И не только, так сказать, в общественном смысле, но и в личном плане. Дело в том... — Денисов помедлил, — дело в том,   что   я   давал  Тупогузу  рекомендацию... для вступления кандидатом в члены партии. И,  конечно же, очень хочу, чтобы он   оказался на высоте. Очень хочу. Но если... Сами понимаете, товарищи...

Жора Михайличенко явился к Тупогузу под видом военнопленного.

— Мне порекомендовали обратиться к вам. Нас несколько человек, бежали из плена. Помогите  одеждой, едой. А мы пойдем дальше, на восток.

— Где вы остановились?

— В лесополосе, у свинофермы...

— Сколько вас?

— Пятеро...

— Так-так... Вот что, дорогой, вон отсюда, чтобы и духу вашего не было. Не то немцы покажут вам кузькину мать.

— Но...

— Никаких «но». Я сказал!

Жора ушел. Отойдя от села в направлении свинофермы, залег в придорожных кустах. Через полчаса мимо него к лесополосе на автомашине   пронеслись гитлеровцы.

Когда об этом узнали в штабе, Алексей Федорович сказал:

— Предатель! Конечно, предатель!.. Но я все же хочу поговорить с ним.

В ту же ночь Денисов, Шкурко и Сахаров вышли из чибиев. Шли окраиной села. Было тихо, морозно.

Вот и дом Тупогуза. Постучали в окно. Молчание. Выждав, еще раз постучали. Было слышно, как в доме поднялись, осторожно ходят, шепчутся. Наконец кто-то крадучись подошел к окну — показалась женская фигура в белом.

— Кто такие? Что надо?

— Денисов,  председатель райисполкома, — сказал Шкурко.

— Кого надо?

— Старосту Тупогуза.

— Тупогуза нет дома, уехал в Азов...

— Неправда.  Вы только что с ним шептались. Позовите Тупогуза   или  хуже  будет!— сказал  молчавший до сих пор Денисов.

— Караул! — закричала   женщина. — Убивают!

На следующий день Ольховые сообщили, что староста утром рассказывал всем, как ночью к нему приходили какие-то люди и говорили от имени Советской власти. Все ясно. Тупогуз — сволочь, предатель. Дальше возиться с ним не стоит. Надо убрать немедленно.

Но райкомовцы недооценили в полной мере опасность, грозившую со стороны этой гадины.

***

...Командир особой группы СД Ц-6 Герберт Линдер с трудом проснулся этим утром. Ломило в висках, глаза будто залепила мошкара.

Как не воздерживался Линдер, но накануне нельзя было не выпить. В город наконец-то прибыла полевая жандармерия. «Берг, судя по всему, тертый малый... — подумал зондерфюрер. — Все легче будет...»

Линдер сделал несколько вялых движений, долженствующих изобразить утреннюю гимнастику, поймал себя на такой «распущенности» и разозлился: «Черт знает, что творится! Бери, Герберт, себя в руки!» Преодолевая сонливость и недомогание, старательно проделал весь гимнастический комплекс и затем крикнул денщику:

— Ванну!

Вот теперь все как надо!

Направляясь по заснеженным улицам в штаб, он вспоминал любившего пустить пыль в глаза Вернера Палацки: «Живут же люди на свете! Во всем преуспевают, все у них отлично... Из дерьма сделают конфетку!.. А ты старина, Герберт, очень уж старательно тянешь лямку!»

Когда Линдер вошел в свою приемную, со стула вскочил и преданно замер начальник полиции Попов.

Линдер поднял бровь.

— По неотложному делу, господин зондерфюрер!

— Дела,  дела! — философически изрек Линдер, сел за стол, закурил сигарету,  недовольно  поморщился  и проворчал: — Слушаю вас, господин Попов!

— Агент из села Кугей сообщает,  что, по  всей видимости, партизаны   обосновались в лимане.   Шкурко, Сахаров, Денисов...

— Любопытно. Вы считаете это возможным?  В лимане? Зимой?

— Все   может  быть, — вздохнул   Попов. — Это фанатики. Они могут и в лимане...

— Так... А все же поточнее? Факты?

— Вчера  ночью  к  старосте   Тупогузу   приходили Шкурко, Денисов, Сахаров. Он сам их видел. Угрожали расправой за сотрудничество с Германией. Потом...

Полицейские несколько раз задерживали подозрительных людей. Правда, улик не было... Но, господин зондерфюрер, лиман — единственное место   в   районе, которое мы не обследовали.

— Почему?i

Попов невольно поежился:

— Дико там, господин зондерфюрер...

— Понятно, — Линдер   побарабанил    пальцами   по столу.—Так вот. В это дикое место мы и пойдем. Все.

Мы. Вы. И другие...

Линдер поднял телефонную трубку — соединился с жандармерией:

— Дорогой   Берг.   Поздравляю!   В первый   день — первое большое дело. Идем в облаву... Да, да... На райком партии, на партизан. Да... да...

***

Несмотря на запрет, в то утро в чибии пришла Антонина Ольховая, спешила рассказать, что в Кугей наехало много полицейских, ждут прибытия гитлеровцев.

— Готовится какая-то затея против вас, — взволнованно говорила связная.

В тот день чибиев никто не покидал, всех бойцов собрали на базе, чистили, смазывали оружие, готовились к бою. Только Ткаченко и Литвиненко ушли со срочным заданием: предупредить руководителей подпольных групп, чтобы до особого сообщения в чибии никого не направляли, да Денисов вышел к дальним стогам, чтобы на дороге перехватить Верещагину и Острожного, которые должны прийти из Азова.

Ночь прошла неспокойно. В стороне Кугея рокотали машины, раздавались громкие крики, шум. Командир и комиссар обошли дозоры, назначили дополнительные наряды бойцов.

Предполагая, что советским патриотам больше негде скрываться, кроме чибиев, каратели несколько раз осенью предпринимали попытки поджечь «райкомов-скую крепость». Черный едкий дым поднимался высоко в небо, пожар яростно набрасывался на сушь, но к вечеру трава сырела. После ухода гитлеровцев бойцы подбирались к подожженным участкам и тушили огонь. Тем и кончалось. Гитлеровцы, видимо, успокаивались:  меры приняты, если   кто и был в куге — сбежал.

Два-три раза прилетали самолеты-разведчики. Но с того дня, как в лимане были вырыты землянки, обнаружить что-нибудь с воздуха было невозможно; маскировка отменная.

Так что же будет завтра?..

Утро началось с сообщения Ольховой о том, что в Кугее стоит несколько машин с фашистами, а рано утром из села выехала бедарка — как зовут на Дону двуколку. Обогнув лиман,  она  скрылась  за  высокими зарослями.

Вскоре дозорные сообщили, что лиман окружен гитлеровцами. Судя по форме, здесь собрались солдаты СД и жандармерия. Много полицейских. Среди них выделяется высокий человек, в полушубке, с пистолетом в руке. Григорий Ольховой признал в нем «самого» Попова.

В напряженном ожидании прошло около часу. Вдруг у землянки раздались крики, шум.

Сахаров выскочил наружу и видит: какой-то человек  направил винтовку на    Анатолия Русакова и кричит:

— Следуй за мной, бандит!

А часовой Василий Муравицкий поднял автомат ив свою очередь кричит:

— Назад! Руки вверх!

Сахаров, не раздумывая, выхватил у него автомат и короткой очередью ранил наглеца. Только после этого, оглядевшись, Иван Тимофеевич заметил бедарку, уносящуюся по сухому руслу ручейка из чибий. В ней сидел Тупогуз, нахлестывая что есть силы лошадь, чтобы как можно скорее улизнуть отсюда.

Вслед ему протрещали автоматные очереди, но цели не достигли.

Вызов был сделан.

В чибиях раздались выстрелы. Огонь был открыт вынужденно, но так или иначе тайна чибиев раскрыта. Днем отсюда уйти невозможно. Предстоит принять неравный бой.

А пока надо было быстрее кончать с пробравшимся в расположение партизан типом. В нем опознали начальника полиции Кугейского куста Сидоренко. Сразу припомнили, что это он арестовал, а затем расстрелял без суда и следствия коммунистов Попика с хутора Вторая Полтава, Гунченко и Зумского с хутора Шумского. Он в Первой Полтаве учинил самосуд над одиннадцатилетним Мишей Белан, забив его кнутами и палками, как помощника партизан, хотя тот о них и представления не имел.

Теперь Сидоренко, раненый, катался по траве, бешено проклинал партизан, изрыгал на них площадную брань, одновременно крестился, приговаривая: «Прости меня, господи, душу грешную и спаси меня».

Но бог ему не помог. Вошедшему в чибии без ведома райкома — смерть! Смерть палачу! Приговор без промедления привели в исполнение.

К полудню враги окружили лиман. Но положение партизан было выгоднее: их скрывала высокая куга и камыши, а враги шли открытым полем.

Завязалась перестрелка.

Видя, что проникнуть в лиман не удается, даже по руслу ручья, гитлеровцы пошли на подлость. Они собрали в селе ребятишек, усадили их на арбы по краям, сами расположились в середине.  Подводы покатились по твердому руслу ручья, пересекавшему лиман.   Подводы проходили мимо бойцов, укрывшихся в зарослях Но ни одного  выстрела  с  их  стороны  не  раздалось Шкурко предупредил:

— Не стрелять! Мы убьем одного-двух немцев или полицаев, но они везут с собой детей, чьи отцы воюют на фронте. Ждать рукопашной!..

Но до рукопашной дело не дошло. Дважды промчавшись по лиману, арбы остановились у выхода из чибиев. Раздался детский плач, ребятишки разбегались несмотря на ругань полицаев. Видя, что затея ничего не дала, гитлеровцы приказали разогнать их по домам. Полицаи снова стали подбираться к позициям партизан.

Бой разгорался.

Пулеметчики Иван Константинов и Григорий Ольховой проявляли исключительную выдержку и хладнокровие. Они зорко следили за малейшими перегруппировками врага, быстро передвигались, всегда оказываясь в самом горячем месте.

— Экономить   патроны! — передавался  приказ по цепи.

И бойцы вели из автоматов и винтовок прицельный огонь, не давая осаждающим приблизиться к своим порядкам.

Командир и комиссар расположились в центре цепи, отсюда было удобно руководить боем. Так протянули до четырех часов пополудни.

Нужно продержаться до вечера!  Во  что  бы  то  ни стало продержаться!

Сахаров и Шкурко вызвали к себе Беляева.

— В сумерках надо прощупать у них слабое место.

Нужно проскочить, вырваться из кольца...

— Есть! — прошептал Беляев.

Темнело   быстро.   Погода   переменилась,   срывался мокрый, колючий снег.

Вскоре Беляев доложил:

— Со стороны села у них цепи редкие. Если всем навалиться...

Так и сделали.

Собрав всех бойцов в один кулак, бесшумно двинулись к Кугею. Гитлеровцы заметили их уже прямо перед собой, беспорядочно загремели винтовочные выстрелы, взлетели в небо осветительные ракеты.

Но было поздно. Бросок — и заслон врага смят, азовцы вышли на степной простор. Вслед им строчили немецкие пулеметы. В небе одна за другой дрожали ракеты.

Партизаны уходили все дальше и дальше в степь...

***

А в полукилометре от лимана, не дойдя до стогов сена, в скирде соломы прятались Верещагина и Острожный. Взволнованно вслушивались они в грохот боя. Жора грыз усохшую соломину и шептал:

— Ребята дерутся, каждый стрелок на вес золота, а я здесь прохлаждаюсь!..

— Мы же ничего не знаем, Комар ты мой! — тихо говорила ему Мария Ивановна. — Пробраться в лиман без оружия — это безумие! Да и будь у тебя автомат — куда идти, с какой стороны? Только дров наломаешь!..

Тесно прижавшись друг к другу, они вслушивались в звуки боя, то затихавшего, то вспыхивавшего с новой силой. Было уже совсем темно, когда поднялась яростная пулеметная трескотня. Сухо щелкали винтовочные выстрелы, глухо рвались гранаты, дрожали в воздухе ракеты.

Но прошло несколько минут, и наступило затишье.

«Неужели — конец?!»

Жора так вцепился в руку Марии Ивановны, что та ойкнула. Острожный отпустил руку и сказал:

— Не могу так... Пойду, посмотрю...

— Куда ты?!

— Я быстро!..

И вот Мария Ивановна одна. Будь у нее часы, Верещагина узнала бы, что Острожного не было с ней немногим более получаса, но Марии Ивановне они показались вечностью. Наконец зашуршала солома, и Жора снова рядом.

