Joomla! Open Source Content Management

Гасенко, Г.С. В путь-дорогу дальнюю /Г.С. Гасенко.- Ростов-на-Дону: Ростовское книжное издательство, 1968.- 115 с.: ил.

Г Л А В А 1

  Через луг, по коровьей тропе, идут четверо: Мишка, Женька, Витька и Сашка. С рассветом низовье Дона затянуло густым неподвижным туманом. Справа и слева темнеют серые бесформенные глыбы. Сразу и не поймешь, стога сена это или кудлатые вербы. Травы от росы поседели.
 Впереди — рыжеголовый, весь в конопинах Мишка, Штаны закатаны до колен. В майке. Бамбуковое удилище на плече. Походка у него стремительная, пружинистая. Весь подавшись вперед, он идет, будто против сильного ветра. А голова — то в одну сторону, то в другую, точно что-то высматривает: ну-ка, где тут, что тут?
  — Смотри, Жека, — говорит он, не оборачиваясь.— Травы не скошены, а сено в копнах. Почему такое?
  Покусывая стеблинку волошка, Женька нехотя смотрит по сторонам :
  — Ну и что?.. Скосили, а она опять выросла. Земля тут вон какая — сырость!
  — Ха-ха, «сырость»! — смеется Мишка. — То кусты да вербы!
  Женька длинноногий, намного выше Мишки. Голову он держит прямо и высоко, будто через забор заглядывает. В руке маятником раскачивается плоский чемоданчик, который он с гордостью называет этюдником. Шагает Женька медленно, но широко, точно сажени отсчитывает.
  — У художника глаз должен быть, что фотоаппарат! — донимает его Мишка. — Глянул раз и все засек!
  — Ладно, топай! — толкнул его Женька этюдником в спину.
  За Женькой поторапливается Витька. Худощавый, мягкие белесые волосы торчат во все стороны, отчего маленькая голова похожа на свернувшегося в клубок ежика. Руки и шея — в гусиных пупырышках, на щеках — светлый пушок. Самое примечательное у Витьки — это два передних зуба. Они вымахали вполовину длиннее остальных, налезли друг на друга и вечно выглядывают из-под верхней губы. И когда серые мечтательные глаза жмурятся, лицо делается улыбчивым. Так и кажется, что Витька вот-вот «сморозит» что-нибудь смешное.
  Позади всех плетется Сашка. В четверке он самый младший. Низкий, «толстун», как его называют дома. На круглой лобастой голове — старый артиллерийский картуз (он давно отвоевал его у отца). Правда, картуз ему великоват. Сашкина голова утонула бы в нем, но, спасибо, есть уши, поддерживают.
  Он прислушивается и не понимает, почему так: сколько идут, а коростель все рядом дыркает, будто бежит вдоль тропки. Посмотрит, посмотрит Сашка по сторонам, а коростеля не видно. Правду, значит, говорит Витька, что эту хитрющую  птицу никогда не увидишь. Она скрывается от человека в траве. У нее есть свои тропки. Бегает она по ним, и травинки не зацепит. А еще говорит Витька, что этот рыжий красноносый разбойник птичьи гнезда разоряет, за яйцами охотится. А то и птичку какую убьет, чтоб мозгами полакомиться. Противная птица! А дыркает хорошо. Точно человек притаился в траве и чиркает расческой о краешек фанерки: дыр-дыр! Дыр-дыр!
  Сашка пробует подобрать звук. То ногтями о ногти, точно кресалом о кремень, то языком: хры-хры! Хры-хры!
  Увлечется, глянет, а ребята уже далеко. Припустит бегом, догонит и снова: хры-хры! Хры-хры!
  Коровья тропка повернула вправо, а Мишка нацелился влево, к Щучьему ерику. Говорят, там есть омут и в нем окуни хорошо ловятся. Может, и правда. Мишка почти бежит и уже на ходу разматывает удочку. Выскочил из-за тальниковых кустов, а у ерика, на лужайке, дымится костер. У костра — человек на четвереньках, дует под котелок. Капюшон брезентового плаща упал ему на голову, прикрыл ее и не поймешь, старый или молодой.
  Мишка первым подошел к костру, быстрым взглядом окинул все вокруг, сказал громко:
  — Здравствуйте!
  Человек поднял голову, откинул капюшон. Серые глаза торопливо ощупали каждого, и худощавое загорелое лицо его сморщилось в добродушной улыбке:
  — Здоровеньки!.. Раздевайтесь!
  А они и без того были почти раздеты. Кто в майке, кто в рубашке. Штаны закатаны до колен. Только самый малый из них — в большом картузе и в просторной, не по плечам, куртке с длинными рукавами.
  В шутку сказанное слово «раздевайтесь» сразу настроило ребят на шутливый лад. Мишка заглянул в котелок.
  — Чаек, дешка? (У него получалось не дедушка,  а дешка.) — Чаек, дешка, будем пить?
  «Дешка» сдвинул фуражку на затылок.
  — Нет, парень, хватай выше!— сказал он.— Уха будет!
  — Уха?! — Витька потер от удовольствия свою белесую голову.— Пор-рядочек! Я такое дело очень уважаю!
  — Неужели? — притворно удивился старик. — А я, грешник, думал, что тебе ее и на дух не неси!.. Ну, а ежели так, то за  чем  дело стало? Улов-то где ваш?
  — Улов? Да у нас, дешка, рыбы — вагон и маленькая тележка!— Витька присел на корточки, сбросил с ведерка крышку, и на траву полетели три серых головастых бычка и две красноперки. — Во, смотрите сколько! Аж пять штук! Целая куча!
  Бочком, с важным видом подошел и Сашка. Нахмурившись, он долго рылся в кармане, потом достал облипшую хлебными крошками верхоплавку величиной с мизинец, бросил на «кучу»:
  — Шестая, — сказал он и также важно отошел в сторону.
  Старик посмотрел на его просторный картуз, на тонкие исцарапанные ноги, сказал весело:
  — Ну,   раз  дело  пошло   на   складчину,   значит, уха будет.  Вот только топка, будь она неладная, не горит, — показал он на кизяки-шлепанцы. — С вечера собирал — сухие были, а за ночь отсырели.
  — Не горят? — Мишка швырнул в сторону удилища, припал щекой к земле и так принялся дуть, что над котелком фонтаном замельтешили белые хлопья пепла.
  — Они... у меня... быстро   загорятся! — говорил    он   с   передышкой.
  Старик посмотрел, с каким усердием Мишка взялся за дело, поднимаясь, сказал:
  — Сразу видно, что кочегар! Вижу, толк будет!
  Подтянув повыше голенища сапог, пошел к ерику. А вскоре вернулся с садком, в котором трепыхались, шелестели чешуей штук шесть крупных полосатых окуней и три больших судака. Сашка шлепнул себя длинными рукавами куртки, подпрыгнул от радости:
  — Ую-юй! Гляньте, гляньте, сколько рыбы!
  Старик бросил к Витькиным ногам увесистого судака и двух окуней, спросил:
  — Хватит?
  Витька посмотрел на рыбу и махнул рукой:
  — Ладно, дешка, помиримся: наших шесть, ваших три — где наша не пропадала!

ГЛАВА 2

  Весело клокочет в котелке уха, выпрыгивают мутные брызги, сердито шипят на жарких угольях. Вкусно пахнет вареным луком, лавровым листом. Сашка сидит перед костром, сложив калачиком ноги, втягивает в себя душистый парок, по запаху определяет: «Вкуснятина!»
  Старик разостлал плащ, нарезал хлеба и снял с треноги котелок.
  — Ну, рыбаки, давайте к столу, — скомандовал он. — Шанцевый струмент имеется?
  — Ложки? — догадался Витька. — Эх, вот ложек у нас, дешка, и не-ету!
  Старик потянул к себе плетеную кошелку.
  — Не дешка меня зовут, а Викентием Софронычем, — сказал он, роясь в кошелке. — А можно и дедом Кешей... Вот у меня тут две ложки, вот кружка, приспосабливайтесь.
  Женька схватил брошенную на брезент ложку, а Мишка потянулся за кружкой.
  —Пусть, Витек, нам будет хуже, — сказал он. — Будем напеременки: сначала ты, потом я. Идет?
  — Ну, а мы с Сашкой как-нибудь помиримся, — сказал Викентий Софроныч. — Двинься ближе,  Сашок.  Да  картуз   за  столом  сними.
  Холодный туман плотно прижимался к седой от росы траве. А когда припекло его сверху, он вдруг задвигался, разорвался на клочья, стал подниматься лохматыми белесыми облаками. В голубую прореху глянуло солнце и вмиг на камышах, на полегшей траве, на паутиновых сетках, натянутых между сухими стеблями травы, вспыхнули, засверкали мельчайшие искорки росы. Звонче закуковали на вербах кукушки, азартнее затрещали коростели.
  Викентий Софроныч расстегнул куртку, сказал:
  — Не журись, хлопцы, сейчас припечет!
  А хлопцы и не журились. Они с удовольствием хлебали горячую уху, обсасывая косточки вареной рыбы. Викентий Софроныч, не торопясь, задавал им вопросы, они наперебой рассказывали о себе. Не успели и котелка ухи выхлебать, а старик уже чуть ли не всю историю ребят выведал. Узнал он, что Женька, Витька и Мишка этой весной перешли в пятый класс, а Сашка нынешней осенью пойдет только в первый. Прошлой осенью ему не хватило десяти дней до семи лет. Отец Сашки хотел идти кого-то просить, чтоб приняли, но мать отговорила его: «Мал еще, пусть погуляет годок».
  О Мишке и Сашке рассказал Витька. Вот, мол, и не похожи друг на друга, а родные братья. Сашка — на мать похож, такой же «глазастый толстун», а Мишка — весь в отца:  «оба красноголовые и в конопинах». Мать Мишки и Сашки не работает, «домовничает», а отец у них — шофер на самосвале.
  Витькиных и Женькиных родителей Софроныч хорошо знает. Отец у Витьки умер лет десять тому назад — долго болел после фронтовых ранений. Витька, наверное, плохо его помнит. Мать — учительница, ботанику и зоологию преподает. Женщина тихая и очень сердобольная. У Женьки отец тоже худого слова человеку не скажет. Маленький и молчаливый, как сизовороненок. Должностью отца Женька, по всему видно, гордится: он у него бухгалтер, в горгазе работает. К тому же еще и заочно в институте учится. Мать Женьки, как и Мишкина, «домовничает». Только соседки почему-то ее называют бухгалтером, а отца Женькиного — бухгалтершей.
  Мишка любит все опасное и неизведанное. Космос, Антарктида — вот его сокровенные мечты. А Женькино будущее — все как на ладони: он будет художником. Мать сказала, точно топором отрубила: «Закончишь одиннадцать классов и прямо в Москву, в художественное училище!».
  Витька больших планов пока не задумывает. Одна мечта накрепко засела ему в голову: поездить бы лето по Дону, попутешествовать.
  — Лодочку б сейчас нам,   эх!.. — мечтательно   сказал   Витька   и вздохнул.
  Все усердно ели уху, только молча переглядывались. А Витька подождал немного и добавил:
  — А лучше, если б плот... Люблю плавать на плоту. Сделать, на нем шалаш, примус взять из дому, удочки. Ездили б, изучали...
  Женька вытянул длинную шею, хохотнул:
  — Ха-ха! Он бы изучал, наблюдал! А чего б ты изучал?
  — Ну  разное  там! — сказал  Витька. — Птиц,  растения  всякие. Я очень такое люблю! Как, дедушка Кеша?
  — Что ж, и это нужное дело, — охотно согласился Софроныч. — Без науки тоже нельзя.
  — Ну есть такая наука! — пробасил Женька ломким баском. — Фенология называется! Ну и что?
  — Да ничего! — обиженно сказал Витька. — Изучал бы и все! — А про себя подумал: «Хвастун!»
  Ух, и не нравится ж ему Женька, когда выскакивает поперед всех со своей начитанностью! Сидит вечерами в батиной библиотеке, начитается всякой всячины, а потом хвастает.
  Будь бы и у Витьки дома такая библиотека, он тоже не меньше знал бы. Но он тоже кое-что знает. Выждал, пока за «столом» притихли, спросил:
  — А знаете, как раньше Дон назывался?
  — Внимание! — взмахнул Женька руками, как   дирижер. — Сейчас профессор кислых щей Виктор Борисович Лехтер закатит лекцию!..
  Мишка дернул его за рукав, будто штепсель выдернул:
  — Помолчи, громкоговоритель!
  Женька с наигранной обидой пожал плечами:
  — Зажим... ни больше, ни меньше.
  Викентий Софроныч положил в миску головку судака, потрогал Сашку за плечо:
  — Ты, Сашок, слушай, а сам не зевай. Ешь и ешь. — И к Витьке : — Ну-ну, так как же Дон раньше-то назывался?
  — Танаис! — выпалил Женька.
  — Сидел бы ты, не выскакивал! — рассердился Витька. — Амазонией назывался, ясно тебе!.. Потому, что в нем купались амазонки! А когда в Амазонии утопился парень один, по имени Танаис, реку стали называть Танаисом!
  — Погоди, это кто ж такие — амазонки? — спросил дед Кеша.
  — Женщины такие были! Наездницы!
  Софроныч с уважением посмотрел на Витьку.
  — Вот, брат, какие ты истории знаешь... Где ж ты такое вычитал?
  — Не вычитал я, — признался Витька. — Это Татьяна Егоровна, историчка из одиннадцатой школы, к нам ходит. Рассказывала маме, а я тоже слушал.
  Викентий Софроныч пригладил седые усы.
  — Та-ак... А чего ж это парень тот утопился, не сказывала?
  — Ему одна богиня так   подстроила! — польщенный   вниманием деда Кеши, с жаром говорил Витька. — Венерой богиня та называлась! Танаис любил войну, а женщин — и признавать не хотел. Обидно богине стало, она взяла и сделала так, чтоб он утопился!
  — Значит, глупый он был человек,  ежели  войну  любил... — сказал Софроныч. — Куда ж она теперь запропала, та богиня?.. Только, Витек, я слыхал, будто не Дон, а наш Азов назывался Танаисом.
  — Не, дедушка, не Танаисом Азов назывался, а Адзаком! А еще раньше — Таной!.. Танаис — это другой город! Он был где-то там! — Витька махнул рукой на северо-запад, в сторону Таганрога. — Раскопки теперь там делают, в Недвиговке! Древний Танаис раскапывают! Его Тамерлан разорил!
  — В Недвиговке? — удивился   дед   Кеша. — Так   это   от   нас — рукой подать! Туда можно и каюком по заливу пройти, а можно  и Проездным ериком, через Лагутник до Мертвого Донца.
  Сашка с затаенным дыханием слушал Витьку. Но понял не все. Выждал момент, спросил:
  — Вить, а тот пацан... ну, которого Танаисом звали, он где, возле Недвиговки утопился, да?
  — Может, и возле Недвиговки.
  — И амазонки там жили?
  — Раз говорят, значит, жили.
  Сашка подумал немного и сказал нараспев:
  — А мне в Недви-иговку хо-очется!
  — Во-во, Сань! — взмахнул Женька руками. — Завтра же топай в Недвиговку! А то бедные амазонки с каких пор тебя ждут! Сидят и печалются, где наш Головастик? Когда приедет?
  — А чего ты смеешься? — сказал Витька. — Не амазонок,  а раскопки посмотреть охота! — И повернулся к Мишке: — А что, давайте махнем, а?.. Как ты, Миша?
  Мишка смотрел на Витьку вытаращенными, ошалелыми глазами, будто у него что-то в горле застряло. Смотрел на Витьку, а слышать его уже не слышал. Как раз у него такая мысль появилась, что чуть было от радости с места не вскочил.
  Слушая Витьку, он вспомнил пионервожатую, Леночку Мартынюк. Толковала она перед самыми каникулами, как интереснее провести летний отдых. Травки там разные, листочки для гербария. В общем, ничего интересного. А вот Людмила Александровна, учительница русского языка, — та совсем другое. О родном городе рассказывала. Азов, мол, наш — город древний, девятьсот лет ему, имеет замечательную историю. Хорошо бы, мол, создать в школе краеведческий уголок. Нужны для этого энтузиасты...
  Это Мишке пришлось по душе. Но как создавать этот уголок? С чего начинать? Даже представить себе не мог.
  И вот вдруг Витькина история. Недвиговка. Раскопки древнего Танаиса. Так это же сила! С этого и начинать надо! Пусть даже не будет лодки или плота! Ведь до Недвиговки можно и автобусом доехать — через Ростов. А то и пеши, если туда «рукой подать», как говорит дед Кеша. Достать там разные черепки древней посуды, монеты, оружие, доспехи всякие. Женька сделает зарисовки раскопанных жилищ, а Витька напишет историю по рассказам учительницы — здорово получится! Ребята ахнут от зависти!..
  Мишку так захватила эта «идея», что он готов сейчас же бросить уху, бежать домой и немедленно собираться в дорогу. Немедленно! Он ожесточенно почесал пятерней свою рыжую голову и хлопнул Витьку по плечу:
  — Идея, Витек!.. Мировецкий план!
  Мишка тут же рассказал о своем «мировецком плане». Витька тоже зажегся и готов хоть сегодня в дорогу. А Женьке такая затея не понравилась.
  — И чего туда ехать, в Недвиговку? — сказал он.
  — Как «чего»? — удивился Витька. — А где ты раздобудешь черепки старинной посуды? За городом, на мусорнике?
  Женька запальчиво доказывал, что совсем не обязательно ехать «за семь верст киселя хлебать». Если захотеть, то можно и тут, в городе что угодно достать.
  — Пойти, например, в городской музей, — доказывал он. — Объяснить чин чином:  так, мол, и так, для школьного уголка. Дадут! Куда они денутся! Для школы, не для себя ж!
  — И ты  пошел  бы? — спросил  Мишка. — Взял  бы  мешок  под мышку и пошел?.. «Подайте, не минайте!»
  Он захохотал нарочито громко, потом оборвал смех, сделался серьезным и снова с преувеличенной решимостью хлопнул Витьку по плечу:
  — В общем, так, Витек, решено: едем!
  — Решено! — с готовностью сказал Витька. И, немного помолчав вздохнул мечтательно: — Эх, лодочку б!.. Хоть бы какую ни на сеть лайбу! Хоть корыто, лишь бы плавало... А если б плот — это совсем здорово!
  Викентий Софроныч глянул на солнце.
  — Пора, должно, ко двору.
  Укладывая в кошелку   свое   походное   имущество, он прислушивался к ребячьим вздохам, раздумывал: «Детство... чего ж не поездить?.. Само ребячья пора...»
  Посидел еще немного, потом поднялся, навьючил на себя рюкзак, кошелку, сказал:
  — Ну, бывайте, хлопцы. Пошел я... А насчет плота я поговорю в одном месте. Авось, пособлю вашему горю.
  У Витьки даже дух захватило:
  — Правда, дедушка? — спросил он.
  — Давайте-ка встретимся завтра утром у ворот судоверфи, — сказал дед Кеша. — В аккурат меня   что-то приглашают   туда.  Вот  и встретимся утром у проходной.
  Не ожидавшие такого оборота дела ребята ошалело смотрели вслед уходившему старику. Они не могли понять, всерьез ли он сказал или пошутил над ними. Потом, словно опомнившись, Мишка вдруг рванулся с места, кивнул ребятам:  «За мной!» и крикнул:
  — Постойте, дедушка, поможем!.. Давайте кошелку, давайте рюкзак!
  В два счета разгрузили старика. Остались у него лишь длинные удилища. Согнувшись под тяжестью рюкзака, Витька чуть не повизгивал от радости. Подмаргивал дружкам, истово шептал:
  — Эх-х, бр-ратцы!.. А что если и в самом деле, а?.. Эх, Миша-а!

ГЛАВА   3

  Сашка проснулся от тишины. От тишины тоже можно проснуться, «ели она необычная. На стене лениво шевелился розовый лучик солнца. В комнате никого. Глянул на Мишкину кровать — пуста. Даже постель заправлена. Сон мгновенно пропал. Птицей вылетел на крыльцо в одних трусах. Глаза испуганные.
  — Мам!
  Из летней кухни показалась голова матери:
  — Что там случилось?
  — Мишка!.. Где Мишка?
  — Не знаю. Наверно, ушел.
  Сашке все ясно. Схватил в коридоре картуз, опрометью помчался за калитку. Мать ему вдогонку:
  — Ты ж куда?.. Штаны хоть надень!
  — Щас!
  До судоверфи два километра. Бежал без оглядки, без передышки. Вот и большущие ворота из железных прутьев. Вот и проходная рядом. Только у проходной ни Мишки, ни Витьки, ни деда Кеши. В дверях — высокий толстенный вахтер, с блестящими пуговицами и с кокардой на фуражке. Сашка с ходу к двери. Вахтер, как глыба, загородил ему дорогу.
  — Откуда такой шустрый? — спросил он. — Куда метишь?
  У Сашки  бешено  прыгало  в  груди  сердце.  Глаза  вытаращены.
  — Дядь!.. Тут... проходили... наши? — спросил он задыхаясь.
  — Какие — ваши?
  — Ну, пацаны!.. Три штуки!.. Один такой рыжий!..  С  дедушкой Кешей!
  — Ну, проходили. Так что?
  — Так я ж тоже с ними!.. Пустите!
  — Как же, тут только тебя и ждали!
  — Дяденька! — взмолился Сашка, но тут же понял:  уговоры — дело  пустое.   Снял  картуз   и  шмыгнул между ногами вахтера. Тот проворно обернулся, схватил его за руку и вытолкнул из коридора.
  — Ну-ка, поворачивай оглобли, а то по затылку настреляю!
  Но Сашка оказался упрямым. Он снова было сунулся под ноги, но вахтер захлопнул дверь перед самым его носом. Сашка забарабанил по ней кулаками и, стиснув зубы, лягнул ее пяткой, помчался в узкий переулок, спускающийся к речке Азовке.
  Справа — разномастные хаты, слева — серый каменный забор судоверфи. Как гигантская лестница, он большими уступами спускается вниз, к устью Азовки. Сашка бежал к речке, рассчитывая пробраться за изгородь водным путем.  Но  вот  внизу  забора — небольшая квадратная дыра. Из нее по цементному желобку, поржавевшему от воды, течет горячий ручеек, водопадом проваливается сквозь железную решетку в яму.
  Сашка упал на четвереньки, сунул  в  дыру  голову — пролезла. Но плечи... С каким же трудом они лезут. Наверно, и кожу   всю   поцарапал. Пусть! Если плечи пролезут, то и все остальное пролезет. Это Сашка уже знает.
  Вахтер подождал немного и выглянул на улицу. «Шустрого» у двери не было. Прошел до угла, глянул в переулок. А в это время Сашкины ноги нырнули в дыру.
  «Вот же настырный, чертенок!» — выругался про себя вахтер и побежал в проходную. Увидав другого охранника — маленького, щуплого, с одноствольным ружьем на плече, — закричал:
  — Держи, держи вон огольца!
  Тот завертелся на месте, не понимая, какого огольца. Но Сашка сам нечаянно влетел ему в руки: выскочил из-за угла здания и чуть не сбил охранника с ног. Тот схватил его за обе руки, спросил подбегавшего к нему вахтера:
  — Куда его?
  — В  кутузку, куда же еще! Какой   же   пронырливый! — ругался вахтер. —Вот я его сейчас проучу!  
  Сашка   рвался   из   рук,   пытался   укусить   охранника,   кричал:
  — Пустите меня! Я к дедушке Кеше!
  — Вот я дам тебе Кеши! — сказал подбежавший вахтер.
  Взял его за руки выше локтей и втолкнул в зеленый деревянный домик с односкатной крышей, запер дверь на ключ.
  — Посиди-ка тут, я разберусь, что ты за орел! — сказал он, направляясь к проходной.
  ...А в это время Мишка, Витька и Женька ходили следом за дедом Кешей по берегу затона. Викентий Софроныч заглядывал под один причальный мост, под другой и сокрушенно разводил руками:
  — Вот оказия!.. Куда ж он делся? Тут ведь был, своими глазами видел!
  Исходили все закоулки, но плота так и не нашли. Увидел Софроныч на причале караванного капитана, заторопился к нему.
  — Постой-ка, Василь Акимыч! Скажи на милость, куда плот старый задевался?
  Капитан — коренастый, с бородавкой на носу — глянул на старого корабельщика веселыми озорными глазами, присвистнул:
  — Фю-фю! Кинулся в пустой след! Еще неделю тому назад директор отдал его стройуправлению!
  — Как так «отдал»? — растерялся дед Кеша. — Насовсем, что ли?
  — А вот этого я не знаю, Софроныч,— сказал капитан.— Может, насовсем, может, на время.
  Дед Кеша и фуражку снял от досады, развел руками:
  — Вот тебе и на-а!
  Капитан сочувственно спросил:
  — Зачем он тебе понадобился, плот?
  — Да как же, Акимыч, — заволновался Софроныч. — Мне сейчас без плота, ну как без рук! Позарез нужен, понимаешь!
  — А может быть, ты баржонку возьмешь? — показал он на неуклюжее железное суденышко, почти целиком состоящее из грузового трюма.
  — Ах ты, господи! — рассердился Софроныч. — Да зачем же мне грязнуха? Мне плот нужен!
  — Плота нету. С удовольствием бы, но нету, — сказал капитан и пошел своей дорогой.
  Софроныч остановился в тени под тополями.
  — Так вот же наказание, — сокрушенно вздохнул он.
  На него смотрели три пары глаз: одни погрустневшие, другие — чуть не плачущие, третьи — с насмешливой ухмылочкой.
  — Ну, ничего, хлопцы, не горюй! — весело сказал дед Кеша. — Может, мы его еще отвоюем!   Схожу  к   директору,  объясню   обстановку.
  Подошел маленький, щуплый охранник с одноствольным ружьем, подал деду Кеше руку:
  — Приветствую... Слышь, Софроныч, у тебя есть щеглы?
  — Щеглы?.. — удивился Софроныч.— Признаться, люблю всякую птаху. Курочек с десяток водится, голубей штук...
  — Нет, я не о тех... Хлопцы у тебя есть?
  — Хлопцы?.. Хлопцев у меня хватает.
  — А то не твоего там Юхимович примкнул в «кутузке», то бишь, в дежурке? Лобастый такой шкет, в большом картузе. Говорит, к тебе...
  — Это Саня, дедушка! — крикнул от радости Витька. — Это Саня!
  — Да чего ж его занесло туда,  в дежурку? — удивленно спросил старик.
  — Я ж говорю: мы с Юхимовичем поймали его на территории, — пояснил охранник.
  — Вот же чудаки вы с Юхимовичем! — рассердился Софроныч. — Надо идти выручать «щегла».
  Подошли к дежурке. Дверь рвалась с петель, скрипела, громыхала, будто ее раскачивало изнутри несколько человек. Заглянули в окно. Раскрасневшийся, злой Сашка стучал в дверь всеми «наличными средствами»: спиной, задом, кулаками и пяткой. Увидав в окно своих, Сашка остановился и, сконфуженно улыбаясь, отошел от двери. За спиной Софроныча вдруг раздался резкий свист. Все, как по команде, обернулись. Перед ними стояли маленький щуплый охранник с милицейским свистком во рту и здоровенный вахтер с проходной.
  — Ты что, очумел, милый? — напустился Софроныч  на  маленького охранника. — Сверчишь в самое ухо!.. — И к вахтеру: — Парнишку моего зачем арестовал?
  — У него на лбу не написано, чей он, — сказал тот, улыбаясь.
  — Открывай, без надписи разберемся! — потребовал дед Кеша.
  Дверь открылась, и на пороге появился Сашка — босой, в трусах и с большим картузом на лобастой голове.
  — Гм!.. — сказал   дед   Кеша. — Преступника   нашел!..   Отпускай парнишку, у нас дела важные!
  Возвращаясь к причалу, Софроныч сокрушенно покачивал головой, беззлобно ругался:
  — То-то,  рассверчался,   блюститель...  Там  того  и  охранника — аршин с шапкой, а сверчистый, сукин кот...