— Ушли! Наши ушли, Мария Ивановна. Как видно, все живы — ни  одного  убитого в  лагере  нет.    Был у землянок...

Что же теперь делать? Долго думали связные, но ничего хорошего придумать не могли.

— Пошли в Кугей! — сказала  Мария Ивановна.— Там все узнаем—у Ольховых!

— Мне в Кугей сейчас нельзя, — раздумчиво сказал Острожный. — Незнакомого парня сразу схватят... Пойду назад. Где-нибудь перебуду.   Скажем, у  вас в Кагальнике...

— Счастливо тебе! А я к Ольховым...

У Антонины Ольховой в ту ночь было много работы. На медпункт привезли раненных в лимане гитлеровцев.

— Но ни одного партизана! — шептала Марии Ивановне Дуся Ольховая, только что вернувшаяся от сестры.— Представляете? Значит, или все ушли,   или  все погибли?.. И Гриша там...

Услышав такие слова, Мария Ивановна обняла Дусю и твердо сказала:

— Все ушли! Убитых в лимане нет. Это точно!..

— Правда? — глаза Дуси засияли. — Знаете,  привезли из лимана Сидоренко, главного полицая  Кугейского куста. Мертвый!..

Дуся хлопотала, как получше устроить свою гостью. А на краю лимана в стоге сена все еще лежал Алексей Федорович Денисов. Промокший, замерзший, он прислушивался к каждому шороху, до боли в глазах вглядывался в сторону Азова.

«Что с Верещагиной и Острожным? Связью с Азовом жертвовать нельзя в любом случае!»

Снег, мокрый и густой, окутывал все вокруг.

На  новую  базу

Приближалось утро. Промчится каких-нибудь пять-шесть часов, вздрогнет морозная черносинь, полыхнет в полнеба заря. Может быть, каждый из бойцов понимал— это последняя заря в их жизни.

База, к которой они так привыкли за четыре месяца, где, казалось, было все  необходимое,   куда  сходились  невидимые нити со всех  концов района, эта база, ставшая кусочком советской земли в тылу врага, была разгромлена.   Кончились   продукты,   мало   оставалось боеприпасов. Они — небольшая группа смертельно   уставших   людей — в   голой,   ровной,   как   стол,    степи. С рассветом гитлеровцы, конечно, возобновят преследование. Найти отряд легко: его путь по снежной целине отмечен глубокими следами.

— Надо выйти на дорогу, — сказал Сахаров.

— Собаки все равно  учуют, — возразил Шкурко. — Нас двадцать два человека...

— По дороге легче идти, — настаивал Сахаров.

Вероятность встречи в полночь на степной  зимней дороге с большим подразделением фашистов почти исключается. А если недавно по ней прошла автоколонна, то, чем черт не шутит, может, и потеряют след ищейки. Сделали привал. Бойцы разгребли снег у небольшого стога и, как подкошенные, повалились в сено. Присели и командиры.  Захар Прокофьевич чиркнул в рукаве зажигалкой, от него огонек пошел к товарищам, затаенно затеплились цигарки.

Наверное, никогда еще не приходилось бюро райкома решать так быстро — всего за несколько минут — столь жизненно важный вопрос: что делать дальше? Шкурко пытливо всматривался в лица товарищей.

Кто первый?

Помолчали, наслаждаясь табачным дымом.

Потом заговорили. Сначала неуверенно, как бы раздумывая.

Сахаров предложил послушать начальника штаба. И Иван Ефимович доложил то, что всем, по сути, было известно, в чем была и своя горечь, и своя радость. Что ни говори, но в многочасовом бою, в окружении, отряд не потерял ни одного человека, все вышли с личным оружием, готовы продолжать борьбу. Только бы отдохнуть, согреться, поесть. Совсем малость, но это необходимо. Где? Когда? Как? Проклятые вопросы, на которые нужно немедленно дать ответ.

Меняйленко притушил пальцем недокуренную цигарку, засунул ее во внутренний карман и сказал:

— По-моему, нас выручат разведчики. Не так ли, Александр Иванович?

И Беляев вспомнил: километрах в пятнадцати от лимана, в районе совхоза «Приморский», есть заброшенный хутор. Там давно никто не живет, перед войной были снесены последние постройки. Но там по привычке скирдуют сено, остались глубокие ямы от погребов. Видимо, переждать день-два вполне можно...

Итак, решение принято.

Окончен короткий привал, опять перед глазами только скег и снег. Вскоре вышли на дорогу, идти стало легче, быстрее. Правда, дорога была слабо пробита, следы все равно выделялись четко.

Но говорят, что в родном доме и стены помогают. В полночь повалил густой снег, он слепил глаза, нависал на бровях, усах, бородах, он сразу сделал дорогу труднее, но ему обрадовались, как спасению, — снег скрывал следы.

И, когда сквозь снежную пелену и темные тучи пробились первые лучи зари, отряд достиг цели и стал устраиваться.

Хотя все еле держались на ногах, никто не сидел сложа руки. Выбрали одну из ям, набросали в нее соломы, накрыли тракторными волокушами. Над ямой соорудили целую скирду сена. Новое жилище было готово.

На руки партизанам выдали все продовольствие, которое удалось унести с собой, — граммов по сто  хлеба и граммов по двадцать сала. Больше нет ни крошки...

Спать... Спать, невзирая ни на что...

К полудню подул южный ветер, снег перешел в дождь, как это часто бывает на Дону. Теперь-то уж точно можно не волноваться: след никому не взять.

Пока бойцы отдыхали, хоть и голодные, но в относительном тепле и безопасности, райкомовцы подводили итоги, обдумывали дальнейшее. С интересом знакомились с документами, взятыми у полицейского, убитого в начале боя в чибиях.

Шкурко перебирал бумажки и удивленно качал головой. Даже перевидев столько всякого за последнее время, он не мог не дивиться подлости, когда бы с нею ни встречался.

— Молодец, Тимофеич, — повернулся он к Сахарову,— угробил-таки самого господина инспектора полиции Сидоренко. Образованный господин, гитлеровскую школу контрразведчиков окончил...

— Думал наглостью нас напугать, — усмехнулся Иван Тимофеевич. — Там, я смотрел, при нем справочки на все случаи жизни: и о том, что он сын помещика, и о том, что в свое время был исключен из Рабоче-крестьянской инспекции, как чуждый элемент...

— Да, выписку из протокола столько лет хранил! — с презрением покачал головой Еременко.

— Главное, пожалуй, товарищи, в том, — сказал Шкурко, — чтобы проверить   в ближайшее  же время, успел ли он передать фашистам вот эти бумаги...

Захар Прокофьевич протянул товарищам листочки. Это были списки членов партии, комсомольцев, депутатов сельсоветов, женделегаток и других советских активистов  всего Кугейского куста.

— Вот мерзость-то! — сплюнул   Меняйленко и поморщился, как от зубной боли.

* * *

На следующий день самых опытных разведчиков отряда — Беляева, Русакова, Колесникова, Жукова и других — штаб отправил на задание. Когда они вернулись, принеся немного съестного, стало окончательно ясно, что бой в чибиях, как бы ни был тяжел для партизан, обернулся, в конце концов   их победой.

На этот раз оккупанты воздержались от обычных хвастливых заявлений об окончательном разгроме партизан. Район был наводнен войсками. Гитлеровцы перекрыли все дороги, в селах производились повальные обыски. Малейшее подозрение — и арест, а то и расстрел.

В Маргаритовке арестовали руководителя подпольной боевой группы Петра Калмыкова. Схватили несколько подпольщиков и в других селах. Кое-где взяли заложников.

Комендант Мейер и руководитель «службы безопасности» Линдер объявили, что тому, кто укажет, где находятся Шкурко и Сахаров, будет выдана награда в пять тысяч рублей.

— Слава богу, узнали мы наконец-то  себе цену! — говорили командир и комиссар, но вслед за шуткой снова овладевали ими мучительные раздумья. Как выйти из положения, в  котором очутился отряд? Ведь фронт все ближе и ближе, политическую работу среди населения нужно накалять, нужно встретить Красную Армию,  как  следует партизанам,   коммунистам,   всем

советским людям: помочь ей   ударить по захватчикам с тыла, вышвырнуть их из родного Приазовья. Ничего этого не сделаешь, замуровав себя в этой яме, вдали от людей.

Ясно одно — подпольный райком партии должен быть в центре событий. Поэтому, когда кто-то предложил рассредоточиться, разойтись райкомовцам по селам, бюро отвергло такое решение: наступили дни, когда делу поможет не распыление сил, а только сплочение, сплочение и сплочение.

Шкурко так и сказал:

— Сейчас мы должны сжаться, как пружина, с тем чтобы в необходимый момент распрямиться и ударить изо всех  сил...

Слово попросил Беляев. Как всегда, его слушали с интересом и вниманием: командир разведчиков был самым осведомленным человеком, его посланцы ежедневно прочесывали район из края в край.

— Может, то, что я скажу, кое-кого удивит, — произнес Александр Иванович, — но, по-моему, всем условиям, предъявляемым нами к месту пребывания райкома, удовлетворяет ветпункт в Маргаритовке. Другого выхода я не вижу...

— Да нас там, как кур, переловят!— заметил Еременко.

- Вот уж действительно, сами полезем к черту на рога, —сказал Курбала. — В случае нужды и убежать некуда...

Беляева эти возражения только распалили. Разволновавшись, он обычно начинал говорить сбивчиво, горячиться На этот раз его слова звучали твердо и ясно, видно, вопрос он продумал, взвесив все «за» и «против».

— Работники ветпункта — люди надежные, не подведут. Кужаров чего  стоит. Один из самых активных участников подпольной группы!    Разведчики   смогут сохранить тайну нашего пребывания. Рискованно? Конечно! Но риск вполне  оправдан. Во-первых, долгое время вообще мы будем вне подозрения. Действительно могут ли гитлерюки подумать, что мы сами к ним на рога полезем.  Во-вторых, через село проходит дорога.   Вероятнее  всего,  гитлеровцы  будут пытаться бежать отсюда морем на Таганрог или берегом на Азов.   Мы можем   им   постоянно   мешать!   И последнее отряд  получит надежное  снабжение  и  будет, действительно, находиться в центре событий...

Сахаров поддержал командира разведчиков и невольно залюбовался Беляевым: план этот — суть его самого, дерзкого, смелого, находчивого.

- Что скажет секретарь райкома?

Захар   Прокофьевич   сказал  раздумчиво:

— Дерзко, очень дерзко. Как говорится, дай бог. Но сомневаюсь, что так все удастся. А впрочем... Надо проверить! Вот нашему командиру план пришелся по душе. Давайте поручим ему вместе с Беляевым побывать на месте, разработать все детально... Чем черт  не  шутит!..

В ту же ночь Сахаров и Беляев отправились в Маргаритовку.

Полная луна светила ярко в звездном небе, и от этого казалось еще студенее. Час от часу мороз крепчал Сапоги партизан задубенели, превратились в колодки, того и смотри — переломятся. Скрип их разносился далеко по степи.  

Шли быстро. Это было единственное средство хоть немного  согреться.

К Маргаритовке подошли около двух часов ночи, оставив позади более двадцати километров. Огородами пробрались к хате Феодоры Костенко.

Беляев постучал в ставню: три коротких и два длинных удара. Прошло немного времени, открылась дверь и, пропустив партизан в черноту коридора, сразу захлопнулась на  запор.

В хате тускло горел каганец. Феодора торопливо смахнула с лавки какие-то разноцветные вещички.

— Раздевайтесь, Иван Тимофеевич, раздевайтесь, Александр Иванович! Небось, совсем заколели. Сейчас я вас покормлю... Воду подогрею,  помоетесь... подогрею,  помоетесь...

Сморенные теплом, партизаны сидели за столом молча, как завороженные, следили за приготовлениями хозяйки. Они уже совсем отвыкли от домашнего уюта, от надежной кровли над головой, от простых, но всегда таких милых запахов человеческого жилья.

Сахаров встряхнулся, прогоняя дремоту и усталость, и сказал:

— Давайте  сразу о деле.  Нам завтра во что бы то ни стало нужно   встретиться с  заведующим   ветпунктом  Кужаровым.  Но до  времени  о  нас  ему  ни слова.   Придумайте  что-нибудь...

— Это  можно,— сказала Феодора,  накрывая на стол.— Позову корову посмотреть.

В соседней комнате, совсем пустой — зимой в ней не живут, закрывают на замок, экономя тепло — хозяйка приготовила гостям постель. Казалось,   после долгой дороги сон сразу сморит подпольщиков, чисто вымытых и сытно накормленных. Но, видимо, отвыкли они ночевать в таких условиях. Спали тревожно, слышали каждый шорох, каждый вздох своей верной связной, доносившийся из соседней комнаты. Чуть рассвело, Сахаров и Беляев были уже на ногах.

— Отдохнули  бы,— сказала Феодора,— я вас закрою в комнате до вечера. А то всякое может быть...

Только проскрипел ключ в замке,  как  послышались громкий стук в окно и уверенный бас:

— Матка! Давай млеко!.. Я пить пришел...

— Сейчас,  сейчас,  господин солдат! — нараспев заговорила   Феодора.— Свеженькое...   Утрешнее...

С трудом Феодора выпроводила непрошеного гостя и ушла во двор хлопотать по хозяйству. Сахаров тихо сказал Беляеву:

— Вот так живут наши люди в селах каждый день, Александр Иванович. В постоянной опасности, лицом к лицу с врагом. Привыкли. Обычное дело. Понимаешь? Постоянный повседневный подвиг...

Вечером Феодора сбегала домой к Кужарову и попросила срочно зайти к ней:

— Помоги, Матвей Данилович! С Зорькой что-то неладно, мычит беспрестанно, корчится...

Кужаров пришел около десяти вечера. Сахаров и Беляев слышали, как он вошел и сказал:

— Ну, веди к больной...

— Простите,  Матвей Данилович,  я соврала вам. Зорька здорова, ей-богу,— заторопилась Феодора,— вас желают видеть два человека.

С этими словами она приоткрыла дверь в комнату партизан.

Матвей Данилович, широкоплечий, высокий, еле протиснулся в дверь. Познакомились.

Сахаров сказал:

— Время дорого, Матвей Данилович, поэтому мы без предисловий. Вас, как подпольщика, знаем, верим вам, вот райком партии и решил просить вас, так сказать, об убежище. Ваш ветпункт должен стать нашей базой.

— Мой ветпункт?

На крупном добром лице Кужарова отразилось неподдельное удивление.

— Вы меня озадачили, честно говоря. Ведь это же самое бойкое место в селе. К нам немцы частенько заглядывают...

— Вот это-то и здорово!  — вырвалось у Беляева.

У Сахарова был примерный план ветпункта, еще днем набросанный на листке бумаги Беляевым. Это еще более усилило удивление Кужарова. При свете каганца Сахаров излагал Матвею Даниловичу план устройства базы. В одной из комнат, самой удаленной и мало посещаемой, необходимо сделать подполье, где днем будут размещаться люди. Ночью, когда ветпункт закрывается на ключ, наступает рабочее время райкома. Все связи и донесения идут на явочную квартиру Костенко, в ветпункт их будет доставлять только Кужаров. Таким образом, до предела сужается круг людей, знающих правду о райкоме.

— И еще вопрос,  Матвей  Данилович. Вашему помощнику Жорнику доверять  можно?

— Конечно! — уверенно сказал Кужаров.

— Значит,  договорились. Видимо, этой  ночью мы и переберемся к вам.

— Ключ будет под крыльцом,  в ложбинке.

Подпольщики крепко пожали руку Матвею Даниловичу.

***

Эта ночь была совсем непохожа на ту, когда Сахаров и Беляев шли в Маргаритовку на разведку. Накануне выпал глубокий снег, небо затянули тучи, мороз ослабел. Отряд двигался по целине, все устали. Сказывался голод, пережитый в последние дни. Обойдя село, вошли в него со стороны моря.

Остановились в полукилометре от лечебницы. Сахаров с Беляевым отправились в разведку.

Сахаров вдруг почему-то высказал сомнение:

— Саша, а вдруг фельдшер передумал и не оставил ключ?

— Что ты, Иван Тимофеевич! Не такой Кужаров человек!

Действительно, ключ был на месте.  

Сахаров осторожно открыл дверь, в лицо пахнуло непривычным теплом, сытными запахами кухни. Пока Беляев ходил за остальными бойцами, командир уточнил, что Матвей Данилович не просто человек слова. Он оставил огромную кастрюлю густого украинского борща. В отряде уже и позабыли, когда его ели. Словом, неведомые для многих бойцов хозяева встретили их по-царски.

Как и договаривались, Кужаров объявил следующий день на ветпункте нерабочим. Утром за дверью с табличкой «Закрыто» началась реконструкция помещения. Работа шла споро, лишнюю землю поднимали на чердак.

За сутки у райкома появилось собственное помещение под полом угловой комнаты. Начиналась жизнь, подпольная в буквальном смысле...

В этот вечер Герберт Линдер сидел в своем кабинете один. Ему никого не хотелось видеть. Его угнетало чувство собственного бессилия, какое еще никогда не появлялось у него за много лет службы фюреру.

Линдеру доводилось вести бой с крупными партизанскими соединениями, скрывавшимися в лесах. Он любил показать коллегам по «службе безопасности» свою армейскую струнку. Но здесь, в Азове, он спасовал. И спасовал по одной причине: не мог понять, как отряд в тридцать человек (а такую цифру называли агенты) беспрепятственно находился в степи столь длительное время, и потом — после боя в лимане — исчез, не оставив даже следа.

Может, испугавшись облавы, отряд, а с ним и райком разбежались? Такую точку зрения робко изложил капитан Эрлих из жандармерии. Но это же глупо! Глупо!

Линдер достаточно хорошо знал большевиков, чтобы согласиться с таким выводом. А кроме того, факты говорили сами за себя...

... В Маргаритовке было отобрано 260 парней и девчат для отправки в Германию. Но по дороге в Азов уполномоченный отпустил их. То же произошло и в Семибалках.

Когда гитлеровцам удалось все же согнать в Азовский порт несколько сотен парней и девчат, с турецкого вала вдруг раздались выстрелы, и разнесся истошный крик:

— Партизаны!

Охранники разбежались под укрытие близлежащих строений, молодежь бросилась в разные стороны. Все парни и девчата исчезли. Говорят, укрылись в глухих хуторах, на удаленных полевых станах... Поди, сыщи...

А в колхозе имени Пушкина в списки для отправки в Германию включили вернувшихся кулаков, высланных из села в тридцатые годы. На их жалобу безногий бухгалтер Мендрух заявил немецким представителям:

— Господа, это же самые настоящие саботажники!

Они не желают помогать великой Германии.

Так был сорван присланный из Ростова план отправки в Германию двенадцати-пятнадцати тысяч «восточных рабочих».

Еще вначале армейские части затемно выставляли в селах и хуторах патрули, то теперь отказались от этого: слишком часто сменщики находили своих сослуживцев мертвыми. Да и не хватало солдат для такого дела. Поручили караульную службу полиции. Но полицаи трусливо отсиживаются по ночам в домах, предоставляя большевикам полную свободу.

По указанию райкома устраиваются суды над старостами. По требованию райкома срываются заготовки зерна и других сельскохозяйственных продуктов.

А листовки... А эта газета «Приазовская правда».... Они по-прежнему начинали свой путь по району отсюда, из Азова.

Так где же все-таки райком? Не может же так продолжаться?

... Попов явился по вызову зондерфюрера, весь ка-кой-то опустившийся, с красными то ли от бессонницы, то ли от пьянства глазами.

— Какие новости, господин начальник полиции? Как поживает «товарищ» Шкурко?

Попов молча положил перед зондерфюрером листок. Линдер увидел заголовок «Вести с любимой Родины», хорошо знакомую райкомовскую печать и прочел начало:  

— «Верховная Ставка Вооруженных Сил Красной Армии сообщает следующие результаты 6-недельных наступательных боев на сталинградском направлении по разгрому гитлеровских полчищ: освобождено 1569 населенных пунктов, уничтожено 36 пехотных, 6 танковых дивизий противника, тяжело потрепано 7 дивизий. Убито гитлеровцев 175 тысяч, взято в плен 137  тысяч 650  солдат  и офицеров...»

Эту сводку Мария Ивановна получила от Козина в конце декабря.

На нашей улице наступал праздник!

«Останутся фрицу рожки да ножки...»

В Маргаритовку Козин добирался из Таганрога всего за четыре-пять часов. «Вести с любимой Родины» теперь все более оперативно появлялись в районе. И день ото дня эти вести становились радостнее.

Гитлеровцы уже не думали об упрочении своей власти. Они расправлялись с непокорными, чтобы обезопасить ближайший тыл, торопились грабить.

Богатые скотом села и хутора Нижнего Дона возбуждали особое вожделение фашистов. Они угоняли отсюда рабочий скот и коров, свиней и овец. Тащили колхозное добро и личное имущество колхозников. Грабеж становился всеобщим.

В райком партии поступали запросы подпольных групп, отдельных колхозников: «Как быть? Что предпринять?»

Всем было ясно, что нужно сохранить скот целым и не дать его гитлеровцам. Как?

Райком «испытанными каналами» — через уполномоченных — направил всем руководителям колхозов Азовского района такую директиву:

«Немецко-фашистские захватчики, отступая под натиском Красной Армии, пытаются угнать с собою скот колхозов и колхозников, а также вывезти зерно. Паническое их бегство не дает им возможности самим забирать скот и зерно, как они это делали раньше, увозя все и вся автомашинами. Им же до скота и зерна. Им только впору подмазывать пятки свои. Поэтому они хотят увести скот и вывезти зерно через вас и руками самих колхозников.

Азовский райком ВКП(б) и райисполком категорически запрещают вам  выполнять требования   предателей    медведевых, заболотьковых, сидящих последние дни в Азове...

Секретарь  Азовского  райкома   ВКП(б) Шкурко. Председатель  райсовета  Денисов. Командир партизанского отряда Сахаров».

Но этого, конечно, было недостаточно.

Захар Прокофьевич Шкурко решил посоветоваться со знающими людьми. В подполье Маргаритовского ветпункта собрались члены райкома: Сахаров, Еременко, Беляев, Меняйленко, Курбала. Был здесь и хозяин — Кужаров.

Шкурко рассказал о сохранности поголовья скота в районе.

— Кое-что фашисты уже успели забрать, даже увезти в Германию. Будут, конечно, тащить и дальше. Мало того, что наши колхозы останутся без скота. Гитлеровцы улучшат снабжение своих войск. А чем мы встретим Красную Армию? Давайте подумаем, как спасти скот и не дать его немцам. Все, что мы делали до сих пор, не дает должного результата. Гитлеровцы посылают теперь в села большие команды. Спрятать от них скот невозможно...

Меняйленко предложил, где это возможно, угонять скот в дальние глухие полевые бригады, поручая уход за ним надежным людям. Конечно же, сохранять все это нужно в тайне. Во всеуслышание говорить, что гурты гонят для немцев...

Шкурко согласился.

— Верно... Первейшая задача подпольных групп — подобрать  надежные   места в хуторах, лесополосах, конечно, поближе к кормам. Еще один вопрос. Можно ли организовать заболевания скота  ящуром или сибирской язвой?  Это  было бы кардинальное решение вопроса. Что скажет на это Матвей Данилович?

Кужаров ответил не сразу. Только после долгого раздумья поднял голову:

— У них есть специалисты. Могут проверить...

Шкурко не отступал.

— А вы вначале поговорите с ними. Так, мол, и так, есть признаки заболевания, но, дескать, один не могу точно определить. Даже если они согласятся поехать на места (а я, честно, в это не очень верю), даже если поедут— тут мы поможем им. Пусть хоть комиссии собирают! Необходимо обставить дело так, будто бы в район с пришлыми гуртами завезены тяжелые заболевания. Вы сможете сделать это, Матвей Данилович! Вы и Жорник. И сделаете для Родины большое дело. Останутся фрицу рожки да ножки...

Долго думал Кужаров. Наверно, вспомнил в эти минуты Матвей Данилович всю свою жизнь, ибо понимал: один неверный шаг — и пуля гестаповцев поставит на ней точку. Члены райкома не торопили ветфельдшера.

Наконец, он поднял голову.

— Хорошо, Прокофьевич. Попробуем в Порт-Като-не.  Сойдет удачно — посмотрим дальше...

Вскоре подпольные группы получили через связных директиву райкома: развернуть подготовку к диверсии, распространить слухи, что возможны заболевания скота, так как он находится в плохих условиях. Кроме того, по территории района проходят гурты, которые немцы гонят с Кубани. Зараза неминуема.