ГЛАВА   4

  Под тополями прохладно. Продувал свежий, пахнущий морем ветерок. Вершины тополей бодро шумели, точно кому-то рукоплескали. Женька сидел на берегу. Перед причалом, на средине Дона, зеленел остров. По густым ивовым зарослям его вспыхивали и бежали белесые волны, порывисто метались то вниз, то вверх. Женька смотрел на эти волны, и ему казалось, что перед ним переливался светло-зеленый бархат. Он пытался уловить глазом, какие надо положить краски, чтобы нарисовать остров таким, как он есть.
  Мишка и Витька стояли в сторонке, посматривали украдкой на деда Кешу. Они не знали, что им теперь делать: уходить ли домой или подождать, пока Софроныч сходит к директору.
 А Сашка глазел во все стороны. Куда ни глянь, всюду стоят на стапелях катера. Тут и большие и малые, и железные и деревянные. И на всех судах — люди. Чем они тут занимаются — трудно понять. Кажется Сашке, что все они сошлись сюда и делают кому что вздумается, лишь бы деньги заработать. Ну вот, например, дяденька на катере. Вздумалось ему резать ножовкой трубу — зажал ее в тиски и: режет себе. А вон тот, который на крыше рулевой рубки... Такая жарынь, а он в толстом парусиновом костюме да еще и какой-то фанерный ящик напялил себе на голову. Смотрел, смотрел на Сашку, потом кивнул, будто поздоровался с ним, «ящик» опустился ему на лицо, а дяденька притулил медную трубку с язычком синеватого пламени к железной стойке, и вдруг брызнули во все стороны золотые искры. Они заметались огненными струями то в одну сторону, то в-другую, точно вода из шланга, когда ее зажимаешь рукой.
  Еще кажется Сашке, что в большом высоченном здании, которое дед Кеша называет по чудному — эллингом, идет настоящее сражение. Звонко выстрачивают «пулеметы» то длинными, то короткими очередями, грохают кувалды, точно пушки стреляют, лязгает железо. Точь-в-точь войска штурмуют крепость. Вот-вот вырвутся оттуда целые роты солдат с винтовками наперевес и заорут во всю силу, как к кино:  «Урра-а-а!». Даже страшновато становится.
  Подошел начальник цеха. Сашка сразу приосанился: подумал, что это директор, — толстый, с большим животом, в шляпе и в шелковой куртке — ясно, директор! Не доходя несколько шагов, начальник протянул деду Кеше руку, заговорил весело:
  — Умный человек придумал пенсионеров! Старая гвардия всегда при нужде придет на выручку!
  Пожал Софронычу руку, глянул на ребят:
  — А это что за орлы?
  — Это   мои    атаманы,    Александр    Михайлович! — сказал    дед Кеша.
  — Вон как!.. Богатый вы человек.
  — А чего ж прибедняться.
  Сашка внимательно рассматривал «директора». Он первый раз в жизни видел так близко большого начальника. Наверно, все директора такие толстые. Только голова у него точь-в-точь, как у Мишки: красно-рыжая.
  «Наверно, тоже дразнили Рыжим котом, когда был маленьким»,— думал Сашка, не сводя с него глаз.
  Вместе с начальником цеха подошел и высокий мужчина в шелковой тенниске и в капитанской фуражке с крабом.
  — Знакомы с этим товарищем? — спросил начальник  цеха  деда Кешу.
  — Как же, знаком! — сказал дед Кеша   и засмеялся: — Кто   же не знает прославленного инспектора рыбохраны товарища Шебунина!
  Особенно хорошо знают его крутии (рыбаки-браконьеры  (от слов  «крутнуть сетками», то есть сделать круговой замет). Боятся его, как мыши кота.
  — Теперь догадываетесь, Викентий Софроныч, зачем я вас   пригласил? — улыбнулся начальник цеха.
  Дед Кеша пожал плечами:
  — Послушаю — догадаюсь. Я человек догадливый.
  — Катер, Викентий Софроныч, надо срочно построить.
  — Прямо-таки срочно?
  — Да-да! — вмешался в разговор инспектор   Шебунин. — Прямо неотложно! Не дают браконьеры покоя. Что ни ночь, то жди  гостей. Пора-то настала горячая: рыба отметала икру и вся скатилась  в  залив на жировку, а следом зачастили в заповедник и крутии. Особенно осаждают они шестой пост. Знают, что на этом посту нет ни одного быстроходного катера. Был «Орлик», который не  давал  браконьерам спуску, но они же и сожгли его прошлой осенью. Остались на посту мотолодки, но шибко на них не разгонишься. Чуть нажал на газ, корма садится, пятка толчет дно, а ходу никакого... Нужен  катер  с такими обводами, как делают свои баркасы кагальничане. Чтоб ему любая вода нипочем, понимаете?.. Эскизы я вам привез.
  Сашке показалось, что дед Кеша загордился, когда сказал инспектору:
  — Эскизов мне ваших не потребуется. Вы   дайте  мне  мощность мотора, а насчет обводов — эта забота моя.
  Викентию Софронычу вспомнилось, с какой завистью и недоумением смотрел он когда-то, будучи рыбаком, на  кагальницкие   баркасы. Выгонет, бывало, воду в заливе — каюком не проехать. А кагальничанам — хоть бы что! Сидят в баркасе пять человек, а он идет — и дна не зацепит.
  Сколько лесу попортил, сколько пересмотрел, перемерял этих «загадочных» посудин, а все ж таки достиг своего. «Нехай теперь кагальничане за моими погоняются!»
  — Эскизы мои у меня в голове, — пояснил Софроныч.
  — Вот и отлично! — обрадовался начальник цеха и взял   Софроныча и Шебунина под руки. — Вижу, возражений  нет. А коль  так, пойдемте ко мне и договоримся окончательно.
  Дед Кеша кивнул ребятам через плечо:
  — Посидите тут, я скоро...
  Вернулся дед Кеша повеселевший, — это ребята  сразу заметили: фуражка сдвинута на затылок, в глазах — улыбка. Сел рядом, притворно вздохнул:
  — Все-таки закуканил меня начальник. Дело, говорит, неотложное, выручай. Что ж, я и сам вижу: катер на  посту  край  нужен,  а строить-то его и некому. Все бригады при деле... Надо выручать.
  Сашка сразу же к нему с вопросом:
  — Дедушка, а как крутии сожгли «Орлика»?
  — Разве   не   знаешь?..   Страшная,  ребята,  история!..   Прошлой осенью об  этом   весь город   говорил...   Дело   было  такое...  Поздно осенью   среди ночи охранники заприметили в районе  шестого  поста крутиев. «Орлик» сразу же пустился в погоню. Баркас был до отказа нагружен уворованной рыбой, и чтобы не застрять где-нибудь на мелководье, крутии уходили от погони в сторону моря, на глубокую воду.
  Но уходить от «Орлика» было трудно. Догнал он браконьеров в двух километрах от берега. И как только сравнялись борт с бортом, с баркаса вдруг полетела на катер раскрытая канистра с бензином. А вслед, ей крутии выстрелили из ракетницы. Канистра взорвалась, и в один момент катер охватило пламенем...
  — А люди? — испуганно спросил Сашка. — Живые остались?
  — Где ж там живые, — сказал Софроныч. — Только одному и посчастливилось спастись.
  — Ух, вредители! — Сашка ударил себя кулаком по коленям. — Я б им!..
  — Точно, Сань! Ты б из них каши наделал! — засмеялся Женька.
  — А бандюги те?.. Удрали? — спросил Мишка.
  — Удрать-то удрали, только куда они денутся! Утром их всех переловили по домам.
  Витька выждал момент, спросил осторожненько:
  — А насчет плота не говорили с директором?
  — Плот, парень, никуда от нас не денется, — сказал дед Кеша.— Теперь-то я нажму на директора. Побыстрей  бы  только  сделать  катер... Мастера, пожалуй, надо идти искать.
  Искать мастера пришлось недолго. Встретили его возле цеховой конторы. Мастер, в Сашкином воображении, — это человек солидный, в костюме, при галстуке, с большим животом. А этот — и на мастера непохож: молодой, быстроглазый, в легкой куртке с закатанными до локтей рукавами — совсем парнишка-новичок.
  Софроныч к нему уважительно:
  — Давай-ка, Николай Батькович, определи мне место закладки и покажи, что у тебя подготовлено.
  — Всегда пожалуйста! — весело сказал Николай «Батькович»  и взял деда Кешу под руку. — Пойдемте покажу.
  На расчищенной площадке сложен штабелек коротких толстых чурок, которые мастер назвал доковыми клетками. Рядом — два дубовых трехгранных бруска и длинная сосновая пластина.
  — Для начала все готово, — сказал мастер.
  У Софроныча уже зачесались руки: ему не терпелось начать закладку катера. Такой уж у старика характер: получив новое задание, всякий раз становился нетерпеливым. Хоть ночью, а начало сделает. Быстро начертил гвоздем на земле квадраты, попросил ребят подавать клетки. Те бросились к «чурбакам», как назвал Сашка доковые клетки, бегом потащили их деду Кеше.
  — Клади сначала сюда две, — командовал тот, — а потом наверх впоперек.
   Мишка, Витька и Женька таскали клетки на плечах. А Сашке «чурбаки» оказались не под силу. Тогда он принялся кантовать чурбак за чурбаком. Но, чтобы не отставать от друзей, кантовал их не через «ребро», а через торцы, чтобы «шаг» был пошире.
  «Хитер парень, — улыбнулся дед Кеша. — Смекалистый!»
  Когда клетки были выставлены, Софроныч взялся за один конец длинной сосновой пластины, попросил мастера помочь положить киль на клетки.
  Коля охотно взялся за другой конец. И только скомандовал дед Кеша: «Раз-два взяли!», Сашка бросился на помощь, но успел уцепиться лишь за середину пластины. Пластина взлетела вверх, и Сашка повис на ней, как на турнике, болтая в воздухе ногами. А когда пластина, стукнувшись, легла на клетки, Сашка разжал руки, спрыгнул на землю и сконфуженно принялся отряхивать трусы.
  — Молодец, хлопчик, старательный! — похлопал его Коля-мастер по голой загорелой спине. — Не подоспей вовремя на  помощь,   киля не положить бы!
  Дед Кеша сделал вид, что не заметил этого конфуза. Погладил ладонью свежевыструганную пластину, сказал:
  — Та-ак, киль лежит. Теперь, Сашок, водорез будем ставить.
  Мишка подбежал к Софронычу:
  — Я тоже буду помогать! Ладно? Где водорез?
  К вершине трехгранного бруска прибили две длинные рейки. «Пятку» бруска поставили на передний конец киля. Мишка вскочил на клетки, а дед Кеша внизу установил и прибил водорез. Витька и Сашка развели на стороны рейки-подпорки, чтоб брусок не свалился. Таким же способом установили и кормовой. Дед Кеша отошел в сторону, прикрыл один глаз, посмотрел на водорез и качнул головой:
  — Не   нравится, — сказал  он Коле-мастеру. — Дюже   насупленный, будто шапку ему на глаза надвинули.
  Сашка поглядывал то на Колю-мастера, то на деда Кешу. «Что они   городят?» — недоумевал он.  Потом не выдержал, хмыкнул:
  — Гм! «Шапку надвинул»!.. Чуду-юду какую-то сколотили!.. Это и я так сумею: палку положил, две палки поставил — и катер!
  Мишка тоже удивленно пожимал плечами: «Неужели вот так и начинают суда на живую нитку?»
  — Постой, Сашок, не смейся, — сказал дед Кеша. — Сегодня вот поставим кнопы (дубовые угольники, скрепляющие водорез с килем), а завтра начнем шпангоуты («ребра» судна).
  — С кем же вы завтра будете выставлять шпангоуты? — спросил его Коля-мастер. — Это ж вам надо будет  подыскать какого-нибудь парнишку в подручные?
  — Обязательно! — сказал дед Кеша. — Одному будет несподручно!
  Мишка глянул на ребят и с решительным видом подошел к Софронычу :
  — Я буду помогать, ладно? — спросил он и покраснел.
  — Ия! — подскочил Витька.
  Но рядом уже стоял и Сашка, постукивал себя ладошкой по груди: и меня, мол, не забывайте!
  Дед Кеша, улыбаясь, развел руками:
  — Выходит дело, помощников хоть отбавляй... Пропуск оформляй ребятам, — сказал он мастеру.
  — И на меня тоже пропуск! — сказал Женька баском.

ГЛАВА   5

  Возвращаясь в этот день домой, ребята еле волокли ноги. На лицах — грязные потеки, руки измазаны до черноты. Купаться в цеховой душевой не захотели: кто ж узнает, что они рабочие?
  Отец Сашки и Мишки в кухне читал газету. Глянул из окна на сыновей и сразу заметил в них перемену. Рабочего человека всегда отличишь от бездельника. А мать — неопытный человек — глянула и всплеснула руками:
  — Ой, боже! Откуда вы такие чумазые?
  Мишка слегка нахмурился и солидно промолчал. Снял майку, деловито отряхнул ее и, попросив мочалку и мыло, отправился под душ. А Сашка сел на порожке крыльца, свесив между коленями руки, как это часто делает отец, протяжно вздохнул:
  — Фу-ух!.. Наработались!
  — Да где ж вы так наработались? — допытавалась мать.
  Сашка помедлил немного для солидности и, поднявшись, сказал с легкой досадой:
  — Где-где!.. На судоверфи, где ж еще!
  Повесил фуражку на гвоздь и добавил уже спокойней:
  — Катер строили. Думаешь, так гуляли?
  Когда братья вымылись, отец отложил газету, сказал:
  — Рабочий народ в сборе. Подавай, мать, на стол.
  Ольга Никитична налила Сашке борща в его маленькую миску. Сашка отодвинул ее, сказал тоном взрослого:
  — Налей в большую да мяса побольше положи.
  Подождал, пока отец наперчит в своей тарелке, и тоже потянулся за стручком перца. Мать и отец молча переглянулись. Сашка старательно потер перец, да еще и пополоскал его в тарелке. Хлебнул и задохнулся. Голову втянул в плечи, по-сазаньи зевнул, на глазах выступили слезы.
  — Натер, чудик! — сказал отец.
  — Не, пап, это... кгы-кгы... в дыхательное попало, — сказал Сашка сквозь кашель.
  — Давай, разбавлю! — сердито сказала мать и потянулась к тарелке.
  Сашка отвел ее руку:
  — Не надо, как раз хорошо.
  Мишка молча посматривал исподлобья на брата. А тот мужественно хлебал да покрякивал. Во рту жгло огнем, глаза мутились от слез. Но он крепился: нельзя же быть малодушным! Он даже старался завести деловой разговор со старшим:
  — Ух и муторная штука, эти...  кгы-кгы...  кнопы! Водорез  что: раз-два и поставили... кгы-кгы... А с кнопами повозились, аж голова взмокрела.
  Борщ Сашка все же одолел. От второго отказался. Вылезая из-за стола, заключил разговор:
  — С катером надо... кгы-кгы... торопиться, а то крутии всю рыбу в море повыловят.
  Из кухни вышел медленно, по-взрослому. Очутившись во дворе, он бегом припустил в сад, стал против ветра, раскрыл широко рот и высунул язык. Андрей Кириллович глянул на него с крыльца, улыбнулся :
  — Что, Сашок, печет?.. Может, в рот подуть?
  — Не, пап, это я определяю, откуда ветер  дует! — скриводушничал Сашка.
  Два дня подряд ставили шпангоуты, скрепляли их верхними обшивочными поясами — бархоутами. После этого оставалась самая большая работа — обшивка катера.
  В субботу дед Кеша спросил ребят:
  — А не погулять ли нам завтра денек на острове?...  Ежели  есть охота, приходите утром на Азовку. Буду ждать.
  С вечера ребята наготовили харчишек на день, наладили рыболовные снасти. А утром, чуть только солнце показалось над горизонтом, помчались на Азовку. Дед Кеша уже сидел в каюке. Сашка заметил его первым и вовсю припустил к нему. Вытянув длинную шею и размахивая над головой этюдником, Женька бежал позади всех, кричал:
  — Э, братва! На весла никто не садись! Громадю я!

  ...На острове — ни души. Тишина. Только что поднявшееся солнце уже вызолотило верхушки тополей, а внизу, в густых зарослях вербняка, все еще стоял прохладный сырой полусумрак. Кудрявые вербы опустили отяжелевшие от ночной росы ветки, казалось, дремали. Противоположный песчаный берег Дона, поросший тальником и камышом, уступами уходил на восток, тонул в утренней дымке. Зеркальная вода лениво переливалась розовыми и голубоватыми бликами. А у острова, под раскидистыми тополями, вода была темно-зеленой.
  Кричали кукушки. Эхо запутывалось в деревьях и, вырвавшись, катилось куда-то на Задонье.
  Продираясь сквозь заросли, ребята спешили за Мишкой. Ходить позади Мишка не любил, и Женьке всякий раз приходилось снисходительно уступать ему дорогу:
  — Голова у тебя, Рыжик, точно  факел!  Шуруй  с  факелом  впереди!
  Отмахиваясь руками от густых веток, Витька поторапливался за Мишкой, покрикивал тоненьким восторженным голоском:
  — Во, братва, где в робинзонов играть!
  Тропинка вывела на лужок, пестревший синими, красными, желтыми крапинками цветков. Софроныч уже ладил костер: комаров-то в тени и днем предостаточно. И пока от костра шло больше дыму, чем огня, дед Кеша велел ребятам постоять в дыму, «прокоптиться», чтоб комары «отскакивали».
   В кустах посвистывали белолобые горихвостки, тинькали желтобрюхие малиновки, на разные голоса трещали камышанки. Их, казалось, тут великое множество. Тысячи! В самой гущине высокой вербы выводила громкие переливчатые коленца золотистая иволга. Сашке казалось, что это не птица, а взаправдашний музыкант спрятался на дереве и пробует сыграть на флейте какую-то песню. Только у него, кроме начала, ничего не получается, Начнет: фиулю-улю-улю! Помолчит-помолчит и снова: фиулю-улю-улю! И так без конца.
  Ребята натаскали большую кучу сушняку для костра, а дед Кеша приладил котелок, чтобы чаю вскипятить.
  Пили чай тут же, у костра, на зеленой траве. Дед Кеша угощал ребят сладким пирогом. Чай у костра Сашке показался куда вкуснее, чем дома.
  Затем Женька раскрыл этюдник, поставил его на колени, принялся подправлять кистью недорисованную картину. Дед Кеша глянул и захлопал себя по карманам, разыскивая очки:
  — Э-э, парень, да ты, оказывается, приятное с полезным!  Ну-ка, разреши полюбопытствовать.
  Софроныч поднялся на колени за Женькиной спиной, надел очки, нацепив их сначала на одно ухо, потом на другое, уставился через Женькино плечо на картину...
  Розовая в утреннем туманце речка. На той стороне, на яру — огромный тополь с подмытыми корнями. На середине речки — остров. А на переднем плане — что-то похожее на катер.
  — Природа у тебя похожа, — снимая очки,  сказал Софроныч.— А вот суденышко убери. Никудышняя посудинка, без души.
  — Без чего? — настороженно спросил Женька.
  — Без души, говорю. Характеру нету.
  Женька недоуменно глянул на ребят, потом на старика, и глаза его удивленно сощурились:
  — Какая душа? Что оно, живое, что ли!
  — Ну и что ж, что не живое! — улыбнулся старик. — Я, милок, привык всякую всячину рассматривать с точки зрения... так, будто она живая! Взять, к примеру, научное судно или, сказать, исследовательское. С виду глянуть — деликатное судно! Лебедь прямо-таки: белое, надраенное! А прихватит в море волна и пошло швырять его с борта на борт, с носа на корму. Того и гляди шмыгнет куда-нибудь в затишек. Сразу видать: квёлая душа. А вот приемно-транспортный сейнер — ПЭ-ТЭ-ЭС называется — то гордый, сукин кот! Нагрузится рыбой — по самые иллюминаторы в воде сидит. А выйдет в море — любо  посмотреть!  Волны  навстречу — одна другой  страшнее,  с  белыми гривами, аж водяная пыль схватывается над ними, а ему хоть бы что! Бьет их грудью — брызги выше мачты летят. Накроют его, а он вынырнет и прет, бродяга! Снова накроют, а он опять вынырнет.
  «Смотришь, дух захватывает!.. Нет, брат, что ни говори, гордый характер!..
  Сашка не сводил с деда Кеши широко открытых глаз. Так смотрел на старика, будто слушал его и ушами и открытым ртом. Казалось Сашке, что рассказывает дед Кеша не о судах, а о живых сильных существах.
  А Софроныч, увлекшись, с упоением продолжал:
  — И не только судно. Взять хотя бы и паровоз. Придешь иной раз  на  вокзал,   а  тут  в  аккурат  почтовый  или скорый   примчится. Пыхтит, отдувается. Глянуть, так вроде аж, пот с него катится, жалко даже станет. Так бы подошел и погладил по запотевшим бокам: отдохни, дружок, отдышись.   Люди  свои,  подождут...  Так-то, брат Женька.
  Нахмурившись, Женька смотрел на картину, будто старался найти в своей «посудине» признаки жизни.
  Викентий Софроныч долго рассказывал ребятам о судах, о картинах и даже о песнях, которые имеют душу и характер и которые  не имеют.  Сашка  слушал  его и удивлялся:   до  чего  же  много  знает старик!
  У него было уйма вопросов к деду Кеше, многое было Сашке непонятно: и почему в космосе нет воздуха, и почему, например, наш воздух — «ну который вокруг земли» — не уходит в безвоздушное пространство, и почему рыба не «дохнет» в воде без воздуха, и как она там видит и слышит. Ему Юрка Жмайлик рассказывал про рыбу, что она видит и слышит. Но только это, наверно, брехня. Сашка сам пробовал в Азовке. Нырнул, раскрыл глаза, но ничего не видел и не слышал. Он даже попробовал дышать, но вода так и хлынула в нос. Чуть было не захлебнулся.
  Все это Сашке хотелось выяснить, расспросить у деда Кеши, но спросил лишь одно:
  — Дедушка, а правда, что сомы хватают людей?
  Викентий Софроныч помолчал немного и кивнул головой:
  — Правда, Сашок. Такие случаи бывают. Этот хищник ничем не гребует. Хватает и утят с воды, и молодых гусят — это я сам наблюдал. Теперь же вот рассказывают, будто сомятника одного на глубоком омуте в Старом Дону, который Костиной ямой называется, сом утащил на дно. Про сомятника — это разговоры. Правда или нет — врать не буду. А вот со мной случай был, так это уже  не  брехня.
  Накосил я как-то зеленого камыша полон каюк, оттолкнулся от берега. А каюк, вижу, по самые кочетки в воде сидит. «Э-э, думаю, как бы мне купаться не пришлось!» Так оно и вышло. Отъехал это я от берега метров пятьдесят, а тут в аккурат катер прошел. Хлестнуло волной, и каюк мой кувыркнулся вверх дном. Как был я в резиновых сапогах, в куртке, в штанах, так и нырнул в воду. Но хорошо, недалеко от каюка. Уцепился я за него и давай бултыхать ногами, чтоб к берегу его подогнать. И вдруг слышу, цап меня за ногу да как дернет вниз, чуть было не отцепился я от каюка. «Ага, — думаю, — это сомище!» Я сразу догадался, что это он. Понадежней ухватился за каюк. А он опять как дернет. Чувствую, сапог мой до половины с ноги   ссунулся.    «Ну, — думаю, — сапог   бери. Сапога    не  жалко, лишь бы за ногу не цапнул». А он еще раз как дернет, стащил сапог и задал стрекача. «Не радуйся, — думаю, — сапогом ты дюже не пообедаешь!» А вот не было б на ноге сапога, он бы мне шкоды наделал. Утащить, может, не утащил, а ногу попортил бы. Женька тут же выступил с комментариями:
  — Сомы, Сашок, насчет этого не промах! Попадись на зубы, так сразу:  хрум-хрум — и с косточками! Понял?   Уволокут   на   дно — и крышка! А таких,  как ты, им   только   подавай!    Пузатеньких    они любят!
  ...День провели весело. Удили, жарили картошку с колбасой, купались. Уже завечерело, а домой никому не хотелось. На тихой воде заходящее солнце щедро рассыпало оранжевые и золотистые блики. Вниз по реке величественно прошел белый красавец теплоход, огласил город густым могучим басом. Следом за теплоходом зашумели волны, ударяясь о подмытый берег острова, точно подводные взрывы: взрыв — и брызги вверх, взрыв — и брызги вверх, даже остров, казалось, вздрагивал под ногами. Потом «взрывы» затихли, но долго еще хлюпала вода в промоинах берега, будто стекляшками перезванивала.
  Постепенно затихал и птичий концерт. Умолкла флейта иволги. Перестали посвистывать и горихвостки. Только не унимались камышанки да громко выщелкивал соловей. То техкал, то сыпал частую дробь.
  — Ишь, как выделывает, сукин кот! — восхищался дед Кеша.
  На бирюзовом небе, в прорехе потемневшей кроны замигала, затрепыхалась, как свечка на ветру, яркая Венера. А над камышовыми крышами хутора Задонья повис желтоватый серпик молодого месяца.
  — Пора ко двору, — сказал Викентий Софрокыч.
  Сашка наморщил нос, загнусавил:
  — А мне не хо-очется домо-ой!
  — Вот тебе и раз! — засмеялся дед Кеша. — Ночевать же тут не будем?.. Отдохнули, теперь поспать хорошо, а завтра со свежими силами за дело.