Члены подпольного райкома Беляев, Меняйленко и другие теперь постоянно были в селах и хуторах.

В решении задачи, поставленной райкомом партии, приняли активнейшее участие подпольщики групп Демьяна Кудлая в Серебряках, Пантелея Угленко — в Семибалках, Валентины Кучаповой — в Круглом, Федора Мендруха — во Второй Полтаве. Особенно активно работали члены Маргаритовского подполья.

И скоро отовсюду пошли гурты на удаленные полевые станы, в лесополосы, где надежные люди скрывали их от постороннего глаза.

А там, где гитлеровцам удавалось под угрозой оружия собрать небольшие гурты скота и подготовить их к отправке, райком ВКП(б) обратился к населению с такими словами:

«Товарищи колхозники и колхозницы, рабочие и работницы! Не гоните скот немцам! Пусть гонят полицаи — по дороге они будут перестреляны!»

Партизанскому отряду поручили не давать колхозников в обиду, установить на дорогах посты, если потребуется — применять оружие, отбивать скот и возвращать его хозяевам.

Во все концы района повезли и понесли воззвание уполномоченные райкома и связные — от Азова до Порт-Катона, Маргаритовки и Кугея.

Многих погонщиков скота воззвание застало в пути. Скот, брошенный ими, бродил по степи, десятки голов его колхозники загоняли в свои дворы, а оттуда — на удаленные  полевые  станы. Но главная ставка была на Кужарова.

Матвей Данилович выехал в Азов на другой же день после совещания в райкоме. Привязав коня у крыльца сельхозкомендатуры, Кужаров направился в кабинет районного ветврача Кострикова. Рассказал о своих предположениях.

— Вы, Матвей Данилович, очень правильно поступили, своевременно сигнализируя об опасных явлениях, — встревожился Костриков. — Я доложу господину Заболотько, думаю, что ваше рвение станет известно господину  коменданту  Мейеру...

Заболотько раньше был агрономом, теперь его тесть бургомистр Азова Титус смог так ублажить оккупантов, что те назначили зятя сначала главным сельскохозяйственным специалистом района, а затем и сельхозкомендантом. Знать, большие заслуги командованию оказали Титус и Заболотько, если гитлеровцы пошли на такое назначение. И теперь эта семейка не упускала случая урвать кусок пожирнее.

Все это знал Кужаров и, слушая Кострикова, дивился проницательности Шкурко. Конечно же, ни Костриков, ни другие работники не собирались выбираться из города: то распутица, то снег. Да и мало ли что может случиться — партизаны  покоя  не  дают.

— А в общем-то, ничего особенного, — сказал Костриков. — Скот болел, болеет и будет болеть. Наше дело — своевременно организовать карантин...

— А как его организуешь, господин Костриков, когда власти перегоняют скот из села в село? Ведь уже это — предпосылка для распространения болезни.

Костриков недовольно нахмурился. Ему так не хотелось заниматься этим делом!

— Вот что, господин Кужаров, давайте договоримся так: вместе со старостами и местными младшими специалистами тщательно проверьте состояние скота. На основании осмотра составьте акт, дайте его нам вместе

со своими предложениями...

 Когда Матвей Данилович вернулся в Маргаритовку и доложил Шкурко о первых результатах, Захар Прокофьевич засмеялся:

— Видите, оказывается лентяев и захребетников на нашу жизнь хватит. Теперь быстрее организуйте проверку. Да постарайтесь привлечь к составлению актов старших полицейских, а где можно, зоотехников и заведующих фермами. Все должно быть обставлено солидно, чтоб комар носа не подточил...

Несколько дней спустя появились первые акты. Они подтверждали, что в Порт-Катоне и Маргаритовке обнаружены заболевания крупного рогатого скота ящуром и сибирской язвой, свиней — рожей. Акты подписали сельские старосты и старосты колхозов, полицейские и местные зоотехники.

Вооруженный документами, Кужаров выехал в Азов. Здесь в ветлечебнице акты рассмотрели и с помощью Матвея Даниловича  выработали   следующие предложения: запретить передвижение скота между селами; объявить карантин в Маргаритовке и Порт-Катоне; чтобы не занести заразу в немецкие хозяйственные команды, больной скот вывести из сел в полевые бригады и не допускать туда никого, кроме обслуживающего персонала.

За    нарушение    предложений    предусматривалось строгое наказание.

Мейер внимательно слушал доклад Заболотько.

— Похвально, господин Заболотько, весьма похвально,— сказал он, — что вы так заботитесь о преумножении богатства Германской империи. С удовольствием скреплю своей подписью ваши документы. Примите меры, чтобы не допустить распространения заразы в другие села.

Заболотько клятвенно обещал выполнить это поручение. Кужаров вернулся в Маргаритовку довольный. Он привез приказ коменданта, в котором были изложены положения, выработанные дней десять назад на заседании подпольного райкома ВКП(б). Только последнюю фразу Мейер дописал сам, и звучала она в чисто гитлеровском стиле: «За неподчинение — расстрел!» Но угроза была пустой: расстреливать никого не приходилось,  все  приказу     подчинялись беспрекословно...

Немедленно весь скот из сел Маргаритовки и Порт-Катона вывели в полевые станы, где за ним был организован уход. Гитлеровцам отсюда не попало даже ножек и рожек.

Вскоре оформили карантин и в Ново-Маргаритовке. Поползли слухи, что в район занесены сибирская язва и ящур. Население начало волноваться, вызывать специалистов, старосты колхозов встревоженно посматривали на свой скот.

Подпольные группы кропотливо вершили свое трудное дело. Там, где слухи не помогали, устраивали искусственные заболевания копыт и другие травмы у коров. В некоторых местах стали явочным порядком объявлять карантин, не допускать в села скот, который гитлеровцы гнали с юга. «Эпидемия» принимала угрожающий характер.

Наконец оккупанты всполошились. Мейер создал комиссию, в которую включил специалистов районной ветлечебницы и немецких представителей.

Заболотько вызвал к себе Кострикова:

— Ты мне попомнишь все это! Кто из вас видел эту язву или ящур? Ты видел? Я тебя спрашиваю?!

— Не-не, не видел!

— Так что же ты мне подсовывал акты?!

— Бес попутал, господин сельхозкомендант!

— Бес... Я из тебя выбью этого беса плетьми! Ты мне ответишь за все!..

Но комиссия в результате двухнедельной работы подтвердила, что в районе началась эпидемия ящура. Подпольные группы в Семибалках, Второй Полтаве, Серебряках, пользуясь указаниями Кужарова, умело травмировали скот.

Матвей Данилович извелся в те дни. И тем радостнее было ему доложить Захару Прокофьевичу, что задание райкома выполнено. Сыграло здесь свою роль, конечно, и поведение Кострикова, который, помня угрозы Заболотько, постарался сделать все, чтобы подтвердить правильность прежде сданных актов.

Мейер на этот раз не дослушал сообщения Заболотько:

— Молчать! Уже месяц район не сдает мяса! И это в тот момент, когда доблестная германская армия ведет трудные бои под Сталинградом, когда германский солдат как никогда раньше нуждается в отличном питании. Я вас всех расстреляю!

За дело взялся Герберт Линдер. Начальник политического отдела полиции Пирогов изо всех сил демонстрировал свое усердие, допрашивая работников ветлечебницы:

— Скот заражен умышленно? Кем? Где?

Бургомистр Титус не находил себе места. Он преподносил богатые подарки коменданту и гестаповцам, доказывал, что заразу в район  занесли   прохожие

гурты.

Никаких других данных гитлеровцам получить не удалось... Шкурко улыбался:

— Ну  что, Матвей  Данилович?..  Помните:  «Останутся фрицу рожки да ножки»... Слово мы сдержали...

Когда бюро подпольного райкома принимало кандидатом в члены ВКП(б) Кужарова Матвея Даниловича,  Шкурко,  давая ему  характеристику,  сказал:

— Каждое партийное поручение товарищ Кужаров выполняет четко, по-деловому, от всего сердца!..

ФЕВРАЛЬСКАЯ МЕТЕЛЬ

На обе стороны лише огнь да гром от стрельбы стоял, огнь да дым топился до небеси. Как то есть стояла страшная гроза небесная, коли бывает с небеси, гром страшный с молнием.

«Повесть об Азовском осадном сидении донских   казаков»

Советские патриоты! Вооружайтесь, чем можно, и бейте бегущих фашистов и предателей, изменников Родины.

Из передовой статьи подпольной          газеты «Приазовская   правда»

Перед рассветом

Александр Емельянович не любил ночную пору. Ночью он оставался наедине со своими мыслями, и тогда становилось совсем худо. Надежда Кузьминична, жена, старалась отвлечь его от тягостных дум, но это удавалось редко.

Нетрудно было понять чувства, боровшиеся в душе Нидерштрассера. Ведь только для трех-пяти человек он оставался своим, советским. Для остальных был немецким холуем, да не простым, а претендовавшим на особое положение — «фольксдойч». Знал Нидерштрасгсер, что однажды, когда начальник криминально-политического отдела полиции Пирогов пожелал сделать из него своего агента, германские власти на него прицыкнули: «Не вам давать задания лицам немецкого происхождения». И когда Александра Емельяновича назначили  секретарем  районного  старосты  Медведева,  ему

на беседе-проверке у Вернера Палацки сказали конкретно и четко:

— Помните, вы наш человек в этой неорганизованной массе.

Медведев, конечно, понимал, что неспроста у него в приемной сидит Нидерштрассер, и боялся его, искал расположения. Но Александр Емельянович был человеком не очень общительным. Тем охотнее Медведев откликался на малейшее пожелание или просьбу своего секретаря, называя его только по имени-отчеству, точно так, как значилось в паспорте: «Александр Эмильевич», а не «Емельянович», как обычно называли Нидерштрассера в Азове.

Постепенно подобное отношение к нему укрепилось у всех, кто пошел в услужение к гитлеровцам. С этого времени для Нидерштрассера, по сути, не было никаких тайн в полиции и бургомистерстве. А через знакомого уже нам переводчика Виктора, служившего сначала в СС, а потом СД, становилось известным многое, происходившее в гестапо, комендатуре и армейских частях, квартировавших в городе.

Конечно, оставались и такие вопросы, которые Нидерштрассеру были не под силу. Как ни бился Александр Емельянович над загадкой пожара на бондарном заводе, так ничего и не смог уточнить. У него сложилось впечатление,   что гестаповцы   схватили   первых попавшихся, а истинных виновников так и не узнали. Райком пытался установить связь с этой группой патриотов, с теми, что клещом заразил зерно на ссыпке, кто систематически портил двигатели немногих судов, оставшихся в порту (фашисты хотели   открыть  регулярное движение по реке до Ростова, но так ничего и не получилось, а потом Дон стал, скованный морозом). «Но это же здорово, — успокаивал  себя  Александр Емельянович. — Если пути к этим  людям  я не  могу найти, значит, они надежно законспирированы, значит, далеки от провала. Не дай бог узнавать об их судьбе из «моих» источников...

Вот и с Заярным... Так и неясна для Нидерштрассера роль этого человека.

Схваченный немецким патрулем на улице, Заярный в комендатуре и в полиции сначала храбрился, но потом начал рассказывать о деятельности райкома и отряда. Правда, старался говорить то, что, по его мнению, фашистам и так известно, — о возникновении, составе. Заярного выпустили, отобрав подписку о невыезде из города. Вместо того чтобы скрыться, он остался. В то же время, встретившись с Верещагиной на базаре, просил:

— Помоги добраться к своим...

«Видимо, трус. Отчаянный трус, который уже на грани предательства.  Легкий толчок — и...»

Александр Емельянович встал, прошел на кухню, залпом выпил полную кружку холодной воды. «Надо спать. Обязательно спать,— уговаривал он сам себя.— Вечером свадьба переводчика с Зинкой Писаревой. Пойду. Надо поддерживать приятельские отношения с Василием Писаревым, старшиной полиции. А для Писарева это честь — дочку за «фольксдойча» выдает, и другой «фольксдойч» на свадьбе будет... А там пора и квартиру для Алексея Федоровича подыскать. Два дня прошло, как Мария Ивановна передала эту просьбу Шкурко. Пора бы, да все ничего. Что бы такое подыскать поприличнее?.. А теперь — спать! Надо    спать!»

До рассвета оставалось добрых четыре часа...

***

Не дождавшись в ту холодную промозглую ночь Верещагиной и Острожного, Алексей Федорович Денисов решил перед утром уйти из стога, который с наступлением дня мог оказаться ловушкой.