ГЛАВА   6

  Утром, когда ребята пришли на верфь, дед Кеша осматривал под тополями какую-то шлюпку. Стояла она на доковых клетках — облезлая, ободранная, вся на дырках.
  Сдвинув на затылок картуз, Софроныч ходил вокруг нее, ощупывал, обстукивал, точно доктор больного. Ребята наблюдали за ним со стороны, не понимая, зачем он так присматривается к этой дырявой калоше, что он собирается с ней делать.
  — Худая посудинка, но плавать будет, — заключил старый корабельщик.
  — А чья это такая? — спросил Сашка.
  — Это?.. Это, брат, директорская, — с какой-то гордостью, как показалось Сашке, ответил дед Кеша.
  — Вот это такая? — удивился  Сашка,   наморщив   нос. — Директорская?.. Ха! Я ее и даром не взял бы!
  Ребята тоже с недоумением смотрели на плоскодонку. Уж больно «худая посудинка». Фанерная. Правда, фанера толстая и, наверно, непромокаемая. Но что можно сделать из этого решета? На дрова? И то не годится!
  — Потерпела крушение, что ли? — улыбаясь, спросил Мишка.
  — Вон с того судна списали, которое вчера пришло на ремонт, — сказал Софроныч. — А директор прибрал ее к рукам. Говорит, она мне пригодится.
  — И чего он с ней будет делать?
  — Насмешники вы, — сказал дед Кеша. — Кататься будет. Человеческие руки чего только не сделают.
  — А где же наш плот? — опять спросил Витька. — Уже  скоро полкатера будет готово, а плота все нет.
  — Будет плот, не волнуйся, — сказал дед Кеша. — Дайте только с катером поскорее управиться.
  — Дайте только срок. Будет вам и белка, будет и свисток! — пропел Женька и, высоко подняв голову, зашагал к катеру.
  Немного погодя, пошел к катеру и Софроныч с ребятами. Женька ходил вокруг катера, присматривался. Спереди — какая-то верблюжья шея, сзади — голубиный хвост, а сбоку — одни ребра. Под брюхом от каждого ребра упираются в землю короткие подпорки. Глянуть со стороны — пузатая сороконожка, а не катер.
  — Любуешься, художник? — спросил Софроныч.
  — Душу ищу, — улыбаясь, сказал Женька.
  — Рано, парень, ищешь. Одни ребра торчат, в чем же душе-то держаться? Вот подожди, оживет, тогда посмотришь.
  — Когда ж это дело будет?
  — Не   журясь!   Как   обошьем,   так   через   два   дня   на   воду пойдет.
  Софроныч принес большой моток толстого резинового провода. Один конец подключил к розетке на столбе, а на другом конце была какая-то машинка с двумя ручками и с длиннющим сверлом.
  — Закрепим сейчас носовой кноп, — сказал Софроныч, — и начнем обшивку.
  Сашка уже знает, что это за штуковина, кноп, но его заинтересовало, что Софроныч собирается делать этой машинкой. Он сразу же увязался за дедом Кешей.
  А Софроныч залез в катер, как в клетку, поставил отвесно длиннющее сверло на кноп, включил машинку. Та завизжала, сверло завертелось. Софроныч навалился грудью на машинку, уцепился обеими руками за ручки, а та будто запротестовала: рвется из рук, воет, дергается. У деда Кеши аж лоб взмокрел, а сверло едва-едва лезло в дубину.
  Мишка, Витька и Женька забивали болты в готовые дыры, наворачивали гайки. Сашку такая работа не интересовала. Ему если б дали такую ж машинку, как у деда Кеши, он бы тоже «делал дырки». Но дед Кеша разве даст! Хотел Сашка только притронуться к ней, так дед сразу подскочил. «Нельзя, говорит, трогать, а то так стукнет, что и с копытков долой!» А чего ж она его не стукает?
  Сашка заглядывал в «клетку», на деда Кешу. Лоб у того мокрый, лицо сморщилось от натуги. Жалко стало Сашке старика.
  — Дедушка, вы отдохните трошки, а я посверлю, ладно?
  Софроныч только головой покрутил:  не мешай, брат!
  Вредный дед. Будто он только и умеет «дырки делать».
  Но Сашке повезло. Неожиданно Коля-мастер позвал Софроныча к директорской шлюпке. За ним побежала и тройка старших: Витька, Мишка и Женька. «Полюбопытствовать». Сашку оставили присмотреть за инструментом. Недолго думая, он вскочил в катер, стал осматривать машинку: где же она включается? Но не нашел. Попробовал упереться в нее грудью, как это делал дед Кеша, ничего не вышло: мал ростом. Тогда Сашка уцепился за ручки, подпрыгнул и лег на нее животом, запрокинув для равновесия ноги себе на спину. И в этот момент что-то щелкнуло у него под рукой. Дрель завизжала. Только что же случилось? Сверло, до половины залезшее в дубовый брус, продолжало стоять неподвижно, будто его в тиски зажали, а дрель завертелась на сверле вместе с Сашкой, точно карусель.
  Сашка хотел спрыгнуть, но разве угодишь на киль? Можно и на землю пролететь между шпангоутами. Сашка расставил руки, чтобы за что-нибудь ухватиться, но и тут ничего не вышло: не достал. И пошло вертеть его, как пропеллер вертолета. Сашка не выдержал, заорал:
  — Мишка-а!.. Мишка, скоре-ей!
  Женька оглянулся, и, схватившись за живот, загоготал:
  — Гляньте, гляньте, вертолет шурует! Полет на луну!
  Наверно, и в молодости Софроныч не бегал с такой прытью,  с какой помчался он к розетке. Выдернул штепсель — и к Сашке. Но тот уже стоял на земле.
  — Ты что, милый,  очумел,  что ли? — напустился  на него дед Кеша.
  — Она сама, дедушка! — начал было Сашка, но тут же понял, что говорит не то. Опустил голову, пробормотал: — Я ж хотел, чтоб кнопик скорей закрепить.
  — «Кнопик», «кнопик», — смешно передразнил дед Кеша. — Сам ты Кнопик... Даже не придумаю, что с тобой делать.
  — Списать  в  сухопутные, — сказал  Коля-мастер  не  то  всерьез, не то шутя.
  Но Сашка понял, что это означает: вытурить за ворота, вот что! Опустил виновато голову:
  — Я больше не буду.
  Коля-мастер взял Софроныча под руку, снова повел к шлюпке. Тогда подбежал Мишка. В ореховых его глазах заметались злые искорки. Зыркнул по сторонам, поднес кулак к Сашкиному носу, зашипел:
  — У-у, Кнопик! Так и трахну по башке!
  Так и прилипло к Сашке прозвище — Кнопик.

ГЛАВА 7

  Обшивать катер начали сразу после обеденного перерыва. Думалось Мишке, обшивка — штука нехитрая: бери готовые доски и прибивай к шпангоутам. А оказалось, это самая муторная работа. Доска тут гнется по обводам то в одну сторону, то в другую. На крутых изгибах она трещит, колется — смотри да смотри, чтоб из одной две не получилось.
  Раздетый до пояса, загорелый, Мишка суетился возле деда Кеши. Работы ему — только успевай поворачиваться. То надо поддержать доску, пока дед Кеша прилаживает один конец к водорезу, то надо посадить ее клином на нижнюю доску, то осторожно прижать к шпангоутам. А когда деду Кеше несподручно одному, то Мишка и за кувалду хватается, вколачивает гвозди.
  Полюбилась ему веселая суетная работа. Да и Викентий Софроныч доволен. Ему понравился такой расторопный и понятливый помощник. Не разгибаясь, дед Кеша подгоняет доску, а сам все беседует с Мишкой:
  — Так, Михайло, пока дело   идет хорошо... Прижми   чуть-чуть, только дюже не налегай. Доска тоже ласку любит.
  Женька, наматывавший паклю под шляпки гвоздей, посмеивался :
  — Что, дедушка, у доски тоже есть душа?
  — Ну, души, может, и нету, а все-таки с доской надо обращаться на «вы». Михайло уже навострился, знает.
  — Ха-ха! — смеялся Женька. — А у Рыжика и штаны на целую четверть подскочили! Похвалили, как же! Вырос!
  Сашка тоже под рукой деда Кеши. Присел рядом с ним на корточки и ни на шаг от старого корабельщика. В руках у него грязная парусиновая рукавица, наполненная гвоздями: надо — вот они! У Софроныча уже не та большущая электродрель, а маленькая, похожая на «пистолетину». И сверлышко в ней, точно шило. Прижмет Мишка доску к шпангоуту, а дед Кеша включит пистолетину—вжик-вжик! — и есть две дырочки. Сашка тут же воткнет в них гвозди. Софроныч стукнет по ним кувалдой, и две шляпки заблестят на доске, как совиные глаза.
  Но Сашка не только занимался тем, что втыкал гвозди в дырочки. Он еще следил за каждым движением старика, за каждым его взглядом, старался понять, что ему сейчас потребуется: щипцы или ножовка и опрометью бросался, чтобы подать.
  Сашка не мог налюбоваться, до чего же ловко дед Кеша забивает гвозди. Стукнет с размаху раз, другой — и шляпка в доске.
  — Как вы думаете, я так сумею? — спросил он деда Кешу.
  — Чего ж не сумеешь? — сказал тот. — Сумеешь, только, брат, нужна тренировочка.
  Сашка решил, что он обязательно потренируется. Даже удивился, почему он этого раньше не сделал. Как бы это сейчас пригодилось. Дома есть гвозди, есть молоток — чего ж не потренироваться!
  Витьке досталась самая любимая работа. Строгать доски — это его и медом не корми. Есть у Витьки дома кое-какой столярный инструмент, и он каждую весну делает скворечники. Для него и весна не весна, если он не сделает хотя бы один скворечник. И когда примется делать, то с таким увлечением строгает дощечки, что они становятся тонкими, как фанерка.
  И вот сейчас увидел Витька, что дед Кеша принялся подстругивать кромки досок, у него даже руки зачесались.
  — Давайте я, дедушка! — сказал он. — Я умею!
  Дед Кеша охотно уступил ему место у верстака. Присмотрелся, как Витька орудует рубанком, проверил первую доску, сказал:
  — Сойдет... Только не торопись.
  И Витька прочно обосновался у верстака. Несколько раз Женька пытался завладеть рубанком, но Витька с несвойственной ему грубостью отталкивал плечом:
  — Отвали, Жека!
  Один раз только уступил ему рубанок. Женька с напускной лихостью взмахнул рубанком: «Эхма! Смелость города берет!» — хватил по ребру доски, а рубанок соскочил на сторону и испортил кромку. Витька коршуном налетел на Женьку:
  — Ну, тоже мне столяр! Не видишь, что ли?
  Женька обиделся:
  — Ну и что? Чего ей сделалось, доске той? Не на катер, так на забор пойдет!
  Дед Кеша только головой покачал:
  — Не везет тебе, Женька. Что ни сделаешь, там и пальцы видны.

  Заводской шум настраивал Витьку на самый высокий лад. Всюду, куда ни глянь — снуют люди. Весело выстрачивают пневматические зубила, грохают кувалды, лязгает железо. Витьке почему-то казалось, что это не двор судоверфи, а палуба огромного корабля. Вот-вот загремят цепи, поднимутся якоря, и корабль тронется в далекое плавание. А люди в грязных спецовках бегают по палубе, торопятся, чтобы успеть управиться к отплытию. И он, Витька, тоже матрос на этом огромном корабле. И тоже старается изо всех сил. Пот заливает ему глаза, немеют руки, но Витька об отдыхе и не думает. Он должен успеть подготовить очередную доску деду Кеше и Мишке.
  Викентий Софроныч бросил на землю молоток, вытер вспотевшее лицо.
  — Жарко! — сказал он. — Кто хочет попить газировки, айда со мной на «водопойку».
  «Водопойкой» Викентий Софроныч называл колонку газированной воды, у которой вечно было многолюдно.
  Витька, Мишка и Женька побежали за дедом Кешей. А Сашка снова остался на хозяйстве.
  Подождал, пока старшие скрылись за эллингом, взял молоток, рукавицу с гвоздями, побежал к верстаку, у которого Витька строгал доски. Чего ж тратить зря время? Пока они будут пить газировку, он тем временем потренируется!
  Тренировался Сашка минут двадцать, не меньше. Но все равно не получалось, как у деда Кеши. Сколько гвоздей улетело на сторону, сколько изогнулось под молотком — трудно подсчитать. Зато и верстак улеплен шляпками, как рыбина чешуей. Вернулись с «водопойки», глянул дед Кеша на верстак и за голову взялся:
  — Бог ты мой!.. Кто ж это так исклевал?
  Сашка виновато потер лобастую голову:
  — Это я, дедушка... Тренировался.
  — Ну?.. Получается ж?
  — Не, — вздохнул   Сашка. — Таким   молотком   разве   забьешь?! Если б ручка была покороче.
  Что поделаешь! Погоревал старик, повздыхал и взялся за щипцы: выдергивать гвозди.
  В этот момент и подошел начальник цеха. Поздоровался, глянул на ребят.
  — Как внуки, Викентий Софроныч, помогают?
  — А как же! — весело сказал дед Кеша. — Помогают, да еще как! Тут у меня один Сашка, — Софроныч кивнул в его сторону, — что стоит! Помощник, прямо сказать, — первый сорт!
  Начальник поймал Сашку за подбородок:
  — Тезка, значит?.. Молодец, тезка, так и надо! — и к Викентию Софронычу: — Когда катерок будет готов?
  — Думаю, к тому воскресенью пойдет на воду, — помедлив, сказал старик.
  — Вот   и   отлично, — обрадовался   начальник. — Поторапливайтесь, пожалуйста, а то Шебунин покоя не дает. — И глянул на Сашку: — Как, тезка, не подведешь?
  — Не-ет, — улыбаясь, сказал Сашка. — А мы ж покатаемся на катере, как закончим?
  — Ну-у, что за разговор, тезка! — весело   сказал   начальник. — Конечно, покатаетесь! И не только на катере, а может быть, и еще кое на чем!
  Сашка хотел спросить, на чем же еще, но начальник уже торопливо шагал к конторе. Потом повернулся, крикнул:
  — И шлюпочку директорскую побыстрей!
  ...Каждый вечер Мишка и Сашка приходили домой усталые, измазанные, голодные. Шли под душ, купались, а под конец ужина глаза у них соловели, их неудержимо тянуло в постель.
  — Будь она неладна, ваша работа, — сердилась мать.
  Но отцу было приятно смотреть на усталых, чем-то озабоченных сыновей. У них уже появились свои сокровенные интересы.
  — Пусть трудятся, — говорил он жене. — Крепче на ногах будут стоять.
  Потому, наверно, поднимая по утрам сыновей с постели, Андрей Кириллович подавлял в себе чувство жалости. В спальню шел к ним с бодрой шуткой:
  — Вставай, поднимайся, рабочий народ! — пел он во весь голос, стаскивая с ребят одеяла.
  Утром ребята сразу же бежали под тополя. Тут, у длинного стола на козлах, собирались судостроители и до начала работы занимались каждый своим делом. Кто в шашки играл, кто в домино сражался, а кто «травил» анекдоты, и Бремя от времени раздавались взрывы смеха.
  Приходил сюда каждое утро и Викентий Софроныч. Но теперь он не слушал анекдотов и не смотрел, кто кого в «клозет загонит», а постоянно «колдовал» у директорской шлюпки. Он и вечерами, когда на верфи не оставалось ни одного рабочего, ладил другой инструмент и, отправив ребят по домам, старательно и терпеливо приводил в порядок «худую посудинку».
  Она уже не была похожа на «дырявую калошу». Не была такой побитой и обшорханной, какой привезли ее сюда под тополя. Дыры искусно заделаны заплатами из непромокаемой фанеры, борта отполированы песчанкой, буртики (обносной брус) и шпангоуты зачищены стамеской.
  Ребята заглядывали вовнутрь, поглаживали ладонями отшлифованные борта и днище, довольно улыбались. А Мишка похлопывал по борту шлюпки, подмигивал Витьке.
  — Посудинка худая, но плавать будет! — Он помнил слова старого корабельщика.
  Теперь уже никто не сомневался, что из «дырявой калоши» получится такая шлюпочка, что и директору не стыдно будет на ней кататься.
  Часто по утрам приходил к шлюпке и молодой рабочий, совсем еще подросток, Вася Глечик. Он учился в бригаде судоплотников, работавшей на фелюгах. Вертлявый, насмешливый, он всюду поспевал со своими шуточками и прибауточками. Ощупывая и поглаживая шлюпку, восхищенно прищелкивал языком, говорил:
  — Пойду к директору, упаду к ногам: так, мол, и так, продайте мне, бедному!.. А что, разве он себе новенькую не сделает?.. Как, Викентий Софроныч, продаст, а?
  — Может, продаст, может, по шее даст, — нехотя  отзывался дед Кеша.
  Катер для рыбоохраны тоже рос на глазах. Давно ли «торчали одни ребра», как говорил Викентий Софроныч, а уже и ребра почти зашиты, и надстройка на нем готова. На одном борту всего-навсего осталось прибить две доски, а другой борт конопатчики уже заканчивали конопатить. Викентий Софроныч поторапливал их. Он хотел сегодня же после перерыва начать опрессовку катера — то есть налить его водой, проверить места течи.
  Ребятам уже не терпелось поскорее увидеть «свой» катер на воде, посмотреть, как он будет плавать. И не дожидаясь гудка, они брали инструмент, бежали к катеру, чтобы поскорее закончить на нем последние работы.
  Витька начинал грустить: скоро и катер будет готов, а дед Кеша что-то и к директору не идет насчет плота, и больше не упоминает о плоте. Или забыл, или не хочет.
  И как только выпадал удобный момент, Витька смелее наседал на деда Кешу:
  — Когда ж вы   пойдете   к   директору?   Плот   нужен,   дедушка!
  Плот!  Видите,  какие  погодки  мировые  стоят?  Само поудить!  Эх!..
  — Успеется, Витек, не печалься, — успокаивал его дед Кеша. — Видишь, сколько дела подвалило, — показывал он и на катер, и на шлюпку. — С рыбалкой, парень, придется пока повременить.

  ...Как задумал Викентий Софроныч, так оно и получилось. Конопатчики работали даже в перерыв, чтобы не сорвать опрессовку катера. А сразу же после перерыва Софроныч повел ребят в конец причала. Там стояли деревянная будка с электропомпой и длинный шест. На шесте сушились пожарные шланги. Дед Кеша опустил крестовину, снял шланг, сказал Витьке:
  — Бери за конец и дуй бегом на катер.
  Витька и Сашка уцепились за конец и вовсю помчались через двор. За ними потянулась длинная полоса пыли. Мишка и Женька потащили следом другой шланг. Соединили. Один конец Витька опустил в катер, другой Софроныч приладил к электропомпе в деревянной будке, включил рубильник. Шланг словно ожил: задвигался, напружинился, торопливо вздуваясь. Пеньковая оболочка враз покрылась мельчайшими пузырчатыми капельками, точно инеем. В проколы свистнули тоненькие струйки воды, а упругая пенистая струя хлынула в катер, закружила в водовороте оставшиеся в щелях опилки.
  Витька, а за ним и Сашка вскочили на катер. Внутри, как в огромном корыте, бурлила вода.
  — Ух, дает! — в восторге сказал Сашка. — Вот бы скупнуться, а, Витек!
  — Скупнуться? — схватил в руки шланг прибежавший на катер Женька. — Держись!
  И тугая холодная струя обрушилась на Сашку. Но Сашка ловко увернулся, выхватил шланг из Женькиных рук и направил струю на Женьку. Тот отскочил, и струя ливнем ударила за борт.
  — Эй, кто там, кто там шалит?! — послышался чей-то сердитый голос.
  Витька глянул, и глаза его округлились:
  — Брось! Брось, братва! Начальник цеха!.. С ног до головы!
  Сашка испуганно глянул на Витьку, хотел бросить шланг в катер, но неловко повернулся, и новая струя обрушилась на голову начальника. Шляпа у него слетела, тонкая шелковая куртка вмиг прилипла к спине. Начальник поднял шляпу и, смешно расставив руки, отбежал в сторону. Отряхнул шляпу, посмотрел на ребят и погрозил пальцем.
  Ух, как же тогда влетел на катер Мишка! Кулаки отставил назад, глаза забегали с одного на другого.
  — Кто?.. Кто это?.. Говори, кто? — задыхался он.
  Женька сделал широкий жест руками:
  — Кто же больше!.. Кнопик! Братишечка твой!
  Мишка подскочил к Сашке, стиснул зубы:
  — У, Головастик! — кулак его взлетел над Сашкиной головой.
  Сашка втянул голову в плечи, ожидая удара. Но Женька поймал Мишку за руку, важно и внушительно сказал:
  — Отставить, командир. Вон люди на катере смотрят.
  А на соседней фелюге Вася Глечик шлепал себя по бокам ладонями, подпрыгивал.
 — Гляньте, гляньте, петухи сцепились! — хохотал он. — Ну, цирк будет!
  Потом закричал ребятам:
  — Ну, братва, теперь держись! Прибежит сейчас тетя Люба из конторы, пожалуйте бриться, скажет!
  Витька стоял на корме и чуть не плакал от досады— все пропало: и плотом разжились, и на катере покатались! Кто знает, какое примет решение начальник. Может вызвать к себе деда Кешу и сказать: «Уберите этих хулиганов с верфи!» Вот тебе и весь плот... А Женька, сунув руки в карманы, стоял на палубе, долго смотрел, как вихрилась и бурлила вода в трюме, потом повернулся и, спускаясь по трапу, демонстративно запел:
  — В воздухе пахнет грозой!
  Домой шли молчаливые, угрюмые. Сашка плелся далеко позади всех. Он отлично понимал, что близко подходить к Мишке сейчас опасно. Может такого подзатыльника отвесить, что и на ногах не устоишь.

ГЛАВА 8

  Наконец у Викентия Софроныча наступил торжественный момент — спуск «новорожденного» на воду. Через день после опрессовки, часов в десять, катер уже стоял на спусковых санях — свежевыкрашенный, чистенький и стройный.
  Такой же чистенькой и новенькой выглядела и директорская шлюпка. Она совсем теперь не была похожа на ту, которую дед Кеша называл «худой посудинкой». Борта отливали серым с голубизной глянцем, подводная часть — ярко-красная, а между этими двумя цветами проходила белая полоса — ватерлиния. Так и хотелось погладить рукой полированные борта. Да что рукой! Хотелось языком лизнуть!
  — Ну, что?.. Хороша посудинка? — сдерживая улыбку, спрашивал дед Кеша.
  — Сила! — едва слышно выдохнул Витька.
  — Ну то-то! — довольно сказал дед Кеша. — Ведь насмешничали.
  От катера убрали трап, и бригадир судоспусчиков махнул парусиновой рукавицей лебедчику:
  — Давай, пошел!
  Заурчали шестерни лебедки. Натянулся стальной трос. Сани тоненько завизжали, словно жалобно заплакали, и тронулись. Слегка покачиваясь с борта на борт, катер пополз к спусковой дороге.
  Вытирая ветошью руки, Викентий Софроныч шел следом за катером, чему-то улыбался. Не отставали от него и ребята. На пологом деревянном спуске катер развернули кормой к воде, зацепили крюк за заднюю скобу, и снова заурчала лебедка. Сани тронулись нехотя, словно с опаской, как осторожная лошадь на молодой лед. Но, почувствовав под собой жирно насаленные доски настила, смелее скользнули  вперед и пошли, пошли, набирая скорость. Под полозьями сначала зашушукало, потом завизжало, а в конце моста свистнуло, и катер с гиком влетел в воду. За кормой взвился белый вихрастый бурун, с шумом покатился по зеркальной глади, закачал привязанные у берега каюки.
  Катер дернулся на веревке, качнулся и, словно осматриваясь, куда он попал, повернулся в одну сторону, в другую и стал.
  Викентий Софроныч смотрел с берега на осанку «новорожденного».
  Мишка почувствовал, как сжалось в комок, потом сильно застучало в груди сердце: «Вот и дождались! Может, и правда «цирк будет», как сказал Вася Глечик».
  А тот подтрунивал над растерявшимися ребятами:
  — Что, жим-жим?.. Подработали?.. Ух и стружка будет — держись!
  Мишка вопрошающе посмотрел на тетю Любу.
  — Ну чего   уставился? — спросила   она. — Быстро   поднимайся! Все поднимайтесь!
  Мишка поднялся первым, за ним остальные.
  — Живей, живей, — тетя Люба торопливо шла впереди к цеховой конторе.
  Ребята тянулись за ней гуськом. Сашка плелся замыкающим. Потом тетя Люба вдруг остановилась:
  — Постойте... Начальник цеха сам сюда идет.
  Ребята глянули в ту сторону, куда смотрела тетя Люба. Начальник шел им навстречу между судами, выставленными на стапельных клетках — невысокий, толстый, с большим животом, в кремовой шелковой куртке. Он поздоровался со всеми, а подошедшему Викентию Софронычу подал руку.
  — Ну  что, азовские атаманы, управились? — окинул он улыбчивым взглядом ребят.
  Витька уже хотел было сказать: мы-то управились, но дедушка Кеша не управился, обещал плот да все не идет к директору, но начальник цеха обернулся к Сашке, похлопал его по круглой лобастой голове, спросил:
  — Как дела, тезка? Поработал, говоришь?
  Сашка смутился, стрельнул глазами снизу вверх, сказал:
  — Ага, поработали... А что облил вас, так то я нечаянно.
  — Неча-аянно! — передразнил начальник цеха. — А за нечаянно бьют отчаянно, знаешь это?
  — Угу, знаю.
  — Ну то-то ж... Где учишься? — спросил он, доставая из кармана блокнот.
  — Я еще не учусь.
  — Ясно. Где живешь и как имя-отчество отца?
  Сашка сначала вопросительно глянул на брата, потом ответил. Записывая в блокнот, начальник цеха кивнул на Женьку:
  — Как фамилия, имя и где учишься?
  Тот вытянулся, как перед учителем:
  — Чеботарь Женя! Учусь в одиннадцатой школе, в пятом «В» классе! Директор школы — Нина Петровна Погодская!
  — Понятно, — сказал начальник цеха и глянул на Мишку.
  Тот также вытянул руки по швам:
  — Орешин Михаил! Учусь в той же школе и в том же классе!
  За Мишкой — Витька:
  — Лехтер Витя! Учусь там же!
  — Однокашники, значит? Хорошо. Черкнем Нине Петровне письмецо, пусть в школе знают о ваших хороших делах. А от себя выношу благодарность и... — Он достал из кармана куртки зеленую бумажку, — шлюпочку вам в подарок от директора...
  Мишка почувствовал, как в лицо полыхнуло горячим, точно языком пламени лизнуло. Друзья глянули друг на друга, на лицах— сияющие улыбки.
  — ...Ездите, отдыхайте, набирайтесь сил. Вот вам пропуск, — начальник цеха развернул зеленый квадратик. — Кто тут из вас самый главный атаман?
  Женька показал на Мишку:
  — Вот он!
  — Ты, чернявый? На, получай, и в добрый путь. — И начальник повернулся к Викентию Софронычу: — Экипировка сделана вся, как говорил?
  — Вся сполна, Александр Михайлович!
  Какой-то рабочий-шутник, смотревший на ребят с катера, похлопал в ладоши, засмеялся:
  — Бурные аплодисменты!
  Вихрем неслись через двор. Одурев от неожиданной радости, Мишка потрясал в воздухе листочком бумаги, на котором четко, черным по белому напечатано: «Пропуск», кричал ожидавшему их Глечику:
  — Вот она, Вася, шлюпочка!   Вот  она!  Была   директорская,  да стала наша!
  И к Софронычу:
  — Дедушка Кеша, да вы гляньте, что у нас в руках!  Шлюпочка, дедушка Кеша!
  Дед Кеша только улыбался:
  — Знаю, знаю, хлопцы. Все знаю.
  А Вася Глечик открыл секрет:  
  — Мы давно знали, что она ваша! Там дед Кеша уже все приготовил! Полная экипировка, понял?
  И действительно, все было приготовлено. Шлюпка уже плавала на воде, под вербой. Привязанная к корневищу, она вся отражалась в зеленоватой воде: серо-голубоватые борта, белая ватерлиния, а подводная часть краснела в воде, как лапки у гуся. Веревка натянулась, нос чуть-чуть приподнялся, и нарядная «посудинка» всем своим видом напомнила молодую горячую лошадь, когда она, присев на задние ноги, пытается оборвать повод.
  — Ух ты ж, красавица наша! — умилялся Витька  от  радости.— Как назовем, Миша?
  — «Спутник»! — выскочил с предложением Вася Глечик.—«Спутником» назовите!
  Мишке хотелось назвать ее «Бегущая по волнам». Он где-то вычитал такое название. Потом решил, что «Спутник» куда лучше! Тут что-то связано с Гагариным.
  Как опытный корабельщик, Викентий Софроныч и впрямь предусмотрел все до мелочей. Сшил из легкой ткани парусок, раздобыл у завхоза плащ-палатку для тента. Мачту сделал съемную: надо поднять парусок — ставь его вертикально. Надо укрыться от солнца или от дождя — воткни мачту горизонтально, перекинь через нее плащ-палатку, натяни петли к бортам — вот тебе и шалаш.
  Пока ребята разговаривали с начальником, Софроныч успел поставить мачту, навесить парусок, перетащить в шлюпку весь шкиперский инвентарь. А когда Мишка прибежал с пропуском, дед Кеша пригласил его в шлюпку, принялся инструктировать, как управлять парусом против ветра, как идти под боковым ветром. Показал весь инвентарь, где что лежит и какое имеет назначение. А Мишка и без Викентия Софроныча знал, как управлять парусом: прошлое лето он катался с дядей Петей, с материным братом, на парусной яхте.
  Подошел художник с баночками разноцветных красок, спросил Софроныча:
  — Ну, что? Будем писать название или так обойдется?
  — Что ты, милок? Как это  обойдется! Давай, пиши,  да  покрасивей!
  Подбежал Мишка. Глаза умоляющие:
  — Дяденька, напишите нам «Спутник»! Мы хотим «Спутником» назвать!
  Художник посмотрел на Мишку сверху вниз:
  — Кому это пришло в голову такое название?
  — Кому! Теперь все так пишут!
  — Вот и плохо, что теперь все так пишут,—сказал художник, выбирая в портсигаре папиросу. — Мне один дьявол, что писать,  но название надоевшее. Посмотрите-ка на Дон — одни «Спутники» да «Ракеты» мотаются. Запутаться можно.
  Мишка заколебался: «И правда, одни «Спутники» да «Ракеты». С надеждой посмотрел на Женьку:
  — Чего ж молчишь? Говори, как назовем?
  — «Чайка»! — выскочил с предложением Сашка.
  — Ну и сказанул!— закричал Женька.—Тогда уж «Головастик»!
  Подошел Викентий Софроныч, осторожно дотронулся до Мишкиного локтя:
  — Мне вот вспомнилось сейчас, когда-то давно я плавал на рыбнице. Называлась она «Три святителя»...
  — Га-га-га! — загоготал Женька. — Да мы  ж  не   святители,  дедушка Кеша!
  — Да ты постой,— спокойно остановил его Викентий Софроныч.— Я ж не к тому... Почему, к примеру,  не  назвать вам ну «Отважная четверка» или, так сказать, «Смелая четверка». Вас ведь  четыре  молодца, вот и назовите «Четверкой».
  — А что, неплохо! — поддержал художник.
  Наморщив лоб, Мишка задумался: «Четверка»... А что, мы и того Головастика будем таскать с собой в путешествие?.. Зачем он нам нужен? Перебьется и дома!»
  Но и деда Кешу хотелось уважить. Это ему хоть маленькая благодарность за его шлюпочку. Посмотрел на Женьку, на Витьку, спросил:
  — Ну, как? Хорошо?
  И, не дождавшись ответа, решительно кивнул:
  — Пишите, дядя! «Отважная четверка»!
  Пока художник писал название, Витька, Мишка и Женька сидели на берегу, вслух мечтали о скором и теперь уже реальном путешествии. Сашка стоял по колено в воде, смотрел, как художник выводил красивые буквы и прислушивался к разговору ребят. Не все он слышал, о чем говорили ребята. Но самое страшное для себя он услышал отчетливо. Сказал эти слова Мишка:
  — ...В путь собираемся немедленно, только без Головастика.
  — Почему? — спросил Витька удивленно.
  — Да ну его! Возись там с ним!
  И еще услышал Сашка:
  — Значит, уговор: завтра в двенадцать ноль-ноль — ко мне в сарай! Ни минуты опоздания! И чтоб Головастик не пронюхал! Ясно?— Эти слова тоже принадлежали Мишке.
  «Ух ты ж, рыжая морда!» — возмутился Сашка и в два прыжка выскочил на берег. Брови насуплены, большие глаза бегают с одного па другого. Ребята сразу умолкли. Женька отвернулся, стал с преувеличенным вниманием смотреть куда-то в сторону. Мишка рассматривал свою ладонь так, будто занозу искал. А Витька нагнул голову, принялся ковырять ногой землю.«Ладно, Рыжик,— решил про себя Сашка.—Ты от меня не спрячешься!»
  Подошел Викентий Софроныч, положил ладонь на плечо Мишке:
  — Ну что ж, братцы, отдавайте-ка пропуск вахтеру и — в шлюпку.
  Сашка и Женька, даже не подкатив брюк,  бегом  побежали к шлюпке. Последним, не торопясь, важно взобрался на нее и Мишка. Дед Кеша отвязал веревку и оттолкнул «посудинку» от берега.
  — Парусок вздерни! Подними парус! — крикнул он  Мишке.— Да руль положи налево!
  Скрипнули блочки, и белый парус взвился вверх, поплескался, потом наполнился слабым ветром и, чуть накренившись на правый борт, «Четверка» осторожно заскользила, оставляя за кормой тоненькую бороздку на воде.