«Может, пойти в лиман? — думал он.— Вдруг там оставили кого-нибудь для связи?»

Алексей Федорович попробовал встать, но почувствовал сильную слабость. Заболел! И заболел тяжело. Опираясь на автомат, Денисов приподнялся, голова закружилась, все поплыло перед глазами. «Еще немного, и я потеряю сознание»,— с ужасом подумал Алексей Федорович. Слабеющими руками он лихорадочно закапывался в глубину  стога.

Сколько прошло времени, не помнил. Но когда заросший, изможденный,  тяжело кашляющий добрался, наконец, к Ольховым, сестры рассказали Алексею Федоровичу, что те, кого он ждал, целы и невредимы, что отряд из лимана ушел, а Мария Ивановна два дня назад отправилась домой, в Кагальник.

«Правильно, в Кагальник, — думал про себя Денисов. — И мне нужно в Кагальник. К Марии Васильевне. К «гадалке».

Тяжелым был этот путь, но сестрам Ольховым удалось доставить Денисова к Копцевым. Там его уложили в постель, накормили.

— Боюсь, что это воспаление легких, — сказала Тоня. Она передала Марии Ивановне списочек лекарств: — Может, удастся добыть!

Лекарства достали с помощью Марии Федоровны Кучаповой в Круглянской аптеке. Из Азова в те дни часто приходила жена Нидерштрассера — Надежда Кузьминична, приносила продукты. Из Таганрога в санях лихо подкатывал к дому Копцевых Алексей Козин, вынимал из-под сена неизменный мешочек — «плата для гадалки»—и появлялся перед Алексеем Федоровичем веселым, наполненным новостями, одна радостней другой:  наши били фашистов.

Но Денисову становилось хуже и хуже. Оставаться в Кагальнике — значило, в конце концов, провалить надежную явку.

Александр Емельянович в течение трех дней выполнил просьбу райкома. Денисова согласилась укрыть у себя Матрена Ивановна Ларина, в доме № 15, на улице Толстовской. Матрена Ивановна поставила одно условие: прийти к ней днем. И вот Денисов, Верещагина, Острожный пошли в Азов, отлично зная, что грозит им, если повстречается на пути какая-нибудь сволочь. Добрались до железнодорожного переезда. Отсюда Острожный пошел кладбищем домой, к деду, а пара «странников» — заросший, изможденный мужчина, бережно поддерживаемый под руку молодой женщиной, одетой в невероятно грязное пальто, закутанной по глаза в платок непонятного цвета, — эта пара шла по городу.

Кстати, знакомые попадались. Кое-кто из них делал шаг-другой к странной паре, но потом, видимо, сообразив что-то, шел своей дорогой. Так  Денисов   устроился в   самом  городе,   где   ему могли создать уже более сносные условия для лечения. Алексей Федорович переживал:

— В такое время — и болеть! Это же дезертирство!

Ему рассказывали о делах райкома,  а  он слушал с закрытыми глазами и шептал:

— А я лежу!

У райкома, действительно, наступала горячая пора. Гитлеровцы после сокрушительного удара под Сталинградом готовились к эвакуации. Их газеты, радио, их прихвостни пугали население небылицами о том, что Советская власть и Красная Армия якобы мстят всем, кто оставался на оккупированной территории.

Райком вынужден был выступить с таким разъяснением к населению:

«Товарищи!

Фашистское гестапо и его агентура широко распространяют среди советских людей провокационные разговоры о том, что якобы Красная Армия, занимая города и села, расстреливает всех мужчин м юношей. Эта наглая ложь направлена на то, чтобы запугать советских людей и понудить их отступить с бегущими немцами и шайками предателей Родины, а потом превратить там в рабов или в немецких солдат и заставить стрелять в своих братьев.

Товарищи!

Не верьте этой несусветной лжи и провокации. Героическая Красная Армия в течение декабря и в январе разгромила и уничтожила многомиллионную армию гитлеровцев, освободила от этих грабителей тысячи населенных пунктов, много советских городов, а в них миллионы советских жителей избавлены от неминуемой смерти в застенках гестапо и на принудительных работах у немцев.

Красная Армия есть армия из рабочих и крестьян нашей Родины. В ее рядах наши отцы, братья, сыновья. Красная Армия уже бьет гитлеровцев невдалеке от нас. Вот-вот скоро наши герои будут у нас...

Да здравствуют наша доблестная рабоче-крестьянская Красная Армия и скорая победа над врагом!

Азовский райком ВКП (б)».

Распрощавшись с Марией Ивановной и Денисовым, Острожный, внимательно посматривая по сторонам, шел самой короткой дорогой домой, к деду. Шкурко при последней встрече в лимане сказал:

— Комар, надо нам повнимательней в Азове быть. Там же есть много молодежи! Работа среди парней и девчат должна   стать   главным   делом   нашей  комсомольской организации...

Комсомольскую группу создали в лимане незадолго перед боем, и счет ее свершений не был начат, хотя каждый комсомолец считал честью для себя любое задание райкома партии и, в каждом деле ребята были в первых рядах.

Дед, как всегда, обрадовался внуку, а о бабке и говорить нечего. В свое время Жора показал им один из первых номеров «Приазовской правды». Дед надел очки, старательно прочел все — от первой строки до последней, потом, любовно глядя на внука, обратился к жене со словами:

— Глянь   на   него — вылитый   Игнат! Страсть  неугомонный...  Наша  кровь...

Теперь Жора заговорил о том, что ему недели две придется пожить дома, что это опасно — вдруг среди соседей попадется сволочь! (Козин рассказывал, например, что в Таганроге на Петра Петровича Глущенко донос написал сосед — безграмотный паразит: «Человек нового порядка чужд, могу сказать — прямо жаждает советской власти». Еле-еле Петру Петровичу удалось откупиться от полиции). Дед сказал:

— Не  сомневайся,  внучек.  Подмогнем...

С помощью стариков в течение трех-четырех дней Жора встретился с несколькими ребятами из своей школы. Они очень хотели сделать что-нибудь полезное. Сначала Острожный дал им переписать обращение райкома к населению, в котором разоблачалась гестаповская клевета о зверствах, якобы чинимых Красной Армией, затем группа — ей дали условное название  «Победа» — сочиняла и распространяла свои листовки.

Ребята прочесали весь Азов из конца в конец, несмотря на то, что город день ото дня все больше заполняли войска  оккупантов.

Обобщая их донесения, Жора сделал весьма ценный вывод, который передал через Марию Ивановну райкому партии: гитлеровцам так и не удалось наладить в городе хозяйственную жизнь. Судоверфь и порт — главные предприятия Азова, — по сути, бездействовали: не хватало ни оборудования, ни рабочих рук. Работал только пивзавод да несколько артелей. Захватчики торопились вывезти из города как можно больше оборудования и продовольственных припасов. Думать от упрочении своей власти, о развертывании хозяйства  им  уже  было  некогда.

***

Сохранился в архивах любопытный документ, в котором есть несколько строк об Азове, о том, что в нем происходило за несколько дней до изгнания гитлеровцев.

В конце января 1943 года диверсионно-разведывательная группа «Вперед», сформированная из курсанток специальной школы, была направлена в тыл врага штабом партизанского движения Южного фронта. Нина Анохина, Оля Гордеева под командой Маши Ореховой прошли по тылам гитлеровцев от станицы Ольгинской до Азова и затем благополучно вернулись домой. В рапорте командованию, рассказывая о своих наблюдениях, диверсиях, встречах, девушки говорят и об Азове:

«В городе Азове — большое скопление немцев. В каждом доме было расквартировано 7—8 человек. Город усиленно охранялся...»

После  подробного  доклада  о  войсках  противника, собранных в городе, об их расположении, огневых точках, которые удалось обнаружить, разведчицы пишут:

«...Хорошо помогали школьники (Шура, Коля, Лева), а также пенсионер, по отчеству Корнилович, с помощью которых и при непосредственном их участии было повреждено 7 автомашин противника, путем прокалывания скатов...»

Пока не удалось найти ни самих разведчиц, ни их помощников. Но ценность этих скупых строк несомненна. Они лишний раз свидетельствуют, что Азов в ожидании конца полугодовой ночи гитлеровской оккупации сам всеми силами старался приблизить рассвет...

Последние директивы

Очередное заседание бюро было посвящено важнейшему вопросу. Захар Прокофьевич сформулировал его так: «Решающий этап борьбы за сохранность народного достояния».

Шкурко назвал количество колхозного зерна, крупного рогатого скота, сельскохозяйственной техники, которые находятся до поры до времени у надежных людей.

— Реальные цифры в действительности значительно выше, чем я назвал. Одна из ближайших задач - наладить точный учет.

Собравшиеся в подземелье, полулежа, при свете каганца, слушали негромкий голос Шкурко. И, закрыв глаза, ловили себя на воспоминании о том времени, когда в зале заседаний райисполкома на очередной сессии райсовета председатель исполкома делал доклад о подготовке к посевной. Так же деловито, как и в те дни, Шкурко перечисляет то, что будет брошено на поля Азовского района, как только выгонят гитлеровцев из родного края, как только стает снег. Шкурко подчеркнул, что директива райкома, направленная в свое время старостам, возымела свое действие.

— Сейчас, — говорил    Захар    Прокофьевич, — даже самые оголтелые из гитлеровских приспешников рады чем-то услужить Советской власти, может, даже вымолить прощение. Мы должны воспользоваться этим. Поэтому предлагаю оформить постановление нынешнего бюро в виде подробной директивы, которая помогла бы ^каждому советскому человеку определить свое место. Нужно предусмотреть все, до самых мелочей.

Шкурко, Сахаров, Еременко, Беляев, Кошуба, Курбала горячо обсуждали каждую строку важного документа, директивы, которой — они еще и не знали— суждено было стать последней директивой подпольного райкома.

«6 января 1943 г. ВСЕМ ПРЕДСЕДАТЕЛЯМ КОЛХОЗОВ  АЗОВСКОГО  РАЙОНА

Под городом Сталинградом врагу нанесен сокрушительный удар. Героическая Красная Армия с возрастающей силой наносит удары и теперь. Гитлеровские орды в панике бегут на запад. От этих банд очищены Кавказ, Кубань, Ставрополье, Калмыцкая АССР, Воронежская область, успешно очищается и Ростовская область. Красная Армия гонит гитлеровских грабителей на всех фронтах. Не сегодня, так завтра она освободит и наш район.

Враг отступает и с неистовой злобой разрушает и сжигает огромные богатства нашей Родины — предприятия, мельницы, склады с зерном и продовольствием. Он грабит население, угоняет и убивают скот, отнимает личное имущество у наших людей. Таким же грабежом занимаются и бегущие с гитлеровцами шайки предателей — бургомистры, старшины, полицейские и прочая мразь.

Бегут вражеские силы. Противопоставить им силы мы должны. Поэтому Азовский РК ВКП (б) и райисполком требуют от вас немедленного выполнения нижеследующего:

Первое — чтобы отступающий «враг не сжег колхозное зерно в амбарах, чтобы не угнал и не истребил скот (коров, быков, овец, свиней, лошадей), раздайте это все на хранение надежным колхозникам (их, безусловно, абсолютное большинство), установив строжайший учет и ответственность за хранение, уход и содержание скота.

Второе — чтобы колхоз был готов к успешному проведению весенней) сева (это время уже недалеко), теперь же соберите и ремонтируйте весь сельскохозяйственный инвентарь. Не забывайте, что доля участия живого тягла (лошадей, быков и коров) значительно увеличится против прошлых лет. Надо повысить упитанность этого скота и в достаточном количестве разыскать, изготовить, отремонтировать конные плуги, севозапашники, культиваторы, сеялки, бороны и другой мелкий вспомогательный инвентарь. Надо отремонтировать старую и изготовить новую упряжь для лошадей, быков и коров (хомуты, ярма, уздечки, постромки, барки, вожжи, кнуты и другую мелочь).

Третье — надо быстро отремонтировать все зерноочистительные машины (сортировки, триера, пухтели), а также мешкотару, к 15 февраля 1943 года быть полностью готовым к зерноочистке.

Четвертое — так как ранние зерновые в первую очередь будут высеваться по площадям, выходящим из-под пропашно-технических культур, немедленно организуйте колхозников и колхозниц и всех живущих в селе людей на очистку этих массивов от бодыльев подсолнуха, кукурузы и клещевины. Наличие снега в поле не должно служить тормозом в этой работе.

Пятое — теперь же заготовьте и строжайше берегите грубые корма лучшего качества и в достаточном количестве на весенний сев. Не забудьте заготовить ячменную и кукурузную дерть для весенних работ, ибо работа будет напряженная.

Шестое — сегодня же прекратите разбазаривание колхозных продуктов (мука, масло, сало, яйца, молоко, овощи и др.), организовав складирование и хранение продукции до прихода Красной Армии в строго «крытых помещениях.

Седьмое — организуйте и укрепляйте дисциплину среди колхозников, разъяснив   им, что успешное   проведение   в   жизнь этих заданий будет являться ценнейшим их вкладом   в  наше общее дело и борьбу против немецко-фашистских оккупантов. Это будет   исполнением   нашего   священного   долга перед матерью-Родиной, это будет действительная помощь Красной Армии в ее тяжелой героической борьбе против гитлеровских захватчиков. Не забудьте разъяснить колхозникам вред самогоноварения и прекратите ненужную порчу на это ценнейших сельскохозяйственных продуктов.

Настоящее письмо необходимо обсудить на совещании бригадиров и советского актива с целью привлечения их и всей массы населения на выполнение этих неотложных задач.

Вы же, оставаясь практическими руководителями колхозов, должны в первую очередь понять серьезность этого задания и чувствовать полнейшую ответственность перед Советской властью за выполнение.

Без всякого страха беритесь за это дело, и ваша успешная работа будет оценена.

Если у вас есть основание довериться сельскому старосте, надо познакомить его с этой директивой, и пусть он вам также помогает оберегать колхозное добро от грабителей и осуществить поставленные задачи.

Секретарь Азовского  райкома ВКП (б)  IIIкурко.

Командир партизанского отряда  Сахаров»

И снова   во все   концы   района   пошли   посланцы райкома. Часто они проявляли чудеса изворотливости, чтобы вернуться целыми и  невредимыми,   доставить необходимые сведения по назначению.

Вездесущий Комар — Жора Острожный, ставший к этому времени уже опытным разведчиком, — был послан в район хутора Вторая Полтава с заданием: выяснить, насколько интенсивно движение гитлеровских войск на дороге из Азова в Александровку, строго ли она охраняется.

Комар провел несколько часов у дороги, уточнил, где и в какое время лучше всего поставить мины. Чтобы увериться в своих наблюдениях, решил побывать у Мендруха. Но во Второй Полтаве шла облава. Заметил это Жора слишком поздно, скрыться уже не смог. В   числе   других   арестованных   его   посадили в сарай. Жора был сам не свой: «Так глупо влопаться! И это — выполнив задание! Кой черт понес в Полтаву!» Жора ругал себя самыми последними словами, припомнил, как выговаривал ему Беляев:

— Хороший ты парень, но ненасытный. Все тебе мало,  об осторожности забываешь.

Знал Жора, что повторяет Александр Иванович почти слово в слово сказанное ему самому Захаром Прокофьевичем. И потому посмеивался про себя: «Ругаешь, дескать, потому, что командир. А  сам-то, небось!..»

Вот  и дохвастался!

«Вляпался — думай,  как выпутаться!»  — дал себе  строгий приказ  Жора.

Думай не думай, хоть о саманную стену сарая голову расшиби,  а часовой с автоматом прохаживается у двери.

Вечером группу задержанных, в том числе и Жору, вывели из сарая.

— Куда ведете, господа? За что? — спрашивал у немцев разбитной   старикашка,  который  в  сарае   успел всем рассказать о том, что у него есть самогонный аппарат — «зверь-машина» и полицаи подсказали «господам  немцам»  запхнуть его  сюда, чтобы  завладеть таким богатством. И теперь старикашка пытался расположить солдат в свою пользу: — Чем вот так идти по морозу, ходимте ко мне, выпьем самогончика, жилочки так и взыграют...

Солдаты молчали. Потом один из них сказал другому что-то по-немецки. Оба захохотали. Первый перевел разговор:

— Двадцать плетей — не очень разговаривайт!..

— За  что,  ребята?   Вот  вам  крест  святой,  ничем противузаконным  не  займаемся.

— Допрос будет. Говори, говори... Жора прислушивался к разговору,  а сам незаметно оглядывался:   «Если и бежать,  то сейчас.  Еще немного — будет поздно. А допрос...    Бабушка    надвое сказала: удастся ли вывернуться...  Бежать! И сейчас!! Вон у того овражка...» Овражек  приближался.

Сердце у Жоры вот-вот выпрыгнет из груди. Кажется, стук его слышат конвойные. «Раз... Два... Три!» И как только группа поровнялась с овражком, Жора прыгнул в него, упал и покатился вниз. Пока солдаты опомнились, открыли беспорядочную стрельбу, Жора был уже далеко, его скрыли спустившиеся на степь  сумерки.

Два дня спустя Острожный вел Василия Курбалу и Михаила Кочергина к дороге из Азова на Александровку. Группа удачно установила мины. Можно было отправляться в обратный путь. Но так хотелось увидеть результаты работы.

Пришлось ждать долго, укрывшись в лесополосе. Казалось, часы остановились, и этой тихой морозной ночи не будет конца.

И вдруг вдали сверкнул яркий свет. — Смотри,  как обнаглели, — прошептал   Курбала. Головная   машина   почти  добралась  до  места,  где установлены мины. Вот сейчас... Но почему нет взрыва? Машина едет дальше.  И вдруг из-под колес второй машины блеснуло пламя, взрыв гулко пророкотал в морозном воздухе. За ним второй, третий...

Колонна остановилась. Поднялась паника, застрочили автоматы... Довольные, партизаны стали отходить...

Через несколько дней разведчики добыли точные данные об итогах этой диверсии: три автомашины, убито и ранено более двадцати гитлеровцев.

В ту же ночь другая группа партизан в составе Петра Еременко, Анатолия Гусакова и Михаила Меняйленко заминировала в районе Порт-Катона дорогу, идущую от Азова на Ейск. И здесь мины сработали безотказно: на воздух взлетели две вражеские машины с двенадцатью солдатами.

Все шире и шире распространялось в районе влияние подпольщиков. Жители, чувствуя, что у них есть защита, активно включались в борьбу. Райком видел свою главную задачу в поддержании, в широчайшем разжигании народной борьбы.

Но вот в райком стали поступать сведения, что некоторые старосты, не до конца сделавшие выбор в эти решающие дни, передали директиву гитлеровцам. Тогда члены подпольного райкома Шкурко, Сахаров, Ткаченко, Меняйленко отправились в села. Ночью они побывали у этих колеблющихся старост и отобрали у них подписку в том, что те выполнят директиву. Тракторы, комбайны, скот, зерно — все было взято на учет. На случай насильственного угона скота на дорогах установили посты и засады.

Когда в Ново-Маргаритовке гитлеровцы отобрали скот у колхозников и погнали в Азов, засада встретила их, охрану уничтожила, а скот угнала в степь, чтобы вернуть хозяевам.

* * *

С востока все явственней доносился артиллерийский гром. Взламывая сопротивление гитлеровцев, сметая всю нечисть, победно шла Красная Армия.

На ветпункте в Маргаритовке постоянно находились только дежурные по райкому и штабу да несколько связных. Остальные разошлись по селам и хуторам, помогая готовить подпольные группы к решающей схватке с оккупантами. На явочных квартирах члены райкома встречались с руководителями групп или оставляли для них указания. В наиболее крупные подпольные группы были направлены опытные партизаны. В Семибалках работали Ф.А. Ткаченко и И.А. Константинов, в Серебряках — И.С. Пушкарский, позднее тоже перебравшийся в Семибалки, в Александровке — В. Е.  Жуков.

Хозяева ветпункта М.Д. Кужаров и санитар Я.К. Жорник стали незаменимыми помощниками штабистов и работников райкома. Яков Кондратьевич Жорник, веселый, вечно улыбающийся, добродушный украинец, специализировался на «гостях»: он вовремя и точно    узнавал,  кто из руководящих  гитлеровцев или их приспешников появлялся в селе, сообщал, где те остановились, и советовал, как ночью удобнее подойти к хате, чтобы без особого шума их забрать. На плечи хозяев легла также нелегкая обязанность снабжения партизан продовольствием.

Колхозницы в Маргаритовке и Семибалках, Серебряках и Кугее собрали свитера, валенки, шапки, телогрейки. Особенно постарались Мария Дуб, Елизавета Сергеева, Феодора Костенко. С помощью Беляева теплые вещи были доставлены в райком и распределены по отряду.

Еще раньше по инициативе участницы Маргаритовской подпольной группы Феодоры Костенко были организованы для бойцов отряда баня и прачечная. Вскоре баня и лазарет стали действовать и в Серебряках — у Евдокии Матвеевны Нечаевой.

Словом, как и говорил Беляев, с приходом райкома в село связи его с населением еще более окрепли. А гитлеровцы, потеряв след райкома, неистовствовали. Они наводнили район провокаторами, устраивали облавы, хватали всех подозрительных. Иногда им попадались и подпольщики. Расстреляли Анну Емельяновну Котову, пытавшуюся сколотить в Азове группу патриотов. Замучили в гестапо разведчиц сестер Анастасию и Матрену Николенко.

Но прежде всего фашисты искали Шкурко, Денисова и Сахарова. Поэтому любой слух о появлении райкомовцев сразу вызывал налет карателей. В Серебряках, Семибалках, Маргаритовке гитлеровцы проводили  облавы  систематически.

В одну из январских ночей группа подпольщиков под руководством Сахарова — Гусаков, Жуков, Беляев, Меняйленко — пришла в Серебряки. Как всегда, остановились у Колтаковых. Маленькую Катю послали к руководителю группы Демьяну Кудлаю, а на улице дежурила ее старшая сестра Татьяна. Партизаны только закончили свой поздний ужин, как вбегает Таня:

— В  селе  шум!..  Слышите,  кричат!... Хата Колтаковых  на  отшибе,  когда,   быстро  одевшись, партизаны вышли на улицу, они явственно услышали рев  автомобильных  моторов,  плач,  крики.   Облава! В это время подбежала Катя:

— Фашистов полным-полно, наверно, штук сто. Село оцеплено, в центр пробраться невозможно, я бежала огородами. Немцы ходят по хатам, все обыскивают..

Первая мысль — дать отпор. Но для этого нужно точно знать силы врага. Сахаров отправил на разведку Анатолия Гусакова.

— Осторожнее, пожалуйста. И попроворнее.  Ждем тебя через час в овражке,— напутствовал командир.

Но прошло всего минут двадцать, как снова прибежала Катюша:

— Уходите как можно скорее.  Гусакова схватили.

Немцы к нам идут...

Сахаров молча пожал руку девочки, потом не удержался,  привлек  ее  к себе:

— Будь мужественной, Катюша! Спасибо за все!

Подпольщики  ушли  в степь...

Сахаров торопил  товарищей: нужно  было  поскорее  добраться  на базу  в  Маргаритовку. Видимо, налет на  Серебряки — начало    новой    карательной экспедиции против райкома, о подготовке ее предупреждал недавно Нидерштрассер. Штаб на всякий случай приготовил новую временную базу. Тщательно был разработан план решающей схватки с оккупантами.

«Удастся ли выбраться Гусакову? — думал Иван Тимофеевич.— Как-то  нехорошо  получилось...»

Толю Гусакова любили в отряде. Парень обладал недюжинной силой воли, хладнокровием, зорким глазом разведчика...

«Неужели же вот так — конец?» На подходе к Маргаритовке немного успокоились. Там было тихо, а у самого села — о радость! — нагнал товарищей Гусаков. Когда задержанных гитлеровцы согнали в клуб, а потом стали по одному выводить на допрос,  он,  пользуясь  темнотой,  выдавил

окно и убежал.

— Больше никто не успел скрыться, заметили, гады,— говорил Анатолий.— Кто-то сообщил им, что в Серебряках — штаб партизан.

В ту ночь особенно зверствовал Данила Тимофеев. — Где  партизаны?  — орал  он на Колтакова,  поощряемый гитлеровцами.

Алексей  Иванович  молчал.   Молчал  и  тогда,  когда полицаи принялись жестоко избивать его. Татьяна и Катя бросились на помощь, но приклад обрушился на голову Катюши, а Тане вывернули руки и так ударили головой о стену, что она потеряла сознание.

Мать их была во дворе. Услышав крики в хате, побежала к Кудлаям. Но и там уже хозяйничали фашисты и полицаи, хотя в доме оказались только дети.