ГЛАВА 9

  В сарае было темно. Пахло соломой и мышами. Тоненько попискивали под застрехой молодые воробьи. В узком и прямом, как шпага, солнечном луче, проникшем в прореху крыши, быстро кружилась, вспыхивая мельчайшими искорками, взбудораженная пыль.
  Сашка сидел в углу сарая, в яме, вырытой в соломе, и с тревогой смотрел на эту карусель серебристых пылинок.
  «Вот вредняка, чего она мечется!» — сердился он.
  Сюда вот-вот должны прийти заговорщики на тайное совещание. Увидят, что пыль взвихрена, сразу догадаются: кто-то притаился.
  Соломенная труха лезла под рубашку, липла к мокрой шее, кололась. Но Сашка терпел, даже дышать боялся, как бы снова не взбудоражить пыль.
  Но почему их так долго нету?.. Наверно, уже и «двенадцать ноль-ноль», а их все нет.
  Сашка прислушался. От глухой тишины звенело в ушах.
  Но вот, наконец, кто-то подошел. Тихонько скрипнула дверь и в узкую щель боком втиснулся Витька. Постоял, всматриваясь в темноту, закрыл за собой дверь и, вытянув перед собой руки, осторожно, как слепой, двинулся в глубину сарая.
  Сашка давно присмотрелся к темноте, и ему смешно было, как Витька нащупывает землю, будто боится провалиться в яму. Наткнулся  на  солому,   ощупал  ее  руками  и сел. В солнечном   луче снова заметались серебристые пылинки. Теперь пусть!.. Сколько угодно.
  Вытянув шею, Витька сидел, как настороженный заяц, покусывал соломинку и прислушивался. Одно ухо у него было освещено лучиком солнца и казалось прозрачным и красным, точно железка, накаленная в горне.
  Немного погодя дверь снова приоткрылась. Зачем-то пригнувшись в нее проворно шмыгнул Женька и, также ослепленный темнотой, остановился. Витька подошел к нему, взял за руку, повел к соломе.
  Мишки все еще не было. Начальство, как же!
  Но вот что-то треснуло над Сашкиной головой. Завизжала на фронтоне оторванная доска и скользнула в сторону. В сарае сразу посветлело. Сашка втянул голову в плечи и ниже опустился в яму.
  В образовавшейся дыре показалась Мишкина рыжая голова. Мишка тихо и коротко свистнул и прислушался. Витька свистнул ему в ответ. Опустив за собой доску, Мишка прыгнул на копну соломы и, как со снежной горки, спустился к ребятам, поднял по-дирижерски руки, требуя внимания:
  — Тихо!.. Ни звука!.. Все в сборе? — истово зашептал он.
  Сашка ухмыльнулся из ямы: «Хвастун! Все в сборе! Будто их сто человек!»
  Мишка достал из-за пазухи блокнот.
  — Начнем, — сказал он. — На вопросы отвечать коротко...   Дома знают, что едем?
  — Я с мамой все уладил. Уже харчишки готовит, — тихо сказал Витька.
  — Ясно... Только покороче... У тебя, Жека?
  — Полный порядок! Мать разрешила: езжай хоть за море!
  — Ну и у меня порядок, — кивнул Мишка и, немного  помолчав, добавил: — Головастик ходит по пятам. Думает, и его возьмем.  Как же! Пусть надеется! Без него обойдемся.
  — А почему не взять? — осторожно, девчоночьим голоском спросил Витька.
  — Да ну   его! — отмахнулся  Мишка. — Вам-то  ничего,  а мне — смотри да смотри за ним. Да и зачем  его  брать?..  Он, что  струна: чуть тронь — загудит.
  «Ах ты, рыжая морда! — возмутился Сашка.— Когда ж я гудел?» Ему захотелось выскочить из ямы и подбежать  к заговорщикам: «Когда ж я гудел, а?.. Где ты, Рыжик, слышал?»
  Но сдержался и только ниже опустился в яму. Ух, с каким  бы удовольствием он запустил сейчас чем-нибудь в эту рыжую башку.
  «Обойдемся и без него!» Посмотрим!
  Но что означало это «посмотрим», Сашка и сам не знал. А здорово получилось, если б Рыжик «припух» дома! Смеху было б! Вот бы придумать что-нибудь такое!.. Но что можно придумать?
  — Теперь так... —продолжал Мишка. — Записку у Людмилы Александровны я взял, сегодня бегал в школу. Вот она...
  Мишка достал из блокнота сложенную вчетверо бумажку, развернул и поднес к глазам сначала Витьке, потом Женьке и тут же снова положил ее в блокнот.
  — С печатью и со штампом, будь уверен!  «Просим оказать  помощь нашим юным краеведам» и так дальше! Понял, Жека? Все как положено!.. Снимаемся с якоря завтра. Выход из  дому — в  одиннадцать ноль-ноль. Будет Кнопик допытываться, говорите, что едем послезавтра. Пусть ждет. А это, мол,  сносим   вещи пока  на  сборный пункт, к Витьке. Так? Шлюпку перегоним завтра пораньше из Азовки в Самодайку. Пусть ищет нас на Азовке.
  — Как же мы перегоним ее в Самодайку? — удивился  Витька.— По Узяку, что ли?.. Во-первых, на Узяке низкий мосток, и шлюпка под ним не пройдет. А во-вторых, между верховьями Узяка и Самодайки можно автомашиной по сухому проезжать!       
  — Ну и что? — спросил Мишка, загадочно улыбаясь.— Там, Витек, уже все обследовано и промеряно! Шлюпка под мостом проходит впритирку. А перетянуть шлюпку из Самодайки в Узяк— плевое дело! Перетаскивал же Петр Первый по мели свои галеры,  когда  шел   на Азов?
  Сашка даже забыл осторожность, высунул голову, чтобы глянуть на Рыжика: откуда он знает, что Петр Первый перетаскивал какие-то галеры? Вот же брехун!
  — Теперь маршрут, — сказал Мишка, пряча блокнот  за   пазуху.
  Маршрут Мишка обдумывал долго. Прошлым летом к ним приезжал в гости материн брат, дядя Петя, и с ним Мишка целых пять суток прожил в Таганрогском заливе. Удили рыбу. Объездили все Бирючьи куты, были на Лесистом острове. Какая там красота! Джунгли настоящие! А Малая Бирючка?.. Чудо! Были они и на правой стороне залива, но совсем немного. Сейчас, имея конечной целью путешествия Недвиговку, Бирючьи куты можно бы оставить в покое. Но разве может Мишка не побывать с друзьями в знакомых местах и не показать им такой «красотищи»?
  Потому-то, обдумывая маршрут, Мишка решил сделать путешествие «кругосветным». А раз так, то какое ж оно кругосветное, если не побывать в «тропических» странах, то есть в южной части залива? И Мишка заявил:
  — Путь на север лежит через тропики!
  Сашка с ненавистью посматривал из ямы  на брата: «Задавака!»
   «Снимаемся с якоря», «курс», «маршрут». Он едва сдерживался, чтобы не взвыть от обиды.
  Мишка начинал поторапливать:
  — В общем, все ясно?.. Вопросов нет?.. Ложки деревянные не забудьте! Кастрюлю возьму я. Картошки берите побольше, луку, лаврового листа, петрушки, чтоб уха была на славу!.. Теперь вот что... капитаном буду я. Витек — мой помощник, а ты, Жека, этим, как его... Ну этим... как ты говорил там, на Щучьем?.. Ну...
  «Хвенология!» — чуть было не выпалил Сашка из укрытия, но вовремя зажал рот ладошкой.
  — ...Ну, в общем, по ученой части, понял? — сказал Мишка. — Будешь записывать разное там, рисунки делать на раскопках.
  —У меня предложение, капитан! — Женька поднял руку, как  в школе. — Можно?
  — Давай, говори, — важно разрешил Мишка. Как же, капитаном назвали!
  — Значит так, — начал Женька. — Мы едем Доном или там ериками в залив. Будут разные предметы попадаться. Я должен взять с собой тетрадь для рисования?
  — А то как же! — удивился Мишка.
  — Есть, беру. Тогда пусть Витек берет толстую тетрадь. Дневник надо ж кому-то вести, или как?
  Мишка подумал секунду и вдруг подскочил на месте:
  — Идея! Умная голова, Жека! Слушать меня: едем на раскопки через залив. По пути останавливаемся, ведем   разные  там   наблюдения. Жека делает зарисовки,  Витек записывает  всякие всячины  в дневник.
  — Точно! — не удержался Женька. — Я и хотел об этом сказать! Если на раскопках мы ничего не раздобудем, но привезем с собой зарисовки, дневник, а может, и травку-муравку разную, то такой уголок краеведа состряпаем в школе — братва умрет от зависти!
  — Кто за это предложение, прошу голосовать, — сказал  Мишка.
  Руки подняли все, но Мишка для порядка все же спросил:
  — Кто воздержался, кто против?
  Не показываясь из укрытия, Сашка поднял руку: «против!» Когда же Витька поинтересовался, кто будет поваром на судне, Сашка высунулся было из ямы и хотел похлопать себя ладошкой по груди: «Я буду! Берите меня!», но тут же спохватился и снова спрятался в своем укрытии.
  — Итак, решено! — сказал Мишка. — Завтра в одиннадцать ноль-ноль!
  Сашке хотелось выскочить из ямы и злорадно крикнуть: «Ага, а вот и я! Вы думаете, я не слышал вас?.. Все равно без меня не поедете!» Но тут же сообразил: соберутся в другом месте и все изменят.
  И еще больше заныло у него под ложечкой. Что же делать? Они будут кататься на шлюпке, рыбу ловить, разные наблюдения вести, а ты сиди тут один в жарыни, в пылище...
  Заговорщики выбрались из сарая через дыру, будто и забыли, где дверь. Сашка остался один. Спустился с копны соломы, сел и, подперев голову ладонями, крепко задумался: как быть? что придумать?.. Значит, как работать — так вместе, а путешествовать — сами?.. Неужели и мать не пустит?.. Вот если б мать согласилась, тогда б Мишке некуда деваться! Взял бы!.. Значит, с матери и надо начинать...
  Весь вечер Сашка лисой вертелся около матери. Он изо всех сил старался ей угодить.
  — Мам, набрать тебе воды?
  — Воды?.. Нет, сынок, не хочется воды.
  — А чего тебе хочется?
  — Ничего не хочется... Я бы сейчас полежала, ноги ломят.
  — Мам, а ты полежи! Я горчишники тебе поставлю! Я умею ставить горчишники! Хочешь?
  — Да зачем же мне горчишники? — засмеялась мать. — Я просто натопалась за день.
  Дальше разговор не клеится... Ну как же к ней подъехать? Чем угодить?
  — Мам, нарубить цыплятам травы?
  — Зачем?.. Куры уже на сидале, а ты — травы!
  Опять не выходит. Тогда Сашка начинает атаковать напрямик:
  — Мам, ну пусти с Мишкой!.. Не бойся за меня!
  — Не выдумывай, сказала тебе. Чтоб утонул там.
  — Да ты что, мам! Да я знаешь, как плаваю? Азовку туда и  обратно без отдыха переплываю!.. Даже одной рукой могу!
  — Я тебе переплыву, я тебе, кажется, переплыву! Срежу вон  лозину да так поплаваю тебя!.. Плавальщик нашелся!
  — Мам, ну я там не буду плавать! Сяду в шлюпку   и-и-и буду сидеть. Даже на берег не выйду!
  — Рассказывай...
  А про себя Ольга Никитична подумала:
  «Порезвиться-то, конечно, хочется... С Мишкой можно бы и пустить. Старшой — он уже совсем взрослый и сообразительный парнишка... Но кто знает, что там может случиться! Река, море, глухомань... Думай потом, болей душой и день и ночь».
  — Нет, сынок, сиди, наверно, дома, — сказала она решительно.— Никуда ты не поедешь. Будем вдвоем на хозяйстве.
  Сашка обессиленно опустился на пол, поджал под себя ноги. Ну что сказать еще? Чем убедить?
  — Тогда пойду купаться на Азовку и утопну, вот! — заявил он.— Сказал утопну и утопну!
  — Да ты кому это говоришь? — накинулась на него мать. — Я тебе, идоленок, утопну!.. Утопальщик нашелся!
  Нет, ничего мать не хочет понимать. Даже угрозы на нее не действуют.
  Ну что ж все-таки придумать?.. Взять бурав, прокрутить дырки в днище шлюпки и пускай Рыжик попробует поехать!
  Сашка сначала обрадовался такой мысли, но тут же, подумав, отбросил ее: жалко шлюпочку!
  Посидел молча на полу, глядя на свои исцарапанные ноги, грустно вздохнул и пошел спать.

ГЛАВА   10

  Утро было солнечным и тихим. Выгон, пристанционная роща, дальние вербы на окраине — все в утренней сиреневой дымке. Где-то в соседнем саду бубнил удод: худу-ду! худу-ду! А на самой верхушке акации примостилась серо-лимонная зеленушка и монотонно тянула: жжррриии! Помолчит и снова: жжррриии!
  Мишки дома не было. На скамье, возле кухни, лежал его рюкзак, набитый до отказа свертками и кульками — мать постаралась, как же! Рядом с рюкзаком — старая куртка и фуражка.
  Мать возилась в кухне. Там что-то шипело на сковородке, и вкусный запах щекотал в носу. Сашка сидел на крыльце и тер обеими ладонями лобастую голову: она у него не болела, он напряженно думал. Вчера вечером так ничего он и не придумал. Уснул сразу же, как только забрался под одеяло. Да и сейчас что-то не думается.
  Оставался у Сашки последний и не очень надежный шанс: не отходить от Мишкиного рюкзака. Прибежит же за ним Рыжик, вот тогда и прицепиться к нему репьяхом. Но надо быть наготове. Одеться, приготовить снасти, одежду — на всякий случай.
  Но что-то долго нет Мишки. Солнце забралось уже выше акации, наверно, десять часов. Потом прибежит и не успеешь с ним поговорить.
  — Саня!
  — Чего, мам?
  — Беги в магазин, узнай, привезли молоко!
  — Сейчас!
  А идти — ну никак нельзя! Только уйдешь со двора, а тут Мишка прибежит, схватит рюкзак и... все пропало.
  «Подождет молоко!» — решил про себя Сашка и пошел разыскивать свои пожитки: то в кладовке роется, то в сарае что-то ищет. Проходит пятнадцать,  двадцать минут,  и  Сашка забывает  о  магазине»
  — Саня!
  — Чего, мам?
  — Ты почему в магазин не идешь?
  — Мам, а чего делать в магазине?
  — Ах ты, идоленок! Да я ж сказала тебе: узнай, привезли молоко! Да очередь займи, я сбегаю потом!
  «Теперь не отстанет, — подумал Сашка. — Надо бежать, пока есть, время. Чтоб одна нога здесь, другая — там, как говорит мать».
  Минут через двадцать уже птицей летел обратно. Хоть магазин ж недалеко, но пока очередь займешь да пока за тобой займут...
  Бежал, запалился. Вскочил в кухню:
  — Мам! Молоко уже привезли, сейчас будут давать! Очередь за тетей Феней!
  — За какой тетей Феней?
  — А у которой Дамка кутенят привела!.. Что в бараке!..  Ма!. Мам!.. А где рюкзак?.. Мишка был?.. Ушел?
  — Ушел. Как угорелый помчался.
  Сашка скривился, собираясь заплакать, и тут же бросился за калитку. Добежал до переулка — Мишки не видно. Примчался на кухню. Глаза плачущие, умоляющие:
  — Мам, пусти!.. Ну пусти, говорю! Мам!
  — Отстань, не вертись под ногами, а то вот огрею  по башке, — подняла она со стола большую деревянную поварешку. — Отец вот-вот на перерыв явится, а у меня еще завтрак не готов и за молоком надо бежать.
  Ольга Никитична закрыла наглухо печку, заглянула в кастрюлю, что стояла на печке, и, схватив баллон, заспешила из кухни.
  — В печку не лезь, и от кухни не отходи! — приказала она Сашке и скрылась за калиткой.
  Сашка в отчаянии опустился на порожек. Эх, пропади оно пропадом и молоко твое и кухня с печкой!.. Хотелось взвыть от горя. Да что взвыть! Хотелось головой стукнуться об стенку.
  Облокотился о колени, сжал виски ладонями. Все пропало...
  А удод в соседнем саду все бубнил: худу-ду! Худу-ду! И чудилось Сашке, будто удод дружески сочувствовал ему: «Худо тут, худо тут!
  Но, как это часто бывает, самое дерзкое решение пришло в самую последнюю минуту.
  Вскочил, бросился в хату. Схватил в охапку штаны, куртку, отцовский картуз. В кухне раздумывать некогда. В духовке, в голубой кастрюльке— картофельное пюре-«топтушка», с вареными сосисками.
  Порядок! Разостлал на полу куртку, опрокинул в нее «топтушку» с сосисками. В зеленой кастрюле что-то булькает, клокочет на плите. Снял крышку, а там курица ноги-култышки подняла кверху. Прихватил фуражкой за ногу — и тоже в куртку. Готова не готова — сойдет! В хлебнице — краюха хлеба. Поискал — больше нет. Ладно, хватит. Бросил в куртку и луковицу, попавшуюся под руку. Больше съестного ничего не нашел. Куртку связал рукавами, на мгновение задумался: надо ж как-то сообщить матери, чтоб знала.
  Вырвал из тетради лист, послюнявил карандаш. Буквы Сашка знает все, но писать шибко еще не научился. Прикусив язык и склонив набок голову, принялся выводить: «Мы-а, мы-а — мама...» Слова складывать трудно, а писать их еще трудней. Сколько ж надо потратить времени на эту писанину!
  «Ладно, хватит и так поймет!» — решил Сашка и подчеркнул написанное жирной чертой.
  Схватил узел — и к калитке. Но тут же вспомнил о деревянной ложке: «Они будут уху лопать, а я смотреть на них?»
  Бегом вернулся в кухню, схватил со стола деревянную поварешку, какой мать грозилась «по башке стукнуть», сунул ее за пояс и выбежал за ворота.
  «Все равно вперед всех буду на шлюпке! — с радостью вырвавшегося на свободу человека думал Сашка. — Они ж пойдут в сторону Азовки, чтоб запутать следы, потом берегом в обход, а я прямиком!»
  Глянул бы кто-нибудь со стороны, как летел Сашка через выгон, наверно, подумал бы: «Украл что-нибудь малец, а теперь мчится сломя голову».
  А Сашка и впрямь не чувствовал под собой ног. Прижимая к животу обжигающий узел, несся изо всех сил через балки, через мусорники. Вот уже и город остался позади, вот уже и полутемный прохладный тоннель за городом. Выскочил из него, и сразу перед Сашкой распластался широкий луг с курчавыми вербами и округлыми копешками тальниковых кустов.
  Не сбавляя скорости, спустился к речке Самодайке, где стояла на мелководье под камышом нарядная шлюпка, остановился. У шлюпки — никого. «Сказал, буду первым, значит, первым», — улыбнулся Сашка, оглядываясь по сторонам.
  Но как же теперь быть? Залезть в шлюпку и сидеть, пока придут? А если Рыжик вытурит? От него лучшего и ждать нечего!  Вытурит, да еще и по шее надает... Что же делать? Сесть в лодку и привязаться веревкой, пусть попробует тогда вытурить! Но где взять веревку? Она ведь заперта в рундуке...
  И тут снова пришла на выручку дерзкая мысль. Не тратя времени на размышления, помчался к приземистому мостку, о котором говорил Витька на тайном совещании. С ходу нырнул под куст краснотала, приютившегося у мостка, присел на корточки. И только теперь почувствовал, как немилосердно прыгало сердце. Прыгало оно не только в груди, но и в ушах, и в горле и, казалось, вот-вот выскочит. Узел обжигали живот, но Сашка не обращал на эти мелочи внимания. Перед самым его носом повисла на гибкой камышинке серая глазастая кизиловка. С любопытством покосилась на Сашку то одной бусинкой глаза, то другой, потом цикнула раз, другой, должно быть, хотела его испугать. Сашка показал ей язык. Кизиловка, видимо, поняли, что этого парня на испуг не возьмешь, перепорхнула на другую ветку.
  Посидел Сашка несколько минут и немного успокоился. А вскоре у излучины Узяка послышались знакомые голоса и плеск весел. Сашка выглянул из куста и тут же втянул голову в плечи: свои!
  Мишка загребал веслами, а Женька и Витька сидели рядышком и улыбались во весь рот. Рады, как же!
  «Давай, давай!» — неторопливо задвигался под кустом Сашка.
  Он прижал к животу сверток, собрался в комок, как перед прыжком через пропасть.
  Шлюпка миновала плес. Мишка оглянулся: далеко ли до моста? Потом раза два сильно гребанул веслами и положил их на борт. Витька и Женька низко нагнулись, чтоб не стукнуться головами, а Мишки вытянул вперед руки, уцепился за брус. Шлюпка скользнула под приземистый мост. Мишка толкнул ее сильно вперед и лег на дно. Едва шлюпка скрылась вся под настилом, Сашка вскочил, на цыпочках, прыжками побежал на мост и присел на самом краешке. Ноги и руки тряслись от напряжения. И как только лодка высунулась до  половины из-под моста, он кошкой прыгнул на головы  беглецов.  Ребята  от неожиданности раскрыли рты и оцепенели.
  Прижимая обеими руками узел к животу, Сашка смотрел на них исподлобья злыми, решительными глазами. В эту минуту он был похож на затравленного, но готового к смертельной схватке зверька.
  — Да как же ты, Кнопик, попал сюда? — прогудел Женька.
  Весь подавшись вперед, Мишка в упор уставился   на Кнопика  и процедил сквозь зубы:
  — Т-ты... ты, Головастик, зачем сюда? Ты удрал?
  — Нет, дома остался!
  — Сейчас же уматывай домой!
  — Сам уматывай!
  — Вот я тебя сейчас за ноги да на берег, как жабу!
  — Оё-ё, силач какой!
  Мишка сжал кулаки:
  — Ну, пикни еще!
  Сашка понял: стоит ему обозваться, и Мишка может сделать что угодно. Но тут за Кнопика вступился Витька.
  — Ладно, Миша, ну что тебе, пусть остается с нами.
  Мишка помедлил, не зная, что делать. Прогнать Сашку? Он до самого моря будет бежать следом за шлюпкой. Да чего доброго вплавь бросится, утонет. Взять с собой? Мать хватится — с ума сойдет.
  Глянул на Сашку. Тот сидел, прижимая к себе узел, дико, непримиримо посматривал из-под низко опущенного козырька фуражки. Женька хлопнул его по плечу, протянул руку:
  — Дай пожать, Кнопик!.. Хвалю за отвагу! — и к Мишке: — Нашего полку прибыло, капитан! Путь продолжается!
  И, увидев у Сашки за поясом деревянную поварешку, выхватил ее, потряс над головой, загоготал:
  — Гляньте, гляньте! Кнопик вооружился!
  Витька тоже засмеялся, улыбнулся и Мишка. И вся злость у него вдруг улетучилась. Поварешка заходила по рукам: Женька стукнул по лбу Витьку, Витька — Мишку, а Сашка выхватил ее из рук брата, сунул за пояс и улыбнулся.
  — У-у, морда! Ухмыляешься! — сказал Мишка, но уже  без  зла.
  Ольга Никитична торопилась из магазина домой. Вот-вот муж подкатит на перерыв, а она еще на стол ничего не собрала.
  Вбежала в кухню, подложила в печку дров. В кастрюле забулькало веселее. Вытерла стол, достала хлебницу, а хлеба — ни кусочка.
  «Как же так? Был ведь, — подумала она. — Надо ж было заодно купить в магазине».
  Выскочила из кухни:
  — Саня!
  В ответ — ни звука. Вошла в хату:
 — Саня!
  А оттуда — только часы шепотком:  «Так-так! Так-так!»
  Покричала в сад, выглянула на улицу — Сашки нет.
  «Вот же вражененок!» — растерялась она.
  В кухне заглянула в кастрюлю и оторопела: «Что за привидение?» Подцепила дуршлагом со дна, а там одни потрошки. Грохнула крышкой, бросилась к духовке. Так и есть: кастрюлька стоит, но в кастрюльке — ни «топтушки», ни сосисок. Руки опустились: все ясно.
  На столе записка: «Мы-а, мы-а — ма-ма».
  Всплеснула руками и села на табурет...
  Хлопнула калитка, и Ольга Никитична услышала веселый бодрый голос мужа:
  — Сашок!
  Под мышкой Андрей Кириллович бережно держал новеньким портфель с сияющими застежками, а в руке  ученическую  фуражку.
  — Сашок!.. Где он тут?
  Остановился на пороге, удивленно посмотрел на жену. Та сидела у стола, уткнув лицо в скомканное полотенце.
  — Что случилось?— спросил он с тревогой.
  Ольга Никитична молчала.
  — Да что случилось? — перешагнул порог Андрей Кириллович.
  Ольга Никитична сунула ему Сашкину записку:
  — На вот, полюбуйся!.. Сорванцы эти раньше времени  в могилу загонят!
  Андрей Кириллович с минуту рассматривал записку, заглянул даже на обратную сторону и пожал плечами:
  — Все-таки я ничего не понимаю.
  — Не понимаешь? — вскочила Ольга Никитична  и ожесточенно загремела кастрюлями. — На, полюбуйся!.. Порадуйся! Убежал, сатаненок, и все опустошил!
  Андрей Кириллович помолчал, стараясь понять, в чем дело, потом спросил:
  — Только и всего?.. Ну стоило из-за  этого так   расстраиваться!..
  А я ему школьное хозяйство приобрел.
  — Дьявола б ему!
  Андрей Кириллович сел к столу, еще раз прочитал записку и рас смеялся:
  — А ты еще сердишься! Ты только посмотри, все сделал, как любящий сын! Видишь вот: мы-а, мы-а... Давай, Оля, на стол, что осталось.
  — Что же могло тут остаться после такой саранчи? — сквозь слезы улыбнулась Ольга Никитична. — Хлеб до крошки унес!.. Ну, явится он домой, я с него шкуру спущу!
  — Обязательно   спустишь, — смеялся   Андрей   Кириллович. — А пока поищи, что осталось...

ГЛАВА   11

  По обеим берегам, на лугу, млели под солнцем тучные вербы, жались к затравевшей земле тальниковые кусты, горбатились копешки сена.
  У самого Дона, там, где Узяк соединяется с рекой, приютился рыбацкий хутор, тоже Узяк. По берегам белели нарядные хаты-мазанки с красными, синими и голубыми ставнями. Над камышовыми крышами огромными шатрами раскинулись могучие осокори, кое-где по хутору зелеными свечками торчали пирамидальные тополя. Речка Узяк разделила хутор на две половины.
  Проезжая через хутор по речке, как по широкому светлому проспекту, ребята смотрели во все глаза на высоченные тополя по берегам, на рыбацкие хаты у самой воды, на мостики перед каждым двором, восхищались:
  — Какая тут красота!
  — Вот пожить бы здесь! Можно прямо с порога удить рыбу!
  Выехали в Дон. На той стороне — тоже хутор.  В нем  уже  есть  и большой красивый клуб, и двухэтажные дома, и телевизионные мачты на крышах. Называется он Донским. Мишка торопливей замахал веслами, направляя шлюпку к хутору.
  — Тут почта есть, — сказал он. — Надо телеграмму на «Большую землю» дать.
  — Сообщить, так, мол, и так, Кнопик приблудился? — догадался Женька.
  Причалили к берегу. Мишка, Витька и Женька побежали к почтовому отделению с широко распахнутой дверью, а Сашка остался в лодке. Берег для него — земля пока опасная: к деревянной пристани то и дело подходили речные трамваи. Чего доброго, шибанет Мишке в голову, возьмет и отправит домой. Кто знает, что у него, шутоломного, на уме! Лучше пересидеть это время в шлюпке.
  Письмо, или телеграмму на «Большую землю», составляли сообща. Мишка старательно выводил:
  «...О Кнопике, мама, не беспокойся. Он с нами. Приблудился. Сидит сейчас в шлюпке...»
  — Не в шлюпке, а на корабле, — поправил Витька.
  — Точно, Витек!.. «Сидит сейчас на корабле, привязанный веревкой, боится, чтоб мы его не прогнали домой...»
  — Принайтованный, а не привязанный,— опять поправил Витька.
  — И не прогоняют у моряков, а  списывают, — добавил  Женька.
  — Люблю   умные   головы, — Мишка   одобрительно   прищелкнул языком. — «...Сидит принайтованный веревкой, боится,  чтоб мы  его не списали на берег. Но мы его не  спишем, пусть  с   нами.  Будем за ним смотреть. «Отважная четверка» следует точно  по  намеченному курсу...»
  Мишка потер лоб, поморщился:
  — Что б еще такое... знаешь, морское?
  — Про айсберги там что-нибудь напиши!
  Мишка обрадовался:
  — Идея, Витечек! — И продолжал: «...Впереди ледяные торосы и айсберги. Но для нас не преграда. С курса мы не свернем...»
  — Шлем привет на «Большую землю»!
  — Не суйся, Жечек, сам знаю... «Экипаж здоров. Шлем привет на Большую землю!   Капитан   «Отважной  четверки»   Михаил   Орешин. Точка. Тэ-че-ка».
  За хутором Донским Дон разделился на три широких рукава: вправо, на север — мелководное Мериново гирло. В конце его, у самого выхода в залив, виднелся на мысу кирпичный домик. Это первый пост рыбнадзора. От него начинается рыбный заповедник. Влево — Свиное. А прямо, на запад, устремилось к морю главное судоходное русло.
  Ветер дул попутный, и шлюпка под парусом стремительно неслась к морскому заливу. Здесь надо было поворачивать влево, на юг. Но не хотелось Мишке прерывать веселого бега шлюпки. До чего же хорошо неслась она за ветерком. Да и надо же показать ребятам Лесистый остров. «Ахнет братва! Настоящие джунгли!» — размышлял Мишка, управляя веслом.
  Слева, по низкому берегу — камышовые дебри, тальниковые кусты да кое-где торчали старые дуплистые вербы, заляпанные белым, как известь, птичьим пометом. Справа зеленой высоченной скалой тянулся Лесистый остров. Наконец берега круто развернулись вправо и влево, и перед ребятами во всю ширь распростерлась водная гладь.
  Мишка опустил парус. Шлюпка   замедлила  ход  и остановилась.
  Затаив дыхание, путешественники молча смотрели на этот светлим безграничный простор, усыпанный слепящими солнечными бликами. Ему, казалось, не было конца. Он уходил куда-то за горизонт. Только на юге едва-едва виднелась в голубоватой дымке узкая полоска обрывистого берега. А за спиной ребят остались заросли камыша, чакана, куги. Казалось, вся эта зеленая шумящая лава мчалась широким фронтом когда-то на запад, но, добежав до воды, вдруг остановилась, а по мелководью залива разбросала с разбега многочисленные зеленые островки кулиги. (Кулиги—кусты камыша или рогоза, растущие на мелководье).
  Мишка с улыбочкой посматривал на ребят: «Ну, как? — говорил его красноречивый взгляд. — Вы еще не то увидите, подождите только!»
  Потом вернулись к острову.
  — Первая стоянка! — объявил Мишка.
  Выскочили на берег. Сашка вместе со всеми. Теперь-то бояться не чего!
  — Перво-наперво, обследовать Новую землю! — предложил Витька, захлебываясь от радости.
  Но к Мишке подбежал Женька. Поднял рубашку, втянул живот до спины и пощелкал по нему пальцем:
  — Глянь, капитан! — сказал он.— Совсем пустой!.. Кто отвечать будет, если я помру с голоду?
  Подбежал и Сашка, тоже заголил рубашку:
  — И у меня пустой!
  Мишка даже прищурился, испуганно посмотрел на Сашкин живот, с тревогой спросил:
  — Сань, ты что?... Отчего он у тебя такой красный?
  Сашка пощупал пальцами живот, поморщился:
  — Шш, печет!.. Это, наверно, от «топтушки»!
  — От какой «топтушки»?.. Чего ты мелешь?
  — Не знаешь? — удивился Сашка. — Сейчас!
  Он помчался к шлюпке, схватил промокший узел, бросил на траву и сам упал на четвереньки, принялся развязывать зубами рукава. Ребята сидели перед ним на корточках, с любопытством ждали.
  Наконец куртка развязана. Сашка развернул полы. Секундное замешательство, потом взрыв смеха, и ребята повалились на траву. Сашка удивленно смотрел на них большими обиженными  глазами.
  — Чего вы, дураки,   смеетесь? — возмущенно   спросил   он. — Не разберетесь, что ли?.. Выковыривайте пальцами и трескайте!  А  не нравится, давайте сюда! — потянул он к себе куртку.
  Витька и Женька уцепились в нее:
  — Нравится, нравится, Саня!.. Только почему ты не кинул сюда пачку соли и кило сахару? — спросил Женька.
  Сашка первый подцепил пальцами еще теплую «топтушку», положил в рот, с видом отчаявшегося на подвиг человека проглотил ее и поднял большой палец:
  — Сила!
  Все тут же набросились на «топтушку» и сосиски, уплетали за обе щеки. Женька старался больше всех, дурашливо кричал на ребят:
  — Вы, черти полосатые! За вами не поспеешь!
  За обедом было много смеху. Смеялись по всякому пустяку. Задирали Сашкину рубашку, смотрели живот, смеялись. Вспоминали деревянную поварешку, опять смеялись.
  Курица оказалась крепкой — то ли недоваренной, то ли старой, но как бы то ни было, а вскоре от нее осталась лишь куча косточек. Сашка философски заключил:
  — Что ж, что недоваренная?.. Доварится в пузе!
  Каждый из старших про себя решил, что без Сашки было бы скучно.

ГЛАВА   12

  Вечер. Давно погасла заря. Высоко над дремлющими тополями поднялась одинокая луна. Вокруг — сонная тишина: ни звука, ни ветерка.
  Мишка тихонько загребал веслами. За кормой дробилась на мелкие золотые осколки луна. Вытянув шеи, путешественники сидели на мостке, настороженно смотрели по сторонам.
  Мишка взмахивал веслами и время от времени оглядывался. На вопрос Женьки, куда он держит путь и скоро ли остановятся на ночевку, Мишка загадочно улыбался, говорил:
  — Сейчас завезу вас, что и дороги домой не найдете!
  Наконец он сделал два сильных взмаха и направил шлюпку в какую-то черную дыру в камышовых зарослях. Еще взмах — и шлюпка нырнула в прогалину, пошла в узком и темном «тоннеле». Запахло болотом и стало прохладно, как в погребе. Проход настолько узок, что весла то и дело цеплялись за стены густых высоких камышей.
  Ребята притаили дыхание. Казалось им, что попали они в темную сырую пещеру. Мишка в душе ликовал: вот какие он знает закоулки!
  Минуты через три шлюпка выскользнула на широкий залитый лунным светом плес. Сразу стало светло и теплее. Правый берег, заросший мелким камышом и чаканом, был подернут голубоватой, точно утренней дымкой. Каждый листок, каждая стеблинка так четко отражались в воде, будто не плес под ними, а огромное зеркало. Плес казался бездонным: если смотреть из шлюпки в воду, то в ней глубоко-глубоко такое же голубое небо с луной и с белым облачком возле луны.
  Все здесь, в протоке, казалось уснувшим: и камыши по берегам, и отдельные мелкие кусты чакана среди плеса. Но спало не все. Вот над водой пролетел длинноносый кургузый зимородок. Летел один, а казалось, два: один в воде вверх брюшком, другой над водой. Из-под кулиги вдруг взлетели цапли. Одна, раскорячившись, рванулась вверх, другая — в бездонную глубину плеса.
   Шлюпка шла то широкими затонами, то узкими проходами. Наконец берега развернулись вправо и влево, и перед изумленными глазами путешественников открылась широкая светлая гладь морского залива. И если бы не многочисленные кусты осоки по заливу, если бы не далекие-далекие огоньки бакенов, то можно подумать, что кончилась земля и шлюпка повисла в воздухе.
  Сашка сидел на корме, сжав коленями ладошки, смотрел из-под низко опущенного козырька фуражки, чутко, как настороженный заяц прислушивался то к всплеску рыбешки, то к писку курочки где-нибудь в камышах.
  Луна сонно колыхалась у берега под кустом чакана. Рядом с ней, вытянув шею, стояла настороженная цапля.
  Из тройчака — утиного проса — выскочил на песчаную отмель кулик-пискунец. Быстро, как мышь, пробежал на длинных ножках, ткнулся клювом в песок, потом еще пробежался, еще ткнулся и шмыгнул в куст тройчака. Откуда-то над шлюпкой появились две утки-крякуши. Развернулись, пошли к берегу на посадку. Вот уже растопырили лапки, нависли над колыхавшейся под кустом луной. Но вдруг взмыли вверх и, тоненько посвистывая крыльями, потянули вдоль берега.
  Не все спит ночью.
  Долго сидели ребята, как зачарованные, смотрели по сторонам, прислушивались. Потом Женька негромко спросил:
  — Ночевать где будем, капитан?
  — Найдем, — не сразу ответил Мишка.
  Не спеша развернул шлюпку, направил ее в Малую Бирючку. Облюбовав укромный берег, Мишка с разгону вогнал шлюпку до половины в камыш и убрал весла.
  — Тут и ночевка наша, — сказал он.
  Ребята осмотрелись. Хорошо! Уютно, как дома. Спереди и по бокам шлюпки — зеленые камышовые стены, а за кормой —тихое, освещенное луной зеркало воды.
  — Красота какая! Всю жизнь бы так! — вздохнул Витька.
  — Хватит  природой  любоваться,— нарочито громко  сказал Женька, поднимаясь с носового мостка. — Пора подзаправиться!
  Витька выложил из Женькиного рюкзака на разостланную палатку свертки. За ужином не было того дикого веселья, как за обедом. Настроение у всех было какое-то торжественно-приподнятое. Настороженно прислушивались к каждому шороху, к каждому писку. Сашка уплетал с обеих рук и думал о своем. Вспомнилась и мать. Он живо представил себе, как она, вернувшись из магазина бегала, искала его.
  «А чего ей искать? — удивился про себя Сашка. — Записку написал же!..»
  После ужина Женька полез на четвереньках на носовой мосток, потянул за собой куртку.
  — Моя хочет баиньки, — сказал он.
  Накрыл голову курткой и нарочито громко захрапел. Мишка сел на дно шлюпки, Сашка — рядом с ним, накрылись плащ-палаткой до подбородка. Витьке спать совсем не хотелось. Он  продолжал сидеть на корме.
  Тишина. Одинокая луна в полнеба. Все дремлет вокруг. Только покряхтит где-нибудь спросонья лягушка, плюхнется в воду. Или прожужжит над головой жук-навозник — верный признак хорошей погоды — и снова ни звука.
  Хорошо сидеть вот так и ни о чем не думать.
  Но почему эти неугомонные камышанки поют и ночью? Неужели им дня не хватает? Правда, в камышах этих певуний тысячи! Но поют не все. Наверно, самые неуемные. Витька знает, что в брачную пору самчики поют для самочек. Вот и тут, совсем неподалеку, примостился какой-то и поет, поет вполголоса. Самочка, должно быть, сидит рядышком на камышинке, надулась и дремлет, а он старается изо всех сил, аж захлебывается. Чего только у него не получается: тэр-тэр-тэр, ирите-ирите, тир-тир-тири, люлюлюлю, кири-кири-кирики, скрютити-скрютити — разбери, что у нее за скрютити!
  Поет, а сам, видно, устал без сна. Песня то вспыхивает сильней, то становится глуше и путанней, наконец, совсем оборвалась — наверно, не выдержал, задремал. Но через секунду-две встрепенулся и зачастил,   зачастил   с   новой   силой,   словно   наверстывал упущенное.
  «Старается для подружки, — улыбаясь, подумал Витька. — Дружат, значит...»
  Уже поздно. Луна вон куда перевалила. Выпавшая роса блестели на листьях камыша, стало прохладней.
  Витька слушал камышанок и смотрел на луну. Какая она одинокая и пустынная. Ни воды на ней, ни зарослей, ни этих вот камышанок... Красивая все-таки земля!
  Неожиданно над шлюпкой нависла цапля. Неуклюже расставив длинные ноги и крючком изогнув шею, она парашютом опускалась на головы ребят. Но вдруг заметив шлюпку, бешено замахала огромными крыльями, обдала Витьку потным запахом горячего пера, взмыла лад плесом и так крикнула, что все в шлюпке проснулись. Женька вскочил, как ошпаренный:
  — Что такое? — испуганно спросил он.
  — Вот же бомбовозище! — смеялся Витька. — Чуть было не раздавила нас! Я хотел прыгнуть и схватить ее за ноги!
  Сон пропал. Все смотрели вслед удирающей цапле и смеялись.
  Вскоре Мишку и Сашку снова потянуло под плащ-палатку. Витька тоже уселся рядом с Сашкой, прикрылся. Но спать он не собирался. Зачем тут спать? Выспаться можно и дома.
  Хорошо сидеть, притулившись к теплой Сашкиной спине. Тепло, уютно. Приятно кружится голова, будто шлюпку плавно качает мертвая зыбь. Мысли путаются. А сам он, Витька, становится невесомым, точно погружается в теплую воду... Вот откуда-то появилась мать. Она всегда неслышно появляется в его спальне, когда он засыпает. Станет у кровати и стоит, прислушивается к дыханию, потом тихонько спросит: «Спишь, Витяша?»
  Кажется, и сейчас она спросила то же самое. Витьке отвечать— ну никак не хочется, будто совсем нет сил. Только смотрит на нее и чуть-чуточку улыбается. Он уже знает, зачем она пришла. «Укрою тебя, — скажет она. — Ты у меня такой слабенький».
  Смешная... Ну откуда она это взяла? Она просто не знает его настоящей богатырской силы!
  ...Колышется у берега луна. Неслышно опускаются под камышом утки и все тонет, тонет в мягком теплом тумане...
  Короткий дикий вскрик. Витька вздрогнул, поднял голову. Над камышовыми зарослями медленно и важно летела цапля к заливу. Луны уже нет. Небо на западе потемнело, а на востоке оно стало светло-бирюзовым. Мигала, будто на нее дули, чтобы потушить, яркая утренняя звезда. А слева разгоралась розовая заря.
  Камышанки уже трещали с удвоенной силой. Казалось теперь, что их тут — миллионы! Ветра совсем нет, а камыши почему-то чуточку зашептали, наклонились и снова затихли.
  С востока дохнуло утренней прохладой.

ГЛАВА   13

  Витька поежился от холода и дернул с Мишки и Сашки плащ-палатку :
  — Э, рыбаки, кончай ночевать!
   Мишка замычал, потянулся. Голос у него дрожал, когда он умоляюще просил:
  — Ра-ано, Вите-ечек!
  — Никаких рано! Подъем!
  Мишка рывком сбросил с себя палатку, вскочил на ноги и дернул с Женьки куртку:
  — Хватит дрыхнуть!
  Тот слышал побудку, но как же не хотелось вставать! Хоть бы часок еще!
  Он отбрыкивался ногами, мычал:
  — Само сон сладкий, черти полосатые!
  Витька вырвал куртку из Женькиных рук, шлепнул его со всего маху:
  — Вставай, глянь, какая заря!
  Женька вскочил, спросил чуть не плачущим голосом:
  — Ну чего так рано, черти полосатые?
  — Рыбка, Жечек, на месте не  сидит, — сказал  Витька. — Сейчас она   тут,    а  через   час — ищи-свищи  ее!  Помнишь, дед Кеша  говорил?
  — Отставить разговорчики!..  Отдать носовой! — скомандовал Мишка. — Малый назад!
  Вода в заливе розовая, точно накаленная на огромном костре. Казалось, брось в нее полено, загорится. У заросших берегов расхаживали цапли, а крачки, эти неугомонные пернатые рыболовы, мельтешили в воздухе, то и дело припадали к воде, будто целовались со своим отражением.
  Ловля рыбы сначала не ладилась. Всем почему-то захотелось закидывать удочки с одного борта. Лодка сильно накренилась, и сидеть было всем плохо. Да к тому же и стали на мелком — цеплялась одна мелюзга. Пришлось передвинуться чуть поглубже, на выход ерика, и дело пошло веселей. Пока Женька и Витька закрепляли шлюпку на растяжках, Сашка уже закинул удочку. Красный поплавок полежал всего две-три секунды на тихой воде, потом чуточку взбрыкнул, вильнул в сторону, остановился на одно мгновение и вдруг скользнул под воду, словно спрятался от Сашки. Тот подсек и сразу же почувствовал в руке тугую дрожь. Тонкая жилка, подрагивая, побежала в сторону. Сашка дернул удилище, и в шлюпку будто сама вскочила широкая глазастая таранка.
  — Ай да Сашок! — обрадовался за него Витька.— Если за каждым разом будешь таких выуживать, уха получится знатная!
  Женька нанизал на крючок червяка, поплевал на него и, закидывая, запричитал:
  — Ловись рыбка большая   и  пребольшая,  а  на  Сашкину — маленькая и малюсенькая. На Витькину — тоненькая и тонюсенькая, а на Мишкину,  вон на ту что с перышком — никакая и  никакусенькая!
  И только Женька закончил «колдовать», как круглый пробковый поплавок его удочки мелко задрожал, будто запрыгал на горячем.
  — Какая-то таракашка подцепилась, — сказал Женька и что есть силы дернул удилище.
  Высоко над шлюпкой взлетел белесый, какой-то прозрачный, похожий на головастика бычок, величиной с Сашкин мизинец.
  — Ух ты ж! Старшина  Дона   поймался! — затрубил   Женька баском. — Миша,   смотри,   твоего   брательника    вытащил!  Головастика!
  — Так тебе и надо, чтоб не колдовал! — сказал Мишка и,  немного помолчав, добавил с видом знатока: — Признак плохой: если появился бычок, рыбалка, считай, пропала.
  Но Мишкины предсказания не оправдались. Почти одновременно выхватили из воды Сашка и Витька по крупной таранке. А минуту спустя Женька подцепил такого полосатого окуня, что за него можно было отдать двух Сашкиных таранок.
  Солнце вышло из-за горизонта, но что-то оно замешкалось за сизым облачком с ярко-золотистой  окоёмкой, выбросило в голубое небо дымчатые лучи. Сашка сидел на корме. На щеках у него выступили гусиные пупырышки. Картуз низко опустился на глаза и придавил книзу уши. Сашка часто посматривал на солнце — скоро ли оно выберется из-за тучки?
  Женька был в стеганке, на Мишкины плечи накинута летняя куртка. Только Витька храбрился. На белесом худощавом лице топорщился светлый пушок, а мягкие волосы на голове торчали в разные стороны, как иголки на ежике.
  Ловля шла веселая. Ребята только поспевали выуживать рыбин да громко вскрикивать: «А это тебе что, мелкота? А такую, Жечек, ты не видал? Гляньте, гляньте, Мишка головастика подцепил!»
  Когда солнце поднялось над макушками дальних верб, Мишка стал посматривать на него: не пора ли уху варить?
  Неожиданно из-за большого зеленого куста появилась лодка. Подвесной мотор был запрокинут на корму, а двое мужчин сидели рядышком, неторопливо загребали веслами и о чем-то беседовали. Заметив шлюпку, они остановились и стали  рассматривать  ее.    Один  из гребцов даже бинокль поднес к глазам. Ребята насторожились.
  — Чего  те мужики так смотрят на нас? — шепотом  спросил Витька.
  — Посмотрят, посмотрят и уедут, — сказал  Женька,  забрасывая удочку.
  Но «мужики» не уехали. Развернув каюк, они быстро направились к рыболовам.
  — Наверно, охранники, — негромко сказал Мишка и без  особой нужды принялся поправлять наживу на крючках.
  Он только сейчас вспомнил, что водоемы левобережья Дона тоже стали запретными. Прошлым летом они с дядей Петей ходили в инспекцию рыбнадзора за разрешением, прежде чем ехать сюда с удочками. Как он об этом забыл?!
   Лодка подошла вплотную к шлюпке.
  — Что за артисты тут? — спросил длинновязый   со шрамом  на щеке. — Откуда такие?
  — Из Азова, — ответил Мишка, пристально рассматривая незнакомцев: охранники ли?
  Другой, коренастый, в старой военной гимнастерке, подтянул повыше голенища сапог, выпрыгнул из лодки и молча подошел к шлюпке. Заглянул в нее, будто что-то искал, потом поднял привязанный к уключине сачок с уловом. В нем забилась, затрепыхалась рыба. Коренастый качнул головой и, не сказав ни слова, направился с сачком к своей лодке. Бросил его на корму, снова вернулся к шлюпке.
  — Какие у вас  документы  имеются,   показывайте, — сказал  он спокойно и строго.
  Ребята переглянулись. Мишка быстро достал из кармана справку из школы к работникам раскопок Танаиса.
  — У нас вот такое удостоверение имеется, — протянул он коренастому.
  — Да ты, Кирюша, бери их на буксир, — сказал  длинновязый.— Бригадир сам разберется!
  Коренастый прочитал бумажку   и   сунул ее   в   карман,   сказав Мишке:
  — Это не документ,   а  филькина грамота.  Давайте,   сматывайте удочки.
  Мишка взмолился:
  — Дядя, так вы отдайте нам справку, нам же надо ехать!..
  — Ехать подождете, — сказал коренастый, привязывая шлюпку к корме лодки. — Вы сперва с нами поедете.
  — Куда, дядя? — заволновался Мишка.
  Ответил длинновязый:
  — Адреса давать вам не будем, сами отвезем куда надо.
  Коренастый влез в лодку, опустил подвесной мотор  и,   прилаживаясь запускать его, крикнул ребятам:
  — Э, держитесь там!
  Заурчал мотор, и шлюпка заскользила следом за лодкой, все убыстряя и убыстряя ход. Потом, лавируя между многочисленными кустами чакана и куги (Чакан — болотное  растение,  рогоз  широколистый;   куга — то  же   самое, рогоз узколистый), разбросанными по заливу, «Четверка» понеслась за лодкой во весь дух. Кусты мелькали за бортами, шлюпка на частых поворотах наклонялась то на правый борт, то на левый, оставляя за кормой длинные усы разбегающихся волн.
  Сашка улыбался во весь рот, глаза у него блестели от радости:
  — Ух, дает! С ветерком!
  Остальные ребята особенной радости не проявляли. Больше всех огорчился Мишка. Путешествие кончалось не так, как было задумано. По его плану сейчас должна была вариться уха. Потом он хотел объездить Бирючьи куты, показать ребятам те места, где они с дядей Петей прошлым летом целых пять дней «бартижали». А там — в путь-дорогу дальнюю! А получилось совсем не так... Куда их сейчас везут?.. Может, и шлюпку отберут.
  Мотолодка сделала крутой поворот и вскочила в широкую горловину Большой Бирючки. Ребята сразу увидели под вербой, на излучине, старый речной катер, стоявший на приколе. К нему и направилась мотолодка.
  Когда причалили к борту, из кубрика вышел на палубу мужчина средних лет в расстегнутом морском кителе. Пока поднимались по трапу, он застегивал китель и улыбался.
  — Что,  Говорков,  браконьеров   приволок? — спросил   он   долговязого.
 Тот сначала взмахнул рукой, будто честь отдал, потом уж ответил:
  — Ага. Возле Малой Бирючки прихватили, товарищ Дульский. Смотрим, что за черт, стоят на открытом месте и вовсю таскают удочками рыбу. Думали, разрешение имеется, а у них ни шиша. Справку какую-то Хорькову отдали.
  Подошел и коренастый Хорьков с сачком, в котором все еще трепыхалась рыба.         .
  —То мура, а не справка, — он бросил на палубу сачок  и  отдал бригадиру бумажку.
  Тот прочитал ее, внимательно посмотрел на ребят, задержал  свой взгляд на Сашке, с невинным любопытством смотревшем на него Ив под козырька фуражки, и, улыбнувшись, кивком головы показал на дверь кубрика:
  — Ну пошли, разберемся.
  Подождав, пока ребята усядутся, спросил, кто из них старший. Мишка поднялся. Начались обычные вопросы: откуда, фамилия, кто где учится, есть ли родители и где работают, как  и зачем  сюда попали. Мишка мял фуражку в  руках,  отвечал  не  спеша, рассказал и о катере, который они строили для шестого поста. Витька и Женька скучающе осматривали кубрик, а Сашка сидел на  пороге  и  гладил кошку, ласкавшуюся у его ног.
  — Вот что, дорогие путешественники, — сказал  бригадир, когда все ему стало ясно. — Рыбные заповедники не место для прогулок. Но мы приветствуем тех, кто помогает нам. Путешествуйте, изучайте, что там вам надо, даже мелочишку разрешим вам ловить для ухи, но мы вам дадим задание.
  — Какое? — живо спросил заметно повеселевший Мишка.
  — У нас, брат, одна забота: браконьеров ловить...
  — Это которые крутии? — громко спросил Сашка.
  — А ты, пострел, знаешь, кто  такие  крутии? — улыбнулся   бригадир.
  — У! А то как же! — удивился Сашка.— Это которые вам «Орленка» сожгли канистрой!
  — Так ты, оказывается, уже   много знаешь! — покачал  головой бригадир. — Только крутии — это, брат, крупные воры. А тут бывают и помельче. Но мы всех подряд называем браконьерами... Так вот, о задании. Как увидите в заповеднике подозрительных людей, немедленно сообщите на пост. Если не на этот, так на  другой.   Посты  тут есть. Поездите — увидите. Ночью тоже будьте начеку. И  поосторожней. Вот так. Что вы скажете на это, товарищи пионеры?..  Договорились?
  Сашка и Витька ответили в один голос:
  — Договорились!
  А   Мишка   чуть   запоздал   с   ответом,   зато   сказал   определенней:
  — Мы их быстро сцапаем!
  — Во, правильно! — засмеялся бригадир и сказал  Говоркову: - Ну, а раз так, отпускай ребят, пусть едут уху варить,  пока рыба живая.
  Ребята чуть ли не бегом бросились к своей шлюпке.