Два дня ждала вражеская засада Демьяна. Никого, даже маленьких Женю и Раю, не выпускали из дома. Маша и Толя с тревогой прислушивались, как гитлеровцы хитро заговаривали с младшими, задавая коварные вопросы. Но малыши помнили уговор и на все  вопросы  отвечали:   «Не  знаю»,   «Не  помню».

Демьяна схватили поздно вечером, три дня спустя.

Арестованных жестоко пытали в Азове. Ничего не добившись, гитлеровцы расстреляли Демьяна Кудлая, его сестру Феону, Алексея и Дарью Колтаковых.

...Через несколько дней полицай Тимофеев попался на краю села Толе Русакову. Тот вывел его под пистолетом в степь, где его судили и приговорили к высшей  мере  наказания.

Кровь за кровь!  Смерть за смерть!..

***

Нидерштрассер сообщал: фашисты торопятся. Хотят эвакуироваться через море. Шкурко и Сахаров направились в Семибалки. Это был самый удобный отправной пункт для переправы по льду на тот берег, в Таганрог. Здесь собрались тыловые части гитлеровцев, целые шайки предателей, которые хотели улизнуть вместе с «хозяевами».

Райком дал Семибалковской группе задание: устроить на море ловушки.

Четыре ночи подряд работали подпольщики на море. Пешнями, ломами рубили полыньи, целые полосы полыней, незаметные для стороннего взгляда, которые быстро покрывались льдом.

И, когда несколько дней спустя гитлеровцы попытались двигаться через море напрямик, в заливе разыгралась, по словам И.С.  Пушкарского,  «веселая  

картина» — под лед шла техника, тонули солдаты и офицеры.

После нескольких подобных случаев гитлеровцы прекратили попытки переправиться по льду и стали двигаться по берегу моря к Азову. Но и на дорогах их ждали народные мстители — летели на воздух машины, под пулями подпольщиков падали гитлеровцы и их прихлебатели, в дома предателей по ночам летели гранаты или являлись суровые судьи, которые именем Советской власти объявляли неумолимый приговор.

Предчувствуя крах, гитлеровцы все же старались очистить свой ближайший тыл от постоянной угрозы.

...Было около двух часов ночи, когда к Шкурко и Сахарову, расположившимся в хате на дальней окраине села, явились связные и доложили, что засадой на  берегу  моря  задержаны  двое  подозрительных.

— То ли дураки,  то ли шпики,— сказал  Пушкарский.— Спрашивают,  как пройти  к  партизанам.

— Давайте   сюда   этих  дураков...

И вот они стоят перед командиром и комиссаром. Один долговязый, с хорошей военной выправкой, в красноармейской ушанке и шинели нараспашку, из-под которой видны новенький немецкий мундир и почти новые офицерские брюки с красным кантом. Другой, ростом пониже, тоже одет в советскую ушанку, шинель и сапоги, немецкие мундир и брюки. У обоих — наши русские трехлинейки. У первого — документы советского лейтенанта-артиллериста и комсомольский билет, у второго — тоже комсомольский билет  и  шоферское   удостоверение.

— Кто  такие?  Откуда?  Почему  бродите ночью?

Первый бойко стал рассказывать за обоих:

— Мы окруженцы,  я попал в районе  Орла,  он в Белоруссии. Встретились   под Таганрогом,  услышав, что на этой стороне действует партизанский    отряд, решили пробраться через море. Если вы — партизаны, примите  нас,   мы  будем  воевать  с  гитлеровцами  без пощады.

Сахаров погладил бороду и насмешливо спросил:

— А разве  партизан  поближе  не  было?  Партизаны везде есть...

Рассказы задержанных никого не убедили. В ответах и поведении пришельцев чувствовалась какая-то фальшь.

В конце концов пришельцы вынуждены были признаться, что засланы гитлеровской разведкой из Таганрога. Цель — найти Азовский отряд, нейтрализовать его действия.

— Опоздали, господа,— сказал  Шкурко.— Опоздали и вы, и ваши хозяева.

Долговязый заискивающе смотрел ему в глаза:

— Господин комиссар, не убивайте нас. Ведь мы рассказали все  чистосердечно!..

— А что вам оставалось? — зло возразил Захар Прокофьевич.— Но  мы военнопленных не вешаем и собаками не травим. — И, повернувшись к Колесникову и Пушкарскому, сказал: — Отправьте их на полевой стан пятой бригады. Потом передадим Красной Армии.

За поимку этих шпиков, оказавшихся важными птицами, партизаны получили благодарность особого отдела  44-й армии.

Красный  флаг  над  сельсоветом

Азовцы  готовились  к  решающим  схваткам. В передовой статье одного из январских номеров «Приазовской  правды» говорилось:

«Враг бежит, павший духом. Раздор и разложение, паника и смерть среди немцев, румын, венгров и итальянцев — налицо. Остановки у них больше не будет.

Но нельзя забывать, что чем сильнее будут удары по врагам, тем больше они будут звереть... Враг пытается увезти с собой и людей, и все народное добро: скот, зерно, продовольствие, машины, ценности. А если что и не удается, то будет уничтожать.

Советские патриоты! Мужественно, грудью отстоим все, что враг посмеет отбирать.

Не бойтесь, главные его силы разбиты и уничтожены... Оберегайте склады, амбары с зерном, берегите и не отдавайте скот, зерно и продовольствие.

Вооружайтесь чем можно и бейте бегущих фашистов и предателей, изменников Родины.

Победа за нами!»

Этот призыв нашел горячий отклик в сердцах советских людей. Они вступали в подпольные группы, участвовали в освобождении родных сел от гитлеровцев,  восстанавливали  Советскую  власть.

***

1 февраля уполномоченный райкома Иван Степанович Пушкарский и связной Виктор Малина направились из отдаленного полевого стана, где находились вот уже несколько дней, в Семибалки, чтобы разведать  обстановку. Подпольщики побывали на явочных квартирах у Соколовых, Лукашенко, Денисенко. Узнали, что гарнизон здесь у гитлеровцев небольшой, но почти постоянно, сменяя друг друга, проходят отступающие части гитлеровцев.

Подпольщики пошли по направлению к Семибалковской МТС. В пути встретились с группой оккупантов, направляющейся к селу. Подпольщики срочно вернулись  к Соколову.  Пушкарский сказал:

— Иван Михайлович, пусть все мужчины, которые сейчас в селе,  отправляются к нам на полевой стан. Иначе фашисты их зацапают...

Когда подпольщики вернулись к себе, в домике было полным-полно мужчин, негде было не только сидеть, но и стоять. Темно. Только неровный свет, падающий от печки, освещал лица собравшихся.

Иван Пушкарский встал у двери.

— Товарищи!   —  сказал  он  громко.— Товарищи! Мы сейчас выступаем в село.  Получите  оружие. У Семибалок нас ждут партизаны и члены подпольной группы вашего села.  Сегодня фашистской власти в Семибалках  пришел  конец. Вперед, товарищи!

Собравшихся разделили на несколько групп. Вскоре к ним присоединились вооруженные Константинов, Ткаченко, Глущенко, Новиков, Баранос, Соколов, Гайдуков и другие.

И вот уже дружное «ура» звучит в предутренней тишине. Ошарашенные внезапным нападением, гитлеровцы отстреливаются как попало. Полицаи бегут,  бросая оружие.

2 февраля над Семибалками взвился красный флаг.

В    результате   этого скоротечного  боя было  убито 26 гитлеровцев, 43 взято в плен, среди них — 1 переводчик коменданта Герман. Кроме того, патриоты захватили три автомашины (одна из них с оборудованием для радиостанции, две — с продовольствием),  12 винтовок, 2 автомата.

Красный флаг победно реял и  над  Маргаритовкой. Изгнав 3 февраля из села   трусливо бегущих оккупантов, партизаны, подпольщики и работники райкома собрались у сельсовета.

Красное полотнище, заботливо припасенное для этого случая Кужаровым,  билось на ветру. Взволнованный и счастливый Шкурко обратился к населению  с речью:

— Товарищи! Дорогие мои советские люди! Час свободы настал! Красная Армия скоро будет здесь. Но мы не знаем, когда это произойдет — через день, два или три. Наша задача — не пустить врага обратно, встретить  Красную Армию достойно!

При освобождении Маргаритовки Беляев, Козин, Еременко, Калмыков, Каранда, Сергеев вели за собой людей. В течение суток они уничтожили и захватили в плен 23 гитлеровца и 18 предателей Родины — полицейских и старост. Командованию 276-й стрелковой дивизии и здесь были переданы трофеи: 18 винтовок, 2 автомата, 8 оседланных строевых лошадей, 12 подвод с боеприпасами и продовольствием.

Подпольщики   сел   Круглого  и Стефанидинодара  уничтожили гитлеровцев, пытавшихся поджечь склады «Заготзерно», в которых хранилось 400 тонн пшеницы. Освобождая свои села, подпольщики уничтожили немало оккупантов и их приспешников, захватили оружие, повозки с продовольствием, 800 тысяч рублей наличными.

Сила удара подпольщиков нарастала. Через день Ново-Маргаритовка, Порт-Катон, Серебряки также были освобождены от гитлеровцев. Добрая половина. Азовского района стала советской до подхода регулярных частей Красной Армии. Патриоты повсюду уничтожали бегущих фашистов и предателей Родины, захватывали автомашины и повозки с боеприпасами, техническим оборудованием и продовольствием. В сельхозартелях «Красный водник», имени Пушкина, «Труд Ильича», «Большевик», имени Буденного и в других гитлеровцы не могли ничем поживиться, ибо в складах было пусто.

В эти дни погибли опытные партизаны, прошедшие весь путь борьбы, — Василий Курбала, Михаил Меняйленко, Григорий Ольховой, Василий Муравицкий, Петр Еременко, Михаил Кочерга, Тихон Кошуба.

Еще в конце января азовцев нашел связной александровский партизан. Он сообщил, что александровцы вступили в бой за освобождение района. Несколько дней спустя было получено известие, что отряд 3 февраля захватил  Александровку. Несмотря на контратаки гитлеровцев, партизаны удержали  село  до  подхода  Красной Армии.

Советские войска вступили на территорию Азовского района.

В селах, уже освобожденных от оккупантов, проходили волнующие встречи. Председатель райисполкома А.Ф. Денисов, еще не совсем оправившийся после болезни, секретарь райкома 3.П. Шкурко, члены райкома И.Т. Сахаров, И.Е. Еременко, Ф.А. Ткаченко выступали на митингах.

Особенно радостно встречали земляков — бойцов кавалерийского полка. На очередь встала задача освобождения районного центра.

4 февраля из Ново-Батайска в направлении Азова выступила 320-я ордена Красного Знамени стрелковая дивизия.

С другой стороны к городу шла  151-я стрелковая дивизия.

К десяти часам вечера 5 февраля советские войска сосредоточились в нескольких километрах южнее города. Вместе с ними были партизаны и подпольщики. И вот получен приказ атаковать фашистов, засевших в юго-западной части Азова, чтобы затем, развивая наступление, выйти через центр города к Дону, отрезав тем самым путь противнику на Таганрог.

На рассвете 7 февраля советские воины пошли в наступление. Через полчаса передовые подразделения ворвались в Азов и заняли станцию, а к одиннадцати часам — почту, телеграф и другие учреждения. В центре города взвился красный флаг!

Цокали копыта коней по каменной мостовой Азова. Медленно ехали бойцы 3-го эскадрона кавалерийского полка по улицам города, жадно всматривались в его измученный за полгода оккупации вид.

Вечером в здании райкома партии состоялась встреча  партизан  с  бойцами.

Вспомнили первые дни войны, поражения, победы. Узнали партизаны, как сражались земляки на Северном Кавказе.

После отступления из города народные ополченцы в составе 17-го казачьего кавалерийского корпуса форсированным маршем выступили в направлении станицы Канеловской, чтобы задержать здесь врага и дать возможность отходящим частям 10-й кавалерийской дивизии занять оборону на новом рубеже. Там и произошло их боевое крещение.

Жаркий бой разгорелся в ночь на 1 августа 1942 года. Бойцы сражались мужественно и стойко. Азовские кавалеристы выполнили свою задачу: отразили все атаки численно превосходящего врага. В ейских плавнях нашли свою могилу около ста гитлеровцев. Казаки захватили много оружия противника и знамя эсэсовского батальона.

После разгрома гитлеровцев под Сталинградом советские войска развернули наступление на всех фронтах. Опасаясь окружения, немецкое командование поспешно отводило войска на Армавир и Ростов.