ГЛАВА 14

  Ехали молча. Было досадно, что неожиданная встреча испортила такую рыбалку, расстроила планы, и в то же время каждый втайне гордился: ведь им поручили охрану заповедника. Но как узнать, что это браконьер, как отличить подозрительного от неподозрительного. Подъехали к небольшому острову.
  — Здесь варим уху! — нарушил молчание Мишка.
  Под тальниковыми кустами наломали сухих веток, развели костер. Витька считал себя человеком, причастным к кулинарии. Дома ему частенько приходилось помогать матери стряпать. Правда, самому варить не приходилось. Варила мать. А его дело — картошку почистить, петрушки нащипать на грядке. Но уху сварить — это же не борщ, хитрого ничего нет: бросил в кастрюлю рыбу, посолил — и кипи. Главное в этом — рыбу подобрать: сазанчики, ласкири, таранка, бычки — в общем, разнорыбье.
  Выбирая в садке рыбу, Витька уже заранее радовался:
  — Такую сейчас ухичку сварганю — пальчики оближете!
  Вскоре над кастрюлей заклубился душистый парок. Витька с таинственным видом помешивал и придавливал Сашкиной поварешкой побелевшую в кипятке рыбу. Остальные стояли вокруг костра, смотрели в кастрюлю и глотали слюнки. В пустых животах урчало, нестерпимо хотелось есть.
  — Эх, Миша, томату забыли взять, — сокрушенно вздохнул Витька. — Варево получилось бы — первый сорт!
  — Э, братва! — шлепнул себя Женька по лбу. — А у меня старое сало есть!.. Шуранем, а?.. Мать всегда кладет старое сало!
  — А может, в уху не кладут сало? — засомневался Мишка.
  — Ну, тоже сказал:  «не   кладут»!— возразил   Женька. — Салом кашу не испортишь! Как, Витек?
  Витька подумал и пожал плечами:
  — Попробовать можно.
  Тогда Мишка хлопнул Женьку по плечу:
  — Давай, тащи!.. Постой, а сколько там у тебя?
  — Вот такой кусмань! С полкило!
  — Ну-у, то много!
  — Ничего ты не понимаешь! — отмахнулся Женька.
  Быстро сбегал на шлюпку и вернулся с куском коричневого от давности сала, нацелился бросить его в кастрюлю, но Витька схватил его за руку:
  — Постой! Может, это и правда много?
  Женька упрямо мотнул головой: что вы, мол,  понимаете?  Схватил нож, разрезал кусок на четыре части — чтоб всем по куску — и все четыре куска «шуранул» в кастрюлю.
  Сашка хлопнул в ладоши, взбрыкнул от радости:
  — Ух, и супец будет!.. Сила!
  Но Витька начал с тревогой посматривать на «супец». За вкус он мог поручиться. Что «вкуснятина» получится, то в этом он не сомневался. Пахнет прямо-таки отчаянно хорошо: вареным луком, лавровым листом, а теперь еще и старым салом. Но вот юшки в кастрюле почему-то совсем мало да и слишком уж коричневая становится.
  — Солил, Витек? — спросил Женька.
  — Солил.
  — Рыба соль любит,— наставительно сказал Женька. Это он слышал от матери, когда та солила в бочонке селедки:  «Лучше передать соли, чем недодать». — Солить не бойся! — посоветовал он.
  — А не пересолим?
  — Чудак-человек! — сказал Женька. — Чего боишься? Жми!  Воды вон — целое море!
  Витька зачерпнул из пакета ложку соли и сыпанул ее полукружьем на разомлевшую рыбу.
  Мишка и Сашка готовили на «стол». Нарезали  на  плащ-палатку хлеба, достали ложки. Когда Витька снял с треноги кастрюлю,  ребята расселись вокруг нее, с нетерпением ждали, пока  варево  немного остынет.
  Первым не выдержал Сашка. Зачерпнул поварешкой коричневой жижи, подул на нее и с блаженным выражением на лице отхлебнул.
  — Ну, как? — быстро спросил Витька.
  Сашка поднял большой палец, потряс:
 — Сила!
  — Ну, что? — широко заулыбался Витька. — Я  ж говорил, что пальчики оближете!
  Но тут Сашкино лицо сморщилось, будто он зеленый терен раскусил на зубах, медленно посмотрел на уставившихся на него ребят и струйкой сплюнул через плечо. Сплюнул и вздрогнул.
  — Как лекарство!
  Сразу три ложки потянулись к кастрюле. Все трое попробовали и тоже сплюнули. Потом молча, с недоумением смотрели друг на друга, на варево и брезгливо морщились.
  Витька удивленно пожимал плечами:
  — Почему ж такое?.. Вроде все клал по норме, а получилось горько-соленое.
  — Может, желчь не выбрасывали? — осторожно,  чтоб не  задеть Витькиного самолюбия, спросил  Мишка. — Или сала    много    положили?
  — Причем тут сало?— возмутился Женька.—Тут что-то другое!— Подумал и заглянул Витьке в глаза: — Сколько раз солил?
  — Два!
  — Брешешь, три!
  — Два, тебе говорю! — рассердился Витька.
  — Тогда соли третий раз и выливай свое варево в камыш, пока я не надел кастрюлю на твою кудрявую голову!
  Мишка так и вскочил с места:
  — А ты не там был?.. Зачем сваливаешь вину на одного? Я так и знал: если вмешаешься куда, то и пальцы оставишь! — это он вспомнил слова деда Кеши.
  Витька задумчиво смотрел на уху, потом виновато вздохнул.
  — Знаете, что? — вдруг сказал Витька. — Уха сейчас получится!
  Вот  увидите! Эту  юшку  солью,  добавлю  воды  и  еще  раз   сварю! Ага?
  — И что будет?
  — Уха!.. Самая настоящая, вот увидишь!
  Мишка пожал плечами. Не верилось, чтобы из этой затеи что-нибудь получилось. Но, видя, в каком неловком положении очутился его помощник, поддержал:
  — Правильно, Витек! Люблю умную голову! Приступаем!
  ...Снова полыхает костер, снова проголодавшиеся ребята с тоской смотрят в кастрюлю.
  Результат на этот раз получился обратный: юшка теперь по вкусу напоминала воду, в которой мыли посуду. Только сильно пахла старым салом и пригорелой рыбой. А сама рыба превратилась в белое костистое месиво.
  Приунывшие ребята жевали черствый хлеб, грызли засохшую копченую рыбу и с тоской посматривали на неудавшуюся уху. Женька нарочито громко причмокивал губами, облизывал пальцы, посмеивался:
  — Аи да ухичка! Так и хочется пальчики облизать!
  — Ничего, — не унывал Витька. — Другой раз обязательно получится! Вот увидишь! Теперь опыт имею, сам, без  помощников,   буду варить!
  После завтрака купались в заливе. Почти всегда безлюдный и тихий, залив огласился вдруг криком, смехом и визгом. Хрустальной пылью метались над головами брызги, вспыхивали солнечные радуги. После купания Витька хотел было отправиться обследовать остров. Надо же в конце концов начинать наблюдения!
  Но тут Сашка, гревшийся после купания на припеке, закричал:
  — Гляньте, братва! Выстроились, как солдаты! — Он показывал в сторону большого куста. Все подбежали к Сашке.
  Вдоль кулиги рядком стояли — плечом к плечу— белые цапли. Их было штук двенадцать. На зеленом фоне чакана они казались празднично-белыми, стройными, словно девушки-хористки в белых платьях на сцене. Подняв кверху длинные шеи, они стояли, как по команде «смирно», — то ли чего-то ждали, то ли смотрели настороженно на шлюпку.
  — Чего они выстроились? — спросил Витька. — Рыбалют, что ли?
  Мишка тоже с интересом смотрел на цаплей. Боясь, чтобы не спугнуть их, протянул к Женьке руку, тихо скомандовал:
  — Жечек, на карандаш это дело!
  Пригнувшись, Женька опрометью бросился к шлюпке, и через минуту уже сидел на берегу с раскрытой тетрадью.  Цапли  продолжали стоять неподвижно. Но вот одна из них короткими прыжками   выбежала наперед шеренги, расставила коромыслом   пышные   крылья   и сделала смешной поклон: куцый пучок хвоста вильнул кверху, а вся вытянутая шея и клюв  почти коснулись воды.  Потом,   помахивал крыльями и грациозно покачивая с боку на бок головой, пошла пританцовывать и подпрыгивать: полуоборот влево,   полуоборот   вправо, Затем подскочит высоко, обернется на полный круг и снова поклон в одну сторону, поклон в другую. Шея змеей извивается,  голова  покачивается, точно тяжелый стручок на тонком стебельке.    А  сама   все движется и движется вдоль строя, пританцовывает.
  В конце шеренги цапля сложила крылья, вытянула вперед шею, от чего вдруг стала длинной и острой, пристроилась на левом фланге Крайняя справа тотчас же распустила крылья, скачками выбежала на ее место и все началось сызнова: такой же смешной поклон, те же ужимки и прыжки, то же покачивание головой.
  Когда и та прошла вдоль шеренги, показывая свое искусство, за ней выскочила следующая. Одна выделывала коленца грациозно и плавно, другая — угловато и неловко, но все они, казалось, делали это с упоением и страстью.
  Шеренга все увеличивалась. Подлетали новые и новые. Откуда ни появится цапля, увидит подружек и сразу же идет на снижение, пристраивается слева.
  Но вот появилась еще одна. Низко, над самой шлюпкой. Задрав головы, ребята хорошо рассмотрели ее очень желтые глаза. Летела медленно, с ленцой. Шея сложена в клубок, острый нос пикой торчал вперед. Она поводила им по сторонам, будто раздумывала, куда бы ей полететь  и чем бы заняться. Но, заметив «балерин», вдруг заспешила, заторопилась и, сложив крылья, с ходу пристроилась справа.
  Это уже было нарушением порядка: все пристраивались слева, а этой вдруг вздумалось заскочить наперед. Ждавшая своей очереди цапля так долбанула ее клювом, что та сразу поняла, куда ей следует становиться. Отскочила в сторону и саженными прыжками побежала на левый фланг позади шеренги.
  Раскрывши рот и вытянув шею, Витька сидел неподвижно и как завороженный  смотрел на это необычное зрелище.
  — Братцы, что ж это такое?.. — выдохнул шепотом Витька.— Неужели танцуют?
  Мишка не отвечал. Не мигая, он с удивлением смотрел на танцовщиц. Молчал и Сашка. Затаив дыхание, уцепившись руками за густую траву, он напружинился, будто перед прыжком. Только Женька торопливо набрасывал карандашом контуры балерин, оттушевывал черным куст чакана. Наконец Сашка перевел дыхание:
  — Не, Витек, не танцуют.
  — А что, по-твоему, они  делают? — торопливым   шепотом   спросил Витька. — Не видишь, разве, какая  ни выйдет,   все  одинаковые движения делают!
  — Гм, «движения»! Это и я могу так прыгать, прыгать, но не танцую ж! — удивился Сашка.
  — А то, скажешь, не движения?! — не унимался Витька.
  — Кто ж их учил   «движениям», — продолжал  возражать   Сашка.— Что они — артистки?
  — Не артистки, а от природы, наверно!
  — И все ж таки не танцуют! — настаивал Сашка.
  — А «Танец маленьких лебедей» слышал по радио? — не сдавался Витька. — У меня мама, как только заиграют его, так  сразу все бросает — и к приемнику.
  — У-у, сравни-ил! — удивился Сашка. — По радио — и  чепуры! (разновидность цапли).  По радио — то придумано!
  Мишке начинал надоедать их спор, и он сказал Витьке капитанским тоном:
  — Я не вижу дневника в руках.
  — Исправлюсь,  капитан! — заулыбался Витька. — Сейчас.  3aпишем такое дело: балет на воде...

ГЛАВА   15

  В полдень снялись с якоря. По команде капитана все разделись до трусов, головы обмотали белыми рубашками — в «южных тропиках» иначе нельзя! Шли на вёслах. Слева — чащоба камыша да изредка торчали вербы. Справа — морская ширь, а впереди — южный обрывистый берег. Освещенный яркими лучами полуденного солнца, хорошо виден обрыв. Он изрезан глинистыми промоинами, темными, спускающимися к заливу балками. Большими овечьими отарами серели по косогорам села. За ними зеленела степь, исчерченная темными лесными полосами. Берег уходил далеко-далеко на запад, тонул в сиреневой дымке.
  Мишка стоял на носу «Четверки» и, приставив к глазам воображаемый бинокль, всматривался вперед. Витька и Сашка сидели на корме.
  Хотелось поднять парус, но — ни малейшего дуновения ветерка. В заливе ни души. Тихо и пустынно. Склонившись к воде, млели под жарким солнцем камыши, дремали на луговинах вербы. А вдали от берега, на песчаных отмелях, стояли по колено в воде цапли.
  Вскоре камышовые заросли кончились,  и  слева,   на  востоке,   открылся низкий голый берег. На зеленом лугу, извиваясь, блестела под солнцем неширокая речка. Впадала она в залив у большой кулиги. Дальше на восток виднелся низкий мост, за мостом — какой-то хутор, а слева — высокие густые деревья.
  — Слева вижу реку! — сообщил Мишка с мостика. — Дальше вижу туземные хижины и тропические джунгли!
  Витька и Сашка вскочили на ноги и тоже поднесли к глазам «бинокли».
  — Лево    руля! — скомандовал    Мишка.— Зайдем  к  туземцам, пополним    запасы провизии,  наменяем  бананов и кокосовых орехов.
  Мишка снова повеселел: «корабль» шел точно по намеченному курсу. Он не был уверен, найдет ли эту речку — Мокрую Каланчу, чтобы показать ребятам полюбившиеся ему места, где они с дядей Петей прошлым летом удили сазанят и упругих полосатых окуней, где ночевали под старой вербой. Еще дома, обдумывая маршрут путешествия, он запланировал остановку на ночлег под старой развесистой вербой. Пусть, мол, посмотрит «братва» широкую долину между двумя возвышенностями, уставленную копешками сена, пусть полюбуется на сёла, раскинувшиеся справа и слева на возвышенностях, послушает песни, какие поются ночью в сёлах. Дядя Петя тогда почти всю ночь не спал, все восхищался: «Какая прелесть! Какая красивая жизнь на земле!»
  «Четверка» вошла в устье речки. Женька бросил весла.
  — Я кто для вас, научный работник или атомный двигатель? Я должен все изучить, обозреть, зарисовать! Вон в тех джунглях, — он показал влево на деревья, — мы увидим попугаев и   обезьян! А  эта река кишит крокодилами!
  Сашка посмотрел с опаской в воду и убрал с борта руки: может, и правда тут живут крокодилы. Так и цапнут.
  Прошли под низким нешироким мостом. Вдоль берега лепились разномастные хаты, кухоньки, сараи. На откосе, у крайней хаты стояли два чумазых малыша в коротких рубашонках, без штанов и уплетали за обе щеки хлеб. Женька поднялся — длинный, загорелый, с белой чалмой на голове — и, изображая из себя иностранца, залопотал :
  — Алям бала салы!
  Это он приветствовал «дикое племя туземцев». Малыши перестали жевать хлеб, вытаращили удивленные глазенки на «иностранцев».
  Женька снова замахал руками, залопотал:
  — Талам хурды бурды?
  Теперь он спрашивал, есть ли у них провизия.
  Готовые зареветь малыши смотрели испуганными глазами на Женьку. Потом вдруг обернулись и задали стрекача, подбежали к матери, которая развешивала белье перед хатой. Та пригорнула к себе одного, другого, спросила:  
  — Чего он лопочет, тот длинный?
  Мишка, собравшийся было дать команду, чтобы причаливать к берегу, вдруг махнул рукой на «джунгли».
 — Полный вперед!
  Такая неприветливая встреча ему не понравилась.
  Из Мокрой Кагальнички повернули в Суньжу.
  Солнце уже повисло над горизонтом, когда причалили у старой вербы под широким навесом зеленых веток. Ребята выскочили на берег, чтобы осмотреть новую местность, размяться. Мишка  пошел  выбирать место для костра. Ему хотелось сегодня провести ночь у костра так же, как провели они ее с дядей Петей прошлым летом. С вечера надо заготовить веток,  сухого бурьяна,  чтобы топлива хватило на всю ночь. Будут чай кипятить, печь картошку.
  Команда «Четверки» одобрила решение своего капитана, и все бросились в разные стороны собирать сушняк для костра.
  Вскоре раздался Витькин взволнованный голос:
  — Жека, Миша, быстро сюда! Живей!
  Женька бросил охапку травы, в два прыжка подскочил к Витьке. Мишка торопливо положил собранные ветки на кучу, вытянув шею, подошел. Прибежал и Сашка.
  — Тихо, не шевелись! — приподняв руку, шепотом сказал Витька.
  Он стоял на краешке подмытого берега, вытянувшись и чуть подавшись вперед, будто прыгнуть собрался в воду. Глаза его зорко всматривались в куст водорослей, хорошо видневшихся под водой. Все остальные не шевелясь стояли рядом.
  — Что тут такое? — спросил Женька.
  — Смотри вон... Видишь? — Витька кивнул на куст роголистника, темневшего на дне речки.
  Мишка внимательно поглядел на темневшие водоросли, пожал плечами:
  — Ничего не вижу... Плаун темнеет на дне, и, кажется, палка из него торчит.
  — Вот, вот, — зашептал Витька, — к ней-то и присмотрись. Она с глазами, видишь?
  Все внимательно стали рассматривать «палку». Она чуть-чуть выглядывала из куста роголистника — темная, позеленевшая, словно обросла тиной. У нее были глаза, и они пристально, даже хищно смотрели на ребят.
  Вытянувшись в струнку, Мишка осторожно шагнул вперед. Витька придержал его за руку:
  — Постой. Посмотрим.
  В чистой зеленоватой воде было видно все дно: каждая ракушка, каждый камушек.
  На воду упал серебристый, словно бархатный, мотылек, затрепетал крылышками, и по тихой воде побежали частые слабые круги. Откуда-то выскользнула рыбешка, никелированной пластинкой блеснула в воде, схватила с поверхности мотылька и шмыгнула в сторону «палки».
  И тут «палка» вдруг метнулась стрелой, взбудоражив под кустом ил, и — точно слизнула рыбешку.
  — Щука! — ахнули ребята.
  — Вот же враженяка! — закричал Сашка. — А я смотрю, смотрю и не пойму, что оно такое!
  Женька свысока глянул на ребят и поднял палец:
  — Как работка?.. Сделана молниеносно!  Щука поужинала,  капитан! Пора и нам!
  Возвращаясь к костру, шумно, наперебой обсуждали это маленькое событие: рыба схватила мотылька, щука — рыбешку вместе с мотыльком — не зевай!
  По всему было видно, что Сашка горевал о маленькой рыбешке. Угрюмовато спросил:
  — Миша, а щуку может кто-нибудь проглотить?
  — Я могу! — выскочил Женька. — Только фаршированную! Понял?
  Солнце только что скрылось за горизонтом, а над селом, что разметалось на правой возвышенности, уже поднялась большая лупа, похожая на белое округлое облачко. Ребята наносили большую кучу веток и сухой травы. Витька начал пристраивать рогатину над костром для чайника, а Мишка намерился принести охапку свежего сена, чтобы полежать у костра, но в Суньже показалась мотолодка. Борта ее окрашены в зеленый цвет, а надстройка в серый. Мотор почему-то не работал. Два мужика сидели у надстройки и неторопливо загребали веслами, о чем-то негромко разговаривали.
  Мишка остановился у вербы, заинтересовался. Что это за лодка и куда она направляется на ночь глядя? К хутору или в море? Подошли и Витька с Женькой.
  Проезжая мимо, мужики перестали разговаривать, молча окинули взглядом шлюпку, внимательно посмотрели на ребят.
  — Наблюдайте, куда она повернет, — сказал вполголоса Мишка, когда лодка отъехала на порядочное расстояние.
  — В море, куда ж еще! — отозвался Женька.
  — А  может,  это   хуторские,   домой   возвращаются, — высказал предположение Мишка.
  — Костер разводить или не надо? — спросил Витька.
  — Подождем, Витек.
  Мотолодка повернула вправо, к хутору, но не остановилась. Шла все дальше и дальше. Вот она миновала хутор, потом скрылась под мостом, а через одну-две секунды вынырнула на той стороне моста.
  — Ясно, что в море! — сказал Женька. — Куда ж еще!
  — А как ты думаешь, зачем? — взволнованно спросил Мишка. — Ночь надвигается, не за камышом же едут?
  — Они и не торопятся, — сказал Витька. — Мотора  не заводят, нарочно тянут время, пока стемнеет.
  — Значит,  подозрительные? — Мишка  вопросительно  посмотрел на своих друзей.
  Подождал ответа и вдруг махнул рукой:
  — Поехали!
  Это неожиданное решение немного ошарашило ребят. Какое-то мгновение они ошалело смотрели на своего капитана. Потом Витька метнулся к шлюпке:
  — Точно, Миша! Аида!
  За ним побежал и Сашка. Только Женька мялся на месте, хмурился.
  — А как же ты думал, Жека? — взволнованно заговорил Мишка. — Нам такое доверие! Просили... А у нас под носом...
  — Ну давай, давай! — раздраженно сказал Женька. — Двигаем!
  На востоке сгущались синие сумерки, луна становилась все ярче и желтее, а залив все еще зеркально блестел. На его светлом фоне лодка четко выделялась черным пятном.
  Витька и Мишка торопливо загребали веслами, а Женька и Сашка сидели на корме, следили за мотолодкой. А она то появлялась на светлой воде, то скрывалась в тени камышовых зарослей. Потом совсем скрылась из виду. Женька сразу же доложил об этом капитану.
  — Ничего, там найдем, — сказал Мишка. — Они-то сразу не начнут сыпать сетки, а будут выжидать темноты.
  Но все же заторопил Витьку:
  — Гребанем, Витек, посильней!
  Мотолодка снова показалась, но через минуту куда-то нырнула. Расстояние между шлюпкой и мотолодкой значительно сократилось.
  — Все равно догоним!— сказал Сашка, посматривая с улыбкой на ребят. — Куда она денется!
  — Точно, Кнопик! — засмеялся Женька. — Куда им, немощным!
  Выехали на простор. Мотолодки нигде не было видно. Ребята замедлили ход, растерянно огляделись вокруг.
  — Давай ближе к камышу, — сказал вполголоса Женька. — Они где-нибудь там приткнулись.
  Развернули шлюпку, проехали вдоль стены густых камышей. Потом долго лавировали между многочисленными кустами, разбросанными по заливу, присматривались к каждому кусту — мотолодка исчезла.
  Мишка опустил весло, с молчаливым недоумением смотрел по сторонам. Женька с улыбочкой наклонился к Сашке:
  — Ну как, Кнопик, догнали?
  Сашка молча отвернулся: ему даже отвечать не захотелось на такие глупые вопросы.
  — Куда будем двигаться? — помедлив, тихо спросил Витька.
  Ему никто не ответил.
  Потом снова долго кружили по заливу между кустами, проехали раза два вдоль берега. А когда очутились в устье Большой Бирючки, метрах в двадцати перед собой увидели мотолодку. Но это была не та, которую искали. Эта была поменьше, с подвесным мотором, запрокинутым на корму. В ней сидело два мужика. Кто-то из них спросил негромко:
  — Кто здесь?
  Ребята растерянно молчали. Мотолодка подъехала к шлюпке. Двое уцепились за борт, пристально всматривались в лица ребят. Теперь путешественники узнали их.
  — А-а, это утренние! — сказал длинновязый, Говорков.
  — Это мы, дядя! — обрадовался Сашка. — А мы смотрим, смотрим и никак не поймем, кто это!
  — Чего вы тут делаете? — спросил коренастый, Хорьков.
  Мишка рассказал приключения с подозрительной мотолодкой.
  — А что за лодка? — спросил Говорков. — Приметы какие?
  — Длинная,— сказал Мишка.— Борта зеленые, надстройка серая.
  Охранники переглянулись,   помолчали.    Потом   коренастый   сказал Говоркову:
  — Может, то общественные инспекторы?..— и   спросил  ребят: - А вы не приметили, может, они в Каменник повернули? Если в Каменник, то на пост. Задание получить.
  Мишка от неожиданности и рот раскрыл: точно! Это она туда и повернула! Как он об этом не подумал раньше?
  Пока судили да рядили, в Большой Бирючке показалась мотолодка. Она шла от поста к морю, держа курс прямо на лодку охранников. Ребята и охранники не сводили с нее взгляда.
  Когда подошли ближе, Женька истово зашептал:
  — Это она! Честное слово, она!
  Мишка присмотрелся и тоже обрадовался:
  — Она! Точно!
  Сашка тут же толкнул Женьку в бок, заулыбался:
  — Ага! А ты говорил, не догоним!.. Куда они де-енутся!
  Мотолодка притормозила возле охранников, остановилась.
  — Здоровеньки, хлопцы! — громко поздоровались оттуда.
  Охранники присмотрелись к ним и заулыбались:
  — А-а, казакам привет!.. Что, братцы, дежурить приехали?
  — Ага, — ответил с мотолодки казак. — Сейчас на посту были.
  — Куда получили назначение?
  — А вон, в район канала, к маяку, — кивнул казак в сторону Таганрога. — А это что за друзья? — посмотрел он на ребят.
  — Это    наши    хлопцы,— сказал Говорков.— Тоже  брат, дежурят.
  — Мы   с   ними   встречались   в   Суньже,— сказал   один   из   казаков.
  ...Покурили, поговорили и разъехались: Говорков с коренастым — в район Малой Бирючки, казаки — в глубину моря, к маяку.
  Ребята остались одни. Долго молчали, потом переглянулись и засмеялись.
  Женька сел за весла.
  — Командуй,   капитан! — весело   сказал  он. — Куда   путь   держать?
  Мишка махнул рукой в сторону Суньжи:
  — Шуруй туда, где были.
  Долина, уставленная копешками сена, тонула в лунном голубоватом мареве. Ветра совсем не было, но верхушки тополей невнятно лопотали. За Суньжой дыркали в траве коростели, где-то сонно квакала лягушка.
  Ребята сидели вокруг костра, ели печеную картошку, с шуточками и смехом вспоминали погоню за «подозрительной» мотолодкой. Тут же рядом, на охапке сена, свернувшись калачиком, спал Сашка. Щеки и губы у него черны от горелой картошки. Он что-то мычал во сне, дергал ногой. Мишка накрыл его плащ-палаткой, ласково сказал:
  — Наволновался, Сашок!
  Но Сашка и во сне волновался: у него прямо-таки душа расставалась с телом. За ним гонялся браконьер. Только не человек-браконьер, а сом. Настоящий большущий сом, и говорил он вполне человеческим голосом:
  — Не-ет, пузатенький, ты от меня не уйдешь! Я тебе покажу, как за крутиями гоняться!
  Сашка — за сарай, и сом-браконьер за ним с раскрытой пастью. Сашка — в курятник, и сомище — в курятник. И вот-вот цапнет за ногу! Сашка — в погреб, и сом — в погреб. Сашка вскочил в бочку с водой, что стоит в саду, а сом за ногу — цап!
  — Э-э, братишечка! — говорил он. — Теперь ты не вырвешься! Я тебя накупаю в Костиной яме!
  Сашка как закричит и проснулся. Мишка к нему:
  — Чего, Саня? Ты что кричишь?
  Сашка потер ладошкой голову, оттопырил губы и прогнусавил:
  — Ногу вот Женька   придавил, не вытащу...

ГЛАВА   16

  Витька проснулся первым. Солнце только что оторвалось от горизонта, еще переливалось, играло золотисто-оранжевыми красками. Тополя, с окрашенными солнцем в розовый цвет верхушками, стояли притихшие, опустив широкие, как ладонь, листья. На траве, на старой вербе, на редких камышах у берега блестела, вспыхивала огненными искорками ночная роса. А в тени, под кустами она лежала холодным свинцовым налетом.
  Речка Суньжа, подернутая белесым туманцем, все еще дремала, нежилась в курчавых берегах. На той стороне, в старых заброшенных садах воркующе турчала горличка, глухо перекликались кукушки. В долине молочным половодьем разлился туман, до половины затопил копешки сена.
  С затаенным дыханием Витька благоговейно смотрел вокруг на всю эту земную красоту на все эти чудесные, неповторимые краски, слушал разноголосую утреннюю музыку. Ему захотелось кому-то рассказать об этом, поделиться своим восторгом. Но высказать свои чувства было некому, и он взял толстую тетрадь и, старательно выводя буквы, озаглавил новый листок:  «Утро над Суньжой».
  Но как все это описать? С чего начать? Ведь столько удивительно хороших чувств, столько мыслей скопилось, будто весенняя вода прихлынула к запруде, искала выхода, чтобы прорваться мощным потоком.
  А когда проснулись остальные ребята, Витька поспешно убежал к речке, чтобы не мешали ему. Мысли нашли прореху и полились, полились,— успевай записывать.
  Мишка объявил, что с сегодняшнего утра на корабле вводится новый утренний распорядок: физзарядка и купание. И тут же скомандовал всем на зарядку. Витька, с плачущим выражением на лице, взмолился:
  — Миша,  друг,  освободи  на  сегодня! Дай записать!
  Мишка заколебался, а Женька махнул на Витьку рукой:
  — Ла-адно,     капитан!     Видишь, ученого секретаря прорвало!
  И Мишка оставил его в покое. Зарядку делали без Витьки, купались тоже без него. А к завтраку Витька пришел к столу   с   тихой    улыбочкой,   какой-то   умиротворенный.
  ...Снялись часов в десять.
  Отсюда «Четверка» взяла курс на север. Суньжой выехали в Свиное гирло, впадающее в Дон, из Дона — в Мериново гирло, миновали кирпичный домик на мысу — пост рыбнадзора — и попали в старый правобережный заповедник.
  Зеленая глыба Лесистого острова осталась позади слева. А справа потянулся низкий, заросший камышами берег, изрезанный ерикам а и поросший по мелководью кулигами.
  В полдень подул попутный легкий ветерок. Мишка поставил парус, и шлюпка весело заскользила вдоль низкого берега. По заливу переливались слепящие солнечные блики. Женька посматривал на солнце и уже десятый раз напоминал, что пора остановиться на обед. Мишке захотелось стать по-капитански суровым и непреклонным. Насупив брови, он направил шлюпку на дальнюю вербу, молчал, словно и не слышал Женькиных просьб.
  Когда до вербы оставалось метров десять, Мишка отвязал веревку, и парус упал к его ногам. Шлюпка замедлила ход и мягко ткнулась носом в берег.
  — Стоим здесь недолго! — объявил Мишка.
  Выскочив на берег и осмотревшись, он сразу узнал остров. Прошлым летом они с дядей Петей варили под этой вербой уху. Витька, а за ним и Мишка с Сашкой побежали осмотреть «Новую землю». Женька сел в холодке под вербой.
  Остров имел форму утюга. Острым концом он врезался в глубокое гирло Каланчи, разрезал ее на два рукава: на Мокрую Каланчу и на Сухую. Давным-давно этими гирлами Петр Первый проходил своими галерами в Таганрогский залив, направляясь к Таганрогу. Об этом рассказывал Мишке дядя Петя.
  Ребята остановились на остроконечном выступе острова. На той стороне Мокрой Каланчи — густая ивовая роща. В роще — белый докик на высоком фундаменте и с радиоантенной на крыше. У самой воды— огромные тополя. Под ними— привязанные к корневищам каюки, мотолодки.
  — Гляньте, братва, а вон и наш катер! — звонко закричал Сашка. — «Стремительный» вон стоит!
  В самом деле, под курчавой вербой стоял у берега новенький свежевыкрашенный катерок.
  — Так это, Миша, и есть шестой пост? — спросил Витька, чему- то радуясь.
  Мишка и сам не знал, какой это пост, но ответил тоном сведущего человека:
  — Он самый. Видишь, у них и рация своя.
  — Миша, поехали на пост, а? — взволнованно запросился Сашка.
  Но капитан остался непреклонным:
  — Некогда по постам разъезжать. Путь только вперед!
  Когда вернулись к вербе, Женьки там не было. Шлюпка стояла без присмотра. Ребята недоуменно переглянулись: что такое?
  Мишка уже хотел покричать ему, но в зарослях камыша что-то затрещало, будто там ломали камыш, и оттуда послышался Женьки и голос:
  — Ученый требуется! Витек, быстро сюда!
  Все бросились в чащобу. Женька сидел на корточках и что-то неторопливо рисовал.
  — Гляньте вон, чуду нашел, — кивнул он на ворох спутанного камыша.
  Витька присмотрелся. Там было какое-то странное гнездо: снаружи оно похоже на охапку заплавы, а внутри вымазано не то илом, не то пометом и улеплено перьями и пухом.
  Витька долго рассматривал его со всех сторон, стараясь понять, какая ж это чудачка примостила гнездо над самой водой. Ведь если подует низовка, то вода в заливе поднимется, и гнездо поплывет.
  — Та-ак, — сказал Витька, — надо разгадать, чье ж это гнездо.
  — Сорочье! — сказал Женька и захлопнул тетрадь.
  — Во, Жека, угадал! — засмеялся  Витька. — Разве  ты  сорочьих гнезд не видел? Сорока делает гнездо закрытое, только дырку сквозную оставляет, чтоб в одну влазить, а в другую вылазить! Со своим длинным хвостом она не развернется в нем! Понял?
  Женька растерянно помолчал, потом глубокомысленно заключил:
  — Ну, значит, воронье! Смотри: и перья черные!
  — Сам ты ворона! — сказал Мишка. — Ворона на деревьях гнездится! И потом ворона не черная, а серая!
  — Ну не утиное ж! — рассердился Женька.
  — А может, и утиное! — сказал Витька.
  — Чудак человек! А как же утята из гнезда на воду вышли? По лесенке спустились, да?
  — По какой лесенке? — удивился Витька. — Ты знаешь, что утка иногда   высиживает   утят   на   деревьях — в дупле   или   в   вороньем гнезде?
  Женька сделал притворно озабоченный вид, пощупал Витькину голову:
  — Витек, у тебя температура! Тебе надо в постель и холодный компресс! Как же, по-твоему, утки носят  своим  детенышам   червячков? Тоже по лесенке, да?
  — Кого?... Каких  червячков? — Витька   ошалело   уставился  на Женьку.
  Тот смутился, но продолжал спорить:
  — Ну не пончиками ж утки кормят своих птенцов?
  — Нет, не пончиками! Но чем, по-твоему?
  — Ну, как всякая птичка, червячками, мошками разными!
 Витька закатил глаза, схватился за сердце и с трагическим видом повалился на траву:
  — Ой, убил! Совсем убил! Отвезите, братцы, его в сумасшедший дом! — И тут же вскочил, подлетел к Женьке: — Ты, может, думаешь, что утки кормят утят, как ласточки своих птенцов? Утята, Жечек, сами кормятся! Понял?
  Это Женьку на минуту озадачило, но он все же не сдавался:
  — А как же они с вороньего гнезда, на  парашютиках  спускаются, да?
  — Не на парашютиках, а сами выпрыгивают! Как только подсохнут, матка квохнет им по-своему, тревожно, они все и сыпанут на землю! Они ж легкие, у них один пушок! А матка потом слетит на землю и квох-квох, квох-квох —и повела их на воду. А там они сами ищут себе корм! Ты думаешь, утка — дура? Она прежде осмотрит под деревом землю: мягкая ли под ним трава? Если земля твердая, утка не станет выводить птенцов на этом дереве! Понял?
  Улыбаясь, Мишка с удивлением смотрел на Витьку: он верил и не верил ему. Впрочем, он тоже слышал, что утята выпадают из гнезда по «команде» утки, но видеть такого самому не приходилось.
  О загадочном гнезде уже и забыли в споре, но вдруг из-за куста куги выплыла на плес какая-то черная птица. Голова у нее куриная, только без гребня, на лбу белая лысинка. Сашка упал на корточки, зашипел:
  — Чш-ш! Гляньте, гляньте!
 Все вмиг присели, стали смотреть сквозь сетку камыша на странную птицу. Она смело плыла к ребятам. На спине птицы спокойно сидели три или четыре светло-бурых птенца, ощипывались и грелись на солнце.
  — Лысуха! — зашептал Мишка. — Это лысуха!
  Услышав голос, лыска с ходу остановилась, настороженно прислушалась и круто повернула назад. Часто оглядываясь и покачивая головой, быстро поплыла за куст куги.
  — Так вот же пацанята! — захлебывался в восторге Сашка. — Сидят на мамкиной спине, раскатываются!
  — Теперь ясно, чье это гнездо? — торжествующе спросил Витька.
  Он всегда радовался, если делал какое-нибудь открытие. — Все ясно! Лысухино гнездо! И перья такие же   черные! А ты,  Жечек, — сорока!.. Сам ты сорока!
  Гуськом вышли из чащобы. У шлюпки стоял чужой человек, брал семечки из фуражки, прижатой к груди, щелкал их и рассматривал чаек, нарисованных у водореза шлюпки.
  — Здорово, ребята! — поприветствовал он путешественников, просительно и строго смотревших на него. — Кто такие и откуда будете?
  — Из Азова, — ответил Мишка, настороженно рассматривая  чужого. — Путешествуем. А вы кто?
  — Я — охранник.
  — С какого поста, с шестого? — быстро спросил Сашка.
  — Да, с шестого. — Чужой с любопытством посмотрел на Сашку. — Как же ты узнал?
  — А мы видели свой катер, «Стремительный»! Вон там, под тополями стоит! Это мы его строили!
  — Кто это — вы?
  — А мы вот все! — показал Сашка на ребят. — И дедушка Кеша с нами!
  Чужой еще раз внимательно посмотрел на ребят, улыбнулся:
  — Вот, оказывается, с кем я имею дело. С судостроителями... Дедушка Кеша — это Викентий Софроныч?
  — Ага! — обрадовался Сашка. — А вы его знаете?
  — Знаю. Когда-то вместе рыбалили... Вчера видел его.
  — Правда? — аж    подскочил    на    месте    Сашка. — Где   вы   его видели?
  Чужой помедлил, сказал неторопливо:
  — Был я вчера в Азове. Он там на лодочной стоянке суетился, на рыбалку собирался.
  — А  вы   не  знаете,   в  какие  края  он  поехал? — тихо спросил Витька.
  — Не знаю, — пожал плечами охранник. — Говорил:  «Или в Старой Кутерьме обоснуюсь,  или в Лагутник  подамся»...  Как же  вас зовут?
  Сашка торопливо перечислил имена, спросил:
  — А вас?
  — Меня — Прохором Савеличем.
  — Дядя Проша, значит? — перевел Сашка на свой язык.
  Прохор Савелич угостил ребят семечками, спросил, куда они намерены держать путь и где собираются ночевать. Мишка махнул на север рукой:
 — Прямо поедем. А ночевать — где ночь застанет, там и остановимся.
  Он не собирался объяснять каждому, где собирается ночевать. Может, то вовсе и не охранник.
  — Мы должны знать, где вы будете, — сказал Прохор Савелич. — У нас в заповеднике ночами всякое бывает. А ежели хотите, приезжайте на пост, заночуете спокойно.
  Прохор Савелич постоял немного, угостил еще раз семечками и похромал к своему обшорханному каюку (у него не гнулась в колене правая нога, и он сильно на нее припадал на ходу), сел в каюк, добавил, надевая весла на кочетки:
  — Только шлюпку другой раз не оставляйте без присмотра. Подцепил бы какой-нибудь хлюст на буксир, вот и кукарекали б вы на острове.
  Когда охранник уехал, Мишке захотелось поехать на пост. Но какой же он будет капитан, если уже объявил, что стоянка на острове будет короткой, и тут же изменит свое решение.
  Пока он стоял и раздумывал, Женька вытащил из шлюпки свой рюкзак и поволок его на берег. Сашка и Витька тоже взяли свои свертки, уселись на бережку рядом с Женькой. К ним присоединился и Мишка, прежде решив, что не к лицу капитану так легко менять свои решения, сказал: стоянка будет короткая, значит, — короткая!
  Во время обеда Женька затевал шуточки, и Мишке стало ясно, что обед может затянуться надолго. Торопливо доел свой пирожок, вскочил на ноги:
  — Все! Кончай разговорчики! Всем на корабль!..

ГЛАВА   17

  На закате солнца ветер затих. Мишка изо всех сил загребал веслами, словно торопился уйти подальше от Мокрой Каланчи. Он все чаще и чаще оглядывался по сторонам, присматривал укромный берег для ночлега. В душе он теперь поругивал себя, что не остался на острове и не поехал на шестой пост. Все же виду не подавал. Даже преувеличенно весело подмигивал ребятам:
  — Сейчас такое местечко разыщем, только ахнете!
  А когда показалось устье какого-то ерика, он круто развернул шлюпку и торопливо погнал ее в заводь. Выскочив на берег, расставил руки, закричал:
  — Вот где красота!.. Лучшей стоянки и не придумать!
  Женька вышел последним, осмотрелся и молча сел на траву. Он хорошо видел, что Мишка фальшивит. Ничего особенного в этом ерике не было. Даже как-то голо здесь:  без верб и кустов, и никакого уюта.
  Солнце было у самого горизонта — красное, огромное. Женька ждал, когда же оно коснется воды. Казалось ему, что вода сразу же зашипит, а солнце окутается густым паром. Но ничего этого не произошло, когда, наконец оно «коснулось» воды. Только через залив легла огненная дорожка.
  Небо и залив полыхали в сизовато-оранжевом зареве. И если бы не вспыхивали на оранжевой воде серебристые и бирюзовые блики, то не отличить бы неба от воды.
  Ребята сидели врозь и   молчали.   Не   отводя   прищуренных   глаз от залива, Женька мысленно доказывал «упрямому капитану»:  «Ну какого чертика мы сюда приехали?.. Почему бы не остаться на  шестом посту? Приглашал ведь человек!..»
  Мишке тоже не нравился ерик, но искать другого он не хотел. Покусывая стеблинку мятлика, он молча смотрел на полыхающий залив.
  В ерике, за поворотом, послышался неторопливый плеск весел  и приглушенный, вполголоса говорок. Ребята обернулись. Прижимаясь к противоположному берегу, к морю шла крадучись прогонистая рыбацкая байда. Три пары весел дружно взлетали и дружно шлепались в воду. Казалось  со стороны, что это вовсе не байда, а какое-то хищное животное ползет. Нос приподнят, словно к чему-то принюхивается, сзади тянется длинный, остро разрезающий воду хвост. Сильно взмахивая тремя парами плавников,   оно   стремительными   рывками проталкивается вперед.
  На байде — пять человек. Трое на веслах, четвертый на корме правит длинным веслом, а пятый на носовом мостку с биноклем на груди. Должно быть, ватажник. Он время от времени подкосил к глазам бинокль и внимательно всматривался в залив.
  Ребята не сводили настороженных глаз с «морского чудовища. Правду говорил дед Кеша, что у всякой всячины есть свой характер вот, пожалуйста, хищник настоящий! Будто живой!
  Ватажник что-то глуховато сказал, и весла дружно взлетели и так же дружно легли на борт, точно «чудовище» прижало плавники к туловищу. Байда зашуршала бортом о стену камыша и остановилась у самого выхода, чуть-чуть выткнувшись носом в залив. Ватажник долго и внимательно осматривал море из укрытия. Теперь байда еще больше походила на какого-то морского хищника, притаившегося и засаде. Даже жутковато было смотреть. А когда бинокль нацелился в ребят блеснувшими стеклами, у всех пробежали по спине мурашки.
  На байде кто-то глухо пробурчал, должно быть, спросил, потому что ватажник, опустив бинокль, небрежно махнул рукой. До ребят донесся приглушенный, но ясный его ответ:
  — Мелкота... Хлопцы какие-то.
  «Все ясно, — прикусив нижнюю губу, лихорадочно думал Мишка. — Все понятно: крутии... По всему видно. Подобрались к морю и высматривают из-за камыша».
  Он пересел ближе к ребятам, спросил взволнованным шепотом :
  — Как думаете, кто это? — и, не дождавшись ответа, сам с горячностью ответил: — Морские ворюги, крутии! Понятно?
  Женька глянул на него, хмыкнул и отвернулся. Витька неодобрительно посмотрел на Женьку. Он тоже готов думать, что это «морские волки», как называют местные рыбаки браконьеров. Иначе, почему бы им не ехать прямо в море? И если им незачем кого-то бояться, то они не высматривали бы так из укрытия.
  Ватажник что-то сказал гребцам, и «чудовище» вдруг ожило: оттолкнулось от камыша, расправило «лапки-плавники», взмахнуло ими и неторопливо двинулось вперед. Но там, где кончились камыши, оно в несколько взмахов перескочило чистую прогалину и снова прижалось к большой кулиге.
  «Ну точно же! — еще больше заволновался Мишка. — Тут и дураку понятно: подождут до темноты, осмотрятся хорошенько, а стемнеет — сразу же махнут в море».
  — Ну, что? Скажешь, не крутии? — повернулся он к Женьке. — Спорить могу, крутии!
  Женька рассердился:
  — У тебя только и на уме: то крутии, то воры! Что на них написано, что они крутии?
  — А кто, по-твоему? Кто?
  — Ну и пусть! Они тебе очень нужны? Что, мы приехали за крутиями гонятся? Да и какие воры могут сейчас приехать воровать, если и солнце не село?
  Мишка промолчал. Он об этом не подумал. Ведь, в самом деле, еще и заря не успела погаснуть. Но думать иначе не хотелось. Кто их знает, может, у браконьеров есть свои хитрые замыслы.
  — Не, Жека, не спорь! — сказал он упрямо. — Это крутии!
  — Ну и что? — сердито уставился на него Женька.
  — Как «что»? — удивился Мишка. — Пускай, значит, что хотят то и делают в заповеднике, да?
  — А что ты им сделаешь? Свяжешь, что ли?
  Мишка строго и пристально посмотрел на Женьку, и вдруг его захлестнуло безрассудное упрямство. Выплюнул стебелек изо рта, рывком поднялся:
  — Витек, Саша, поехали! — сказал он, стремительно направляясь к шлюпке. — А кто не хочет, пусть остается!
  Куда и зачем он собирался ехать, Мишка и сам толком не знал, Но остановить его сейчас уже было невозможно.
  Сашка и Витька побежали следом за ним. Женька помедлил, перевернулся с боку на бок и тоже поднялся.
  — Умник нашелся! — сказал он обиженно. — Оставайся один, если тебе охота!
  По-южному быстро гасла заря. Луна, белевшая на востоке округлым неприметным облачком, пожелтела, стала ярче.
  Мишка загребал широкими взмахами, будто все зло на Женьку хотел согнать на веслах. В шлюпке все молчали. Уключины беспокойно скрипели, словно плаксиво просили Мишку: «Тише ты! Тише ты!»
  Витька сидел против него, хлюпал водой на уключины, чтоб поскрипели, приставал к нему:
  — Давай, Миша, сменю... Отдохни, слышь.
  Мишка не отвечал и не отдавал весел. В душе он теперь поругивал себя за проявленную горячность, за безрассудное упрямство. За чем надо было сниматься с места? Куда он сейчас торопится? Впрочем, он знает, в Мокрую Каланчу, к шестому посту. А зачем? Что скажет он там?
  Женька лежал на корме, угрюмо смотрел на редкую россыпь звезд и тоже смеялся в душе над капитаном: «Чего он хочет этим доказать? Браконьеров, чудак, задумал поймать! Медаль заслужить! На какого чертика они ему нужны, крутии? Приключения ищет на спою голову! Пыхтит за веслами, аж наизнанку выворачивается!.. Ну и пусть пыхтит! Тоже мне капитан!»
  И злость против Мишки вдруг вспыхнула сильнее. Его даже стал раздражать Витькин плаксивый голос:  «Давай, Миша, сменю!»
  Вскочил, перешагнул через Витьку и почти вырвал у капитана весла:
 — Дай сюда!  Чего выворачиваешься!
  Мишка молча уступил место, сел на корму.
  Сашка   сидел   рядом   с   Витькой.   Козырек   картуза   низко   опустился ему на глаза и,  чтобы глянуть  вперед,  надо было задирать голову.
  Сашка так и не понял, почему вдруг снялись и поехали? Крутись ловить, что ли? Наверно, ловить, зачем же еще! А Мишка все-таки молодец, сразу узнал, что это морские ворюги. А раз ворюги, значит, они должны быть сцапаны — и никаких гвоздей. Как и где они должны быть «сцапаны», этого он не знает. Это дело Мишкиного ума. Но они все равно будут пойманы.
  И ему уже не терпелось. Задвигался на сидении, глянул сбоку на Витьку.
  — Мы их враз сцапаем, да, Вить?
  — Кого? — спросил Витька.
  — А тех, ворюгов.
  Женька не выдержал:
  — Гм, герой! Как же ты их сцапаешь? Подъедешь, возьмешь в охапку и скажешь:  «Гоп-стоп, не вертухайся...»? Так они тебе и дались! Особенно тебе, Кнопик! Увидят за километр и руки поднимут: «Сдаемся!..» Я сразу заметил, что ноги у них тряслись, когда байда стояла под камышом, только не понял, почему.  Оказывается, тебя увидали, вот и затряслись! Один даже руки из карманов вытащил, хотел уже поднять:   «Сдаюсь!» Но хорошо, байда тронулась.
  Сашке не хотелось тратить слов на ответ. Не знаешь, так сиди и помалкивай. Мишка лучше знает, как и что!
  Но Мишка не знал. Пока ехали, горячка у него прошла. Теперь он тоже раздумывал над тем, куда они едут?.. Зачем?.. Ну, приедут на пост, скажут, что видели байду с людьми. А что это за байда? Что в ней за люди?..
  И вдруг ему стало неловко перед Женькой. Может, он и прав: на них не написано, что они браконьеры. Да и где их тут найдешь, если даже они и браконьеры? Заповедник — вон, махина! Взглядом не окинешь... Может, и на пост незачем ехать? Если поехать, то нужны точные сведения: что это за люди, где они сейчас, куда направились. А что он может им сказать? Видели где-то кого-то — вот и все. Может быть, то такие же общественные инспекторы рыбнадзора, каких и прошлой ночью «поймали». Женьке теперь улыбочек и разговорчиков — на целую неделю! Медаль, скажет, хотел заслужить!
  «Нет, на пост не поеду, — решил про себя Мишка.— Причалим к острову, где днем стояли».
  И когда перед носом шлюпки выросла верба, у которой встретились с охранником, Прохором Савеличем, Мишка скомандовал:
  — Стоп, машина! Ночуем здесь!