После  тяжелых оборонительных боев и кавалеристы перешли в  наступление  восточнее Моздока. У села Дудинки, укрепившись на заранее подготовленном рубеже, фашисты предприняли яростную контратаку. Но она не имела успеха. Казаки вышибли гитлеровцев с занимаемых позиций и снова перешли в наступление.

— Помните Колю Ручкина, Захар Прокофьевич? — спросила Наташа Чевела.— Он на первом митинге выступал, 22 июня, клятву давал от имени молодежи, помните? Так вот в бою у Дудинки он гранатами подорвал шесть вражеских танков, а когда гранаты закончились, ударил из пулемета по смотровой щели мчавшегося на него танка. Коля погиб под гусеницами,  но не пропустил врага.

Так сражались азовцы за Дон на Кубани и в Ставрополье. Теперь Донской казачий корпус носил гордое имя 5-го гвардейского.

Поздней ночью закончилась встреча. Но из райкома никто не ушел. Так одетые, с оружием и спали тут,  на полу.

Азов был освобожден, но фронт находился рядом. Райком партии и райисполком в те дни не знали ни часу покоя и отдыха. Нужно было налаживать хозяйственную жизнь в районе, обеспечивать Советскую Армию необходимым, в первую очередь, продовольствием. Сказалась кропотливая работа в тылу врага: тысячи пудов хлеба были отправлены в государственные склады, на мясокомбинат доставили сотни голов скота для снабжения фронта. За короткий срок колхозники района сдали государству свыше 500 тысяч пудов зерна,  более тысячи голов скота.

Бывшие подпольщики стояли на самых ответственных постах, налаживали порядок, восстанавливали хозяйство района. Захар Прокофьевич Шкурко возглавил райком ВКП (б), секретарями работали Иван Тимофеевич Сахаров и Иван Ефимович Еременко. Алексей Федорович Денисов, как и раньше, был председателем райсовета депутатов трудящихся. Марию Ивановну Верещагину назначили заведующей районного отдела социального обеспечения. Георгий Острожный  стал   секретарем райкома   комсомола.

Правда, на этой работе он пробыл недолго. Вскоре его вместе с Анатолием Гусаковым, Виктором Малиной, Виктором Литвиненко, Алексеем Козиным, Георгием Михайличенко, Владимиром Жуковым послали во вражеский тыл, и он стал, так сказать, кадровым партизаном.

Азовцы развернули сбор средств на танковую колонну, сдавали для армии продукты питания и теплую одежду. Колхозные пчеловоды села Головатки С. П. Резван и А.X. Короленко сдали в фонд обороны Родины сорок тысяч рублей. Да разве только они? Многие азовцы отдавали в ту пору все, что могли, для победы над врагом. Жители села Круглого писали землякам на фронт:

«Мстите, дорогие воины, за кровь и слезы наших матерей, отцов, сестер и братьев! Мстите за разрушенные рукой злодеев города и села. Бейте немцев на фронте, а мы поможем вам своим самоотверженным  трудом  в  тылу».

Обо всем этом рассказывал Захар Прокофьевич Шкурко на пленуме Ростовского обкома партии, когда обсуждались задачи областной партийной организации в связи с освобождением области от немецких оккупантов.

— Жители нашего района готовы сделать все для победы над врагом,— заявил Захар Прокофьевич.

Секретарь обкома партии Б.А. Двинский зачитал письмо участников пленума Центральному Комитету БКП(б):

— «За  любимый  тихий Дон, за свою прекрасную Родину, за свой колхозный строй,  за свой очаг донские казаки дрались как львы, и в регулярных частях Красной Армии,  и  в добровольных  формированиях, и в партизанских отрядах».

Слушал Шкурко и вспоминал дни недавно закончившегося подполья.

Участники пленума  писали:

«Мы вложим всю энергию, большевистскую страсть в дело восстановления разрушенного хозяйства наших городов и станиц, наших фабрик и заводов, уже сейчас дадим армии и стране хлеба от колхозов и совхозов, чтобы страна, фронт уже в ближайшее время почувствовали помощь освобожденных ростовчан и казачества Дона».

В эти дела свой немалый вклад внесли и азовцы. Весной 1943 года они успешно провели сев своими семенами, спасенными от врага. На поля вышли сохраненные патриотами тракторы,  лошади.

Земля щедро вознаградила тружеников района. Колхозы получили хороший урожай. Значительная часть промышленности начала давать продукцию. Рыбаки успешно организовали лов рыбы, прямо с тоней грузили  они  ее  для Советской  Армии.

В августе 1943 года в Азов пришла правительственная  телеграмма за подписью И. В. Сталина:

«Секретарю Азовского райкома, ВКП (б) товарищу Шкурко, председателю райисполкома А.Ф. Денисову, азовским партизанам тт. Сахарову, Константинову, Еременко, Кудлай, Ольховой.

Передайте казакам, казачкам и всем трудящимся Азовского района, собравшим 2 300 000 рублей деньгами и 245 000 рублей облигациями госзаймов на строительство колонны «Донской казак» и сдавшим в фонд Красной Армии 260 000 пудов зерна, 50 000 пудов подсолнуха и 25 000 пудов рыбы, привет и благодарность Красной Армии».

Теплым апрельским днем в хуторе Рогожкино состоялась волнующая встреча. На выгоне опустился самолет. Это Степан Кретов с товарищами прилетел в гости к азовским колхозникам, спасшим его прошлой зимой.

Много лет спустя дважды Герой Советского Союза Степан Иванович Кретов так писал об этой встрече:

«Тяжелым камнем на мое сердце легла весть о гибели в партизанском отряде Тихона Ивановича Кошубы.  Помню, сказал только от  имени  экипажа:

— Зачтем фашистам и эту потерю. За все отомстим врагу.

Со спокойной совестью могу заключить: те слова с боевыми делами у нас не разошлись».

Вскоре Захар Прокофьевич Шкурко писал сыну Юрию,  курсанту военного училища:

«28 августа проводим на могиле Аркадия Штанько траурный митинг всей азовской молодежи. Сегодня осматривал уже готовый, сделанный ему в парке памятник... Получился красивый, большой. На нем замечательные  надписи...»

И дальше:

«Азовская молодежь никогда его не забудет... Замечательный юноша был он. Верный Родине сын. Храбро погиб в бою с немцами-фашистами. Он пример для вас. На его примере будем воспитывать целые поколения молодежи».

На митинге Захар Прокофьевич цитировал строки из дневника Аркадия Штанько:

— «Все равно в Азове будет Советская власть!»

И собравшиеся в парке парни и девчата повторяли про себя стихи, выбитые на памятнике юному разведчику:

Я долю свою по-солдатски приемлю.

Ведь,  если  бы  смерть  выбирать нам, друзья,

То лучше, чем смерть за родимую землю,

И выбрать нельзя!

ЖИВУЩЕЕ В ПАМЯТИ

То нам, молодцам, дорого надобно, чтобы наша была слава вечная по  всему  свету...

«Повесть об Азовском осадном сидении донских   казаков»

Расцветай, наш край

                         чудесный,

Древний город рыбаков!

О тебе слагают песни,

О тебе поют, Азов!

Из песни

Более четверти века минуло с тех пор, как азовцы громили фашистскую нечисть в своем краю. Но и сейчас стоит встретиться трем-четырем партизанам и подпольщикам, как сразу же начнутся воспоминания:

— А помнишь,  как...

— Нет,  ты помнишь,  как...

Однажды в канун Дня Победы в Азове встретилась большая группа партизан и подпольщиков. Были здесь и И.Т. Сахаров, и И.Е. Еременко, и И.С. Пушкарский, и А.И. Беляев, и И.А. Константинов, и Ф.А. Ткаченко  и другие.

На их груди ордена и медали за мужество, проявленное в годы войны, и самоотверженный мирный труд. Родина достойно наградила своих сынов и дочерей.

Ордена Отечественной войны I степени и медали: «Партизану Отечественной войны» I степени были вручены   3.П. Шкурко  и  И.Т. Сахарову, подвиги  

Т.И. Кошубы, М.М. Меняйленко, Г.А. Ольхового посмертно отмечены орденом Отечественной войны II степени, а юный партизан Аркадий Штанько удостоен ордена Красной Звезды. Орден Красной Звезды получили и А.И. Беляев, А.Ф. Денисов, И.Е. Еременко, Г.И. Острожный, А. И. Гусаков, В. В. Муравицкий.

Более тридцати азовских партизан и подпольщиков награждены медалями «За отвагу», «За боевые заслуги»,  «Партизану Отечественной войны».

За традиционной чаркой помянули тех, кого уже нет с нами.

Помянули павших смертью храбрых в борьбе с гитлеровцами после освобождения района — Алексея Козина, Анатолия Русакова, Георгия Михайличенко, Владимира Жукова. И тех, кого унесли из жизни годы и тяжелые болезни,— Захара Прокофьевича Шкурко и Алексея Федоровича Денисова.

Товарищи по борьбе смотрели друг другу в глаза, словно спрашивая: как ты прожил эти годы? что дал людям?

...Только недавно оставил работу в далеком Мурманске Иван Тимофеевич Сахаров, ныне персональный пенсионер, секретарь партбюро одного из крупнейших в Ростове домоуправлений. На отдыхе тоже персональный пенсионер Александр Иванович Беляев. Недавно вышел на пенсию Иван Ефимович Еременко, проработавший многие годы преподавателем Азовского индустриального техникума. Нянчит внуков Мария Ивановна  Верещагина.

Годы берут свое.

Ветеранов заменила молодежь. Георгий Игнатьевич Острожный строит жилые дома в Западном микрорайоне Ростова; Виктор Сергеевич Литвиненко — заместитель управляющего строительным трестом в Донецке. В Таганроге работают Антонина Андреевна и Евдокия Андреевна Ольховые. Успешно трудятся на различных предприятиях Валентина Федоровна и Мария Федоровна Кучаповы, Виктор Георгиевич Малина, Валентина Ефимовна Самсонова-Юраева и другие партизаны и подпольщики.

Стали взрослыми дети подпольщиков, в меру своих сил помогавшие  старшим.  Анатолий Демьянович  Кудлай — заместитель директора крупного завода, его сестра Мария Демьяновна — монтажница, Евгений Демьянович — кандидат технических наук, Раиса Демьяновна  — работник   телефонной  сети...

Партизаны и подпольщики — постоянные гости на пионерских сборах и комсомольских собраниях, активные участники походов молодежи по местам боевой  и  трудовой  славы  отцов.

И в День Победы партизаны тоже были с молодежью. Прошли по городу, поднялись на древний крепостной  вал.

Отсюда хорошо виден весь город. На глади тихого Дона сверкали блики весеннего солнца. Как на ладони, раскинулись корпуса заводов — кузнечно-прессового оборудования и кузнечно-прессовых автоматов. Им еще нет и полутора десятков лет. А тут, прямо у подножия, — порт, ставший портом пяти морей. Левее — крупнейший на Юге страны рыбокомбинат, у причалов которого покачиваются на волнах сейнеры, спущенные со стапелей местной судоверфи.

Музыка, песни, веселый гомон нарядно одетых людей заполонили весь город.

И только в одном уголке парка царила тишина. Группа молодежи замерла здесь у скромного обелиска, под которым похоронен юный партизан Аркадий Штанько. Вместе с молодежью остановился тут и Иван Тимофеевич Сахаров. Он никогда не забудет Аркадия Штанько, такого же серьезного и смешливого, доброго и отважного, как те, что пришли почтить его память. Он навсегда остался их ровесником. Павшие в бою не стареют.

Ветер издалека донес в парк мелодию:

Как  много  их,  друзей  хороших,

Лежать осталось в темноте...

Многие, многие люди — молодые и пожилые, полные сил, гражданской зрелости и совсем юные — пали, чтобы могли жить эти ребятишки в красных галстуках, эти парни и девчата с комсомольскими значками на груди…

Светилась, падая ракета,

Как догоревшая звезда.

Кто хоть однажды видел это,

Тот не забудет никогда.

Он не забудет, не забудет

Атаки яростные те...

Иван Тимофеевич Сахаров, Иван Ефимович Еременко, их боевые друзья стоят у памятника юному разведчику. К ним словно возвращаются годы войны.

С их горестями и победами, с их жертвами и радостями.

С их любовью к Отечеству, охваченному огнем битвы с вражеским нашествием.

С их мужеством...

1967—1971 гг.