ГЛАВА 18

  Мишка и Сашка сошли на берег. Витька продолжал сидеть на своем месте, а Женька взобрался на носовой мосток, обнял колени руками. Ему опять не нравилось место для ночлега. Никакого уюта: открытое, голое, если не считать вербы да камышей.
   «Хоть бы затубок (укрытие, маленькая бухта) какой-нибудь найти»,—угрюмо раздумывал он.
  Витька смотрел на море. Оно простиралось впереди — тихое, спокойное, будто задремавшее. Вода свинцово-светлая. Только по ней спокойно переливались золотистые чешуйчатые блестки луны.
  У берега  и  по  всему  заливу  вскидывалась  и  гулко  плескалась крупная рыба. Было похоже, что это не рыба шлепается, а с неба сыплются камни: бульк! шлеп! бух! шлеп-шлеп! — то мелкие, то крупные, то будто целые глыбы. Так бы Сашка и думал, если бы не видел, как без конца взлетали то там, то тут над водой сазаны. Выскочит, перекувыркнется в воздухе и так шлепнется на воду, что брызги чуть ли не до шлюпки летят.
  Вот один винтом взлетел в воздух, вон второй, третий. А вон две кряду выскочили, перевернулись и «ласточкой» нырнули — это, на верно, мастера спорта! А есть и салажата: выткнутся до половины из воды — раз, другой, третий, а взлететь в воздух боятся. Слабаки! Такой плеск по всему заливу, что у Сашки дух захватывает: «Вот это да-а, рыбешки!» Он бы готов сейчас и удочку закинуть — гляди, какой и подцепится, но что-то живот заболел.
  Сашка присел на корточки, прижал ладонями живот, но он все равно не переставал болеть.
  Мишка стоял у борта, смотрел на сазанью игру и думал: а не поехать ли все-таки на пост...
  Подошел Сашка, сделал страдальческие глаза:
  — Живот у меня, Миша...
  — Ну пойди вон за вербу! — с досадой сказал Мишка. — Боишься, что ли?
  Сашка постоял немного и пустился за вербу.
  А в этот момент из-под темной стены камыша неожиданно выскользнуло «морское чудовище». Выскользнуло, приостановилось, paсставив «лапки-плавники» и точно прислушалось к чему-то. Потом упруго взмахнуло «плавниками», быстро перескочило Сухую Каланчу и, прижимаясь к заросшему берегу, пошло прямо на ребят. И вдруг замерло. Кто-то приглушенно и тревожно спросил на байде:
  — Шо оно такое?
  Ватажник с биноклем долго всматривался в шлюпку, потом пробубнил :
  — А это те орлы, какие в Курлыковке сидели...
  — Чего их  чертяка тут  носит? — послышался  еще  один голос.
  Не доходя до шлюпки, байда остановилась. Один из ватаги подтянул голенища  сапог,  шагнул через  борт,  направился к ребятам. Ему кто-то сказал из байды:
  — А ну глянь-ка, Петро, что оно за орлы!
  Петро подошел к шлюпке, близко заглянул каждому в лицо.
  — Тут все свои! — сказал он на байду с наигранной веселостью.— Путешественники!
  — Ну погуляй тут с ними, а мы в один момент, — сказали   на байде.
  «Чудовище» взмахнуло лапками, развернулось в море и быстро растаяло в свинцовом полумраке.
  Петро постоял немного возле ребят и сел на корму шлюпки. Шлюпка сильно накренилась набок. Витька дотронулся до плеча непрошеного гостя, сказал:
 — Не садитесь, а то перекинется.
  Петро посмотрел на Витьку.
  — О-о, да ты, оказывается, негостеприимный парень! — засмеялся он тихим грубоватым баском и взъерошил жесткой ладонью Витькины волосы.
  Витька мотнул головой:
  — Только без этого, понятно!
  Петро поймал Витьку за мягкие, почти неощутимые волосы, нагнул его голову, сказал:
  — Да ты, хлопче, не петушись! Чего брыкаешься?
  Витька уперся ему в грудь руками, повысил голос:
  — Встаньте!.. Мы будем ехать!
  — И зачем тебе ехать?.. — издевательски шутил Петро. — Гуляй, парень! Бачишь, погодка:  луна, море.
  Витька не унимался:
  — Встаньте, а то кричать буду!
  Петро засмеялся. Голос у него наигранно-ласковый:
  — Тю, чудак! Зачем кричать? Кричать не надо, а то вот у меня затычка есть, — поднес он к Витькиному носу здоровенный и крепкий кулак. 
  Видишь вот?  Понюхай,  чем пахнет!  Только рот раскроешь, сразу заткну! — И он обернулся к Мишке: — А ты чего напружинился и вертишь головой, как гусак перед взлетом?.. Иди, садись вот тут!
  Мишка стоял неподвижно, будто и не слышал окрика. Он и в самом деле был точно напружиненный. Теперь ему ясно, что это за люди. Морские волки, вот кто это! Оставили Петра, чтоб он шлюпку никуда не отпускал, а сами поехали рыбы хапнуть.
  Как же глупо и как неожиданно попали они в лапы этим «волкам»! Что теперь делать? Какой искать выход? Артачиться, как это делает Витька, ничего хорошего не даст. Нужно делать что-то другое. Перехитрить как-то надо. Но как? Что придумать?.. Хорошо, что не остался он в шлюпке с ребятами. Теперь у него есть хоть маленькие шансы на выход из положения. Ну, например, он может сейчас припустить бегом в конец острова и вплавь добраться на пост. Но этот вариант не подходит. Во-первых, Петро догадается, куда и зачем убежал и тут же даст сигнал своим друзьям. Во-вторых, эти бандюги что угодно могут сделать с ребятами в отместку. Если они поджигают лодки вместе с охранниками, то перед  «мелкотой»  они не остановятся.
  А раздумывать совсем некогда. Слишком мало осталось времени на раздумья. Прикусив губу, лихорадочно искал выхода. И вдруг мысль...
  Мишка сделал вид, что он что-то ищет в шлюпке. Не найдя, нарочито медленно, вперевалку направился к вербе. Петро насторожился и быстро приподнялся с кормы:
  — А ты куда, рыжий?.. Ну-ка вернись!
  — Фуражку за кустом  возьму, — сдерживая  волнение,  спокойно сказал Мишка, не останавливаясь.
  Спокойный голос Мишки, должно быть, успокоил Петра: посмотрел ему вслед и снова сел на корму.
  За вербой Мишка подбежал к Сашке, присел на корточки.
  — Саня! — зашептал он торопливо. — Нас охраняют... те крутии, что на байде!.. Сами поехали крутнуть сетками, а одного оставили нас охранять!.. Быстро надо   на пост! Сможешь, а? Вот сюда, Сашок, в конец острова, а там вплавь!.. Сможешь?
  Сашка все понял. Раздумывать ему некогда: надо, значит, надо! Вскочил, застегнул пуговицу:
  — А что сказать?
  — Ну, крутии в море!.. Сможешь?
  — Смогу!
  — Беги, Санек!.. Переплывешь?
  — Посмотрю.
  — Пусть сюда быстро, понял?.. Не боишься? — спросил Мишка и снял с Сашкиной головы фуражку.
  В Сашкиной груди вдруг что-то тревожно шевельнулось, но откуда он знает, от боязни это или просто так.
  — Ладно! — сказал он и во весь дух пустился в конец острова.
  Мишка посмотрел ему вслед и сердце сжалось в комок. Он только сейчас понял, что это слишком большой риск: Каланча — это ж не Азовка. А что если не переплывет?.. Мишка уже готов был вернуть его, но поздно. Сашка скрылся за дальними кустами тальника.
  Надев фуражку, Мишка возвратился к шлюпке вперевалку, с притворно-равнодушным видом.

ГЛАВА 19

  Сашка хорошо помнит берег в вершине острова: не очень высокий, но обрывистый и сразу у берега — глубина. Был бы такой берег на Азовке — красота! Ныряй «ласточкой», сколько хочешь! Об этом он подумал еще днем, когда смотрели с острова на шестой пост.
  Когда до конца острова осталось всего несколько шагов, у Сашки молнией блеснуло решение:  «Ласточкой!»
  Передумывать некогда: вот он и высокий берег. Сильный толчок ногами — и Сашка летит вниз головой. Под водой почувствовал, как со всех сторон сжало холодом, и только на одно мгновение охватил страх. Но Сашка не стал о нем думать. Решил как можно дольше продержаться под водой, чтобы вынырнуть далеко-далеко от берега.
  Когда воздуха совсем не стало в легких, вынырнул, оглянулся.
  Остров — вот он, совсем рядом! А глянул  вперед, на  ту  сторону   Каланчи — и  оторопь  взяла:   «Оё-ё!..  Целый  километр,   наверно!   Аж три Азовки вместится!»
  Если смотреть с острова, то до поста — рукой подать. А по воде глянуть — страх,   как   далеко!   Сашка   уже   готов  повернуть   назад, но как же он взберется на остров, если берег скользкий и обрывистый?.. Нет, только вперед!
  Тряхнул  головой,  и  брызги тихонько  шушукнули  вокруг.  Kpасиво Сашка плавать еще не научился. Против Мишки и Женьки он салажонок. Но держится на воде не хуже других. Вот только удивительно:  в Азовке не успел раз десяток взмахнуть руками, уже и на середине речки. А тут спешишь, спешишь и все на месте. Наверное, это всегда так, когда спешишь.
  Шлепает, шлепает Сашка согнутыми в локтях руками, переваливается с боку на бок — то одной щекой к воде, то другой, а до поста — аж смотреть страшно — далеко. Кажется Сашке, что бултыхается он на одном месте и ни шагу вперед, будто его привязали за ногу.
 Хочется оглянуться — далеко ли отплыл!.. Но лучше не оглядываться. Слабаки только оглядываются. И на тот берег смотреть ненадо. Лучше закрыть глаза и плыть долго, долго.
  Зажмурился и взмахивает, взмахивает руками, качается с боку на бок. Устанут руки, он ляжет на «спинку» и работает одними ногами. Даст отдохнуть рукам и снова торопится, торопится.
  Наконец раскрыл глаза. Так и есть: остров остался далеко позади, а до тополей тоже, наверно, столько же.
  «Середина», — мелькнула  мысль.  Стало  жутко.  Сашка  представил вдруг себе, какая под ним  страшенная   пропасть,   заполненная черной холодной водой. А он, как одинокий утенок, кувыркается на верху. На дне плавают, шевелят усищами большеротые сомы. А может, и щуки зубастые.
  И совсем некстати вспомнился рассказ деда Кеши   о   сомятнике, которого утащил сом в пучину Костиной  ямы,   о   соме,   цапнувшем деда Кешу за ногу, и волосы на Сашкиной голове   мгновенно   вздыбились. Казалось ему, что за ним уже гонится с раскрытой зубастой пастью сом и вот-вот схватит за ногу. «Пузатеньких они любят!» - вспомнились Женькины слова.
  Сердце похолодело и сжалось в комок. Захотелось крикнуть во всю силу, но кто услышит отсюда? И Сашка забултыхал ногами часто  и  сильно,  как  бултыхают  девчонки,  купаясь  в  реке.  Но  так далеко не уплывешь. Ноги быстро устают, да и руки уже отказывают. Сил остается совсем мало.
  На том берегу ярко белеет освещенный луною домик.   Стоят, чем-то призадумались, тополя. Под ними чернеют на воде каюки, моторки и тот быстроходный катер, который они делали с дедом Кешей. Но как же до них еще далеко! И Сашку охватил страх: «Не доплыву...»
  Представил себе ребят: Мишка, Витек... Сидят они сейчас в шлюпке, прижухли. А возле них те пираты с «морского чудовища», может, с пистолетами или с ножами... А может, у них и шлюпку отобрали. Высадили на берег и стоят возле них с ножами: «Не пикни!»
  И Сашка как-то весь подобрался, откуда-то появились силы. «Все равно доплыву!» — решил он.
  Чаще и энергичнее заработал руками, заторопился. Но собранных сил хватило ненадолго. Немели в суставах руки, болели мышцы и едва-едва ворочались отяжелевшие, будто свинцом налитые ноги. Сашка не сводил широко открытых глаз с белого домика с мачтой на крыше, с кудрявых верб, освещенных луной, с мутного желтоватого огонька под тополями, но все это будто совсем не приближалось.
  Отяжелевшие штаны спутали ноги, тянули книзу. Совсем не давали ходу. И Сашка с какой-то злой решимостью рванул пуговицу, брыкнул ногами, и штаны соскользнули вниз, в черную глубину. Сразу стало легче. Но Сашка о штанах тут же пожалел: пусть бы болтались до поры до времени на ногах. Подскочит сомище, хватит за штаны и удерет с ними, как от дедушки Кеши   с сапогом.   Подумает, что «счатье раздобыл...» А все-таки без штанов лучше... Но ноги... Ноги совсем отказываются работать: обвисают, том ни чужие...
  Женька сидел на переднем мостке и с удивлением и страхом смотрел на Витьку. Оказывается, он не из робких! Только зачем петушиться?.. Что он этим докажет? Помалкивал бы!
  С каким-то томительным ознобом Женька ждал чего-то страшного. «Бандюги! Ни перед чем не остановятся, чтоб избавиться от свидетелей»,— думал он.
  В эту минуту он еще больше ненавидел Мишку. Не будь он таким упрямым, не влипли б в эту историю. А если и поехали, то не чего останавливаться на этом острове. Надо было сразу «шуровать» на шестой пост. Там и заночевать бы можно. А теперь что? Втроем этого верзилу — хоть живот надорви — не одолеешь, и шлюпку он сейчас ни за что не отпустит. Хорошо, если все обойдется. А то, может...
  Мишка тоже закипал внутри. Злой был до чертиков.  Когда  вернулся от Сашки, Петро схватил его за воротник рубашки так, что на ней пуговицы поотлетели, сильным толчком посадил рядом с собой на корму шлюпки, приказал «сидеть и не рыпаться». От бессильной злобы у Мишки звенело в ушах. Сердце часто  и  гулко  стучало в груди, в ушах, в горле, и от этого сохло во рту. Злился он и  на  эту дурацкую беспомощность и  почему-то на   Женьку — сам   даже   не знал, почему. Но больше всего злился на самого себя: как глупопопал он в эту ловушку!..
  «Но Саша... Где же Саша?.. Доплыл он или нет?.. Может, уже раков кормит на дне?..» Мишка готов был вцепиться в свои волосы, упасть на траву и завыть от горя.
  А Петро все донимал Витьку, словно это доставляло ему удовольствие:
  — То б вы одни тут скучали, а теперь и вам хорошо со мной, Я и мне весело.
  — Ну и веселитесь, если вам весело! — огрызался Витька.
  Петро издевательски похохатывал:
  — Хо-хо! Начитанный, как  я посмотрю! Может, с доносом пост побежишь?.. Тут он, рядом, чего ж сидишь, набычился?
  — Было б на чем, побежал!
  — Да ты идейный!.. Пионер, должно?
  — Да, пионер! — с вызовом сказал Витька..
  — Ну и чего ж дрожишь?.. Пионеру негоже сидеть сложа   руки, когда рядом браконьеры действуют.
  Витька не ответил. Только сплюнул за борт и отвернулся.
  — Не    браконьеры, а бандюги! — сказал    Мишка. — Морские волки!
  Петро долго и пристально посмотрел на Мишку, потом проговорил глуховато и внушительно сквозь зубы:
  — А ты сядь, рыжий, а то я так посажу тебя, что долго  животом будешь болеть! Понял?
  — Понял, — буркнул Мишка.
  Он помедлил, прошел к носу шлюпки и присел на борт, стал с тоской смотреть мимо вербы в сторону шестого поста. Мысли о Сашке не выходили из головы. Неужели никто не нагрянет?.. Сколько времени прошло с тех пор, как Сашка побежал?.. Уже и туда и обратно можно смотаться. Скоро и крутии, пожалуй, вернутся за Петром...
  И снова Мишку обожгла страшная мысль: «Неужели не доплыл? А что если в самом деле не доплыл?.. Ой, что будет, что будет!» И по спине пробегали холодные мурашки...
  Под тополями — сбитый из ящичных досок стол. Над столом висит фонарь «летучая мышь». У стола — загорелые обветренные люди. Они только что отужинали, но убирать со стола не торопятся. Спешить пока некуда: светло, как днем, тихо — кто отважится в такую ночь сунуться в заповедник? Если какой смельчак и рискнет, то туда попозже, в полночь или под утро. А сейчас в заливе охранникам делать нечего. Сидят, отдыхают, говорят о всякой всячине, вспоминают случаи из своей отшельнической и полной опасностей жизни.
  — Помнишь, Федоша, случай в   Зеленковом   куту? — улыбаясь, спрашивал Прохор Савелич высокого,  сутулого  и  угрюмоватого  охранника. — Лет пять, должно, тому назад?..
  — Где пять! Боольше! — гудел в ответ басок Федота. — В каком году у нас первый спутник запустили, вот и считай!
  — Да-да, правильно!— вспомнил Прохор Савелич.
  И он (в который уже раз) принялся рассказывать случай, о котором завел речь.

  ...Глухая бурная ночь. Темнота, хоть глаз выколи. Над головой несутся тучи, точно черные громады скал. Они взрываются, вспыхивают ослепительно-яркими щелями. И, кажется, валятся глыбы на железную крышу неба, громыхая, катятся куда-то к горизонту. А внизу ревет мелководное море. Ветер рвет, поднимает с гребней водяную пыль, швыряет в лицо хлесткими ливнями — не продохнешь. И вдруг перед самым носом катера...
  Со скамьи вдруг вскочил высокий сутулый охранник, Федот, поднял щитком ладонь, защищая глаза от света фонаря, весь насторожился:
  — Тихо!.. — сказал он. — Хлюпощется в воде, что ли?
  Все умолкли, прислушались. Так и есть: кто-то хлюпает и вроде закашлялся.
  Федот бросил на голову фуражку,   торопливо   перешагнул   через скамью и, как на ходулях, зашагал к лодкам. Вскочил и Прохор Савелич. Сильно припадая на раненую ногу, заторопился за Федотом. Но навстречу ему вдруг выскочил из-за вербы Сашка. Мокрый, без штанов, а лицо и глаза такие, будто он или только собрался   горько заплакать, или уже наплакался всласть.
  — Дяденьки!.. — голос совсем бессильный. Зацепился за выступ берега, упал. Но тут же вскочил, выплюнул длинную струйку воды - наверно, успел-таки наглотаться, — подбежал ближе   к   столу.   Большие перепуганные глаза забегали с одного на другого, остановились на знакомом:
  — Дядя Проша! Крутии...
  Прохор Савелич присел перед ним на корточки:
  — Где, Саня?
  — Там, где семечек нам давали!.. Один охраняет наших, а те поехали в море!
  — Ясно! — Прохор Савелич повернулся к столу: — По лодкам!.. Одна — в Сухую, другая — по Мокрой! Моторов до выхода не заводить, гнать на веслах!.. Кузьмич! — живо повернулся Прохор Савелич к толстому усатому охраннику. — Кузьмич, радиограмму в инспекцию!
  — Есть радиограмму! — отчеканил Кузьмич и трусцой побежал к дому на высоком фундаменте.
  Сашка осмотрелся по сторонам. Никого. Растерянно   потоптался на месте, не зная, что делать и куда идти. Немного тошнило. Подкашивались ноги, и Сашка опустился на траву. Только   теперь   захотелось ему по-настоящему заплакать. Заплакать не потому, что остался один, а потому, что насилу доплыл и   еще   потому,   что...  штаны утонули в Каланче.
  В заливе плескалась, прыгала  рыба.   Петро  настороженно   прислушивался к всплескам, всматривался в голубовато-свинцовый сумрак моря. Мишка искоса посматривал   на   него и  тоже  временами оборачивался к морю.
  И вот, наконец, послышалось глухое покашливание и торопливые всплески весел, а вскоре показалась и байда. Она быстро увеличивалась, приближалась к берегу. Удушливая спазма сдавила Мишке горло: «Саша!.. Где же Саша?».
  Мишка поднялся с борта, не зная что делать.
  У самой шлюпки байда круто развернулась, притормозила. Петро поднялся с кормы, размахнулся и с силой ударил наотмашь Витьку в лицо.
  — На, гаденыш!
  Витька взвизгнул и закрыл лицо руками.
  На байде сдержанный смешок, и кто-то спросил:
  — За што ему такая награда?
  Влезая в байду, Петро пробормотал:
  — А он там самый ершистый, бисова душа... Ще б тому, рыжему, надо, но...
  Последних слов Мишка не расслышал. Он бросился к Витьке. У того сквозь пальцы текла по рукам кровь. Мишка схватил его за руки, пытаясь отнять их от лица:
  — Ну-ка покажи!
  Глянул на вздувшуюся верхнюю губу, залитую кровью, и к горлу подступили слезы.
  — Бандюги! — крикнул он вслед уходящей байде. — Бандюги!
  Торопливо взмахивая веслами, «морское чудовище» быстро ускользало через Сухую Каланчу. Еще два-три взмаха, и оно скроется за выступающим мысом. Прикусив губу, Мишка смотрел ей вслед:
  «Все... Ушли, паразиты... Да хоть бы ж с первого поста кто-нибудь нагрянул...»
  Наклонился над Витькой, взял его за плечи:
  — Ложись, Витек, вверх лицом, — сказал он. — Зажми нос.
  Хотел намочить свою майку, чтоб положить холодный компресс на переносье, но в этот момент на выходе Каланчи вдруг заурчал мотор, и в залив выскочил катер «Стремительный». Заметив шлюпку, рулевой повернул к острову. Мишка бросился ему навстречу, замахал Сашкиной фуражкой в сторону мыса:
  — Туда, туда!.. Только что!..
  На катере скорее поняли, чем услышали. Быстро развернувшись, катер устремился к мысу, где только что скрылась байда.
  Не больше как через полминуты из Сухой Каланчи выскочила еще одна моторка. Увидав «Стремительный», она помчалась за ним следом.
  А вскоре до ребят донесся еле слышный требовательный  голос:
  — Стой!.. Стой, гад, стрелять буду!.. Стой!
  Потом грохнул, встряхнул тишину выстрел.
  — Ага, паразиты! — закричал от радости   Мишка. — Все   равно догонят! От «Стремительного» не уйдешь!
  Витька поднял голову, спросил тоненьким голоском:
  — Что, Миша, догнали?
  — Догонят, Витек!    Куда    они    денутся!..    Лежи,    не    разжимай нос.
  Витька лег навзничь и то глотал, то сплевывал за борт соленую кровь.
 — Болит, Витя? — спрашивал Мишка, будто разбитая губа могла и не болеть.
  Витька ответил так, точно это были сущие пустяки:
  — А, ерунда!.. Кровь уже перестает, только вот тут болит,-   пощупал он пальцами под носом.
  Далеко за мысом, где-то у входа в Мериново гирло, слышались мужские грубоватые голоса. Мишка долго прислушивался, потом быстро повернулся к ребятам:
  — А Сашок-то, значит, доплыл! Как, по-вашему, а?
  Витька и Женька молчали. Потом Женька вскочил вдруг с носового мостика:
  — Чего ж тут будем сидеть?.. Надо ехать искать!
  И Мишка заторопился. Столкнул шлюпку, вскочил в нее, сел на весла.
  — Аида на пост!

ГЛАВА   20

  Чуть в стороне от домика, у покосившейся вербы, горел костер. У костра сидел человек, подкладывая сушняк. Рядом виднелась какая-то копешка, похожая на мешок с травой. Тут же  у  огня  что то сушилось на жерди.
  Женька медленно загребал веслами. Вытянув шею, Мишка всматривался в копешку. Вдруг он встрепенулся:
  — Жимани, Жека!
  Весла заработали веселей, заскрипели... На их скрип сидевший у костра человек обернулся. Сразу же зашевелился и лежавший на боку «мешок», подскочил, будто встал на ноги, хотя их и не было видно — толстый,    кургузый.    Постоял    и    вдруг    побежал    навстречу шлюпке.
  — Это Саня! — засмеялся от радости Мишка и поднялся с кормы. — Точно — он! Подвертай, Жека!
  Выпрыгнули на берег. Мишка бросился к брату — тот был в толстом и длинном, до пят, тулупе.   Мишка   обнял    его,   похлопал   по спине:
  — У-у, толстун!.. Доплыл, Сашок? Не боялся?
  Сашка оттопырил губы, обиженно протянул:
  — Да-а, не боялся! Попробовал бы... Широченная   дюже   речка. Плывешь, плывешь и конца нету.
  — А что, чуть не утонул, да? — с тревогой спросил Мишка,   заглядывая ему в лицо.
  — А то думал как! Воды нахлебался, начал уже тонуть, а тут и дно под ногами... Насилочку добрался.
  Мишке сделалось жутко. «А если б не дно под ногами?» — мелькнула мысль, и он почувствовал, как по телу пробежали мурашки. Но он не подал виду. Заулыбался, еще раз похлопал по спине брата:
  — Ну ничего, ничего, Сашок... Шубу-то чью нарядил?
  — А это дядя Яша дал свою! — уже весело заговорил Сашка.— Он такой же толстенный, как и наш начальник цеха! А усы   у него больше, чем у дедушки Кеши! Вон он сидит! Пошли к нему!
  Мишка заторопился вперед. Сашка подождал Витьку, глянул на него и — испугался: нос у того вздулся, губа распухла, рубашка в крови.
  — Ой, Витя! Ты чего это?.. Кто тебя?
  Витька потрогал губу, с напускным равнодушием махнул рукой:
  — А, это Петро... Крутий тот...
  Сашка смотрел на друга жалостливыми глазами, потом сжал в рукавах шубы кулаки:
  — Ух, бандюга! Я б ему!..
  — Точно, Саня! — громко сказал Женька. — Когда сидели там, я подумал:  «Эх, нету Кнопика. Он бы сделал   ему  кисло-сладко   с сахарином!»
  Радист, Яков Кузьмич, встретил ребят широкой добродушной улыбкой.
  — Друзьяки твои? — спросил он Сашку и пристально посмотрел на Витьку: — А это где ж так? Упал или подрались?
  Сашка поперед всех выскочил с объяснением, хотя и не знал подробностей:
  — Не, дядь Яша, не подрались! Это  его  бандюга тот стукнул, крутий!
  Мишка рассказал о Петре. Дядя Яков слушал, нахмурив брови, шевелил большими серыми усами, потом качнул головой:
  — Эка, хамлюга какой, а! На муху с обухом!
  Дядя Яков и впрямь был толстый, невысокий, с полным и круглым лицом. Глаза добрые.
  — А где там наши? — спросил он. — Не   догнали   браконьеров?
  Мишка пожал плечами:
  — Помчались за ними. Там чего-то ругались, стреляли.
  — А, ну это догонят. Лишь бы увидали. От «Стремительного» не уйдут. Новенький получили, не хуже   глиссера, — с гордостью сказал дядя Яков.
  И, немного помолчав, будто к чему-то прислушиваясь, добавил:
  — Это ему сегодня первое испытание, катерку.
  — Дядя Яша, это мы его строили! — не удержался Сашка.
  — Что строили? — не понял Яков Кузьмич.
  — А катер «Стремительный»!
  — Кто это — вы? — Дядя Яков удивленно посмотрел на Сашку.
  — А вот мы: Витек, Мишка, Жека и я!.. Дедушке Кеше помогали! Вы не знаете его?
  — Что-то не припомню такого.
  — У, его все знают, а вы не знаете? — удивился Сашка.
  — Да может, и  я знаю...  Так вы, оказывается,  народ  мастеровой, — улыбаясь, сказал дядя Яков.
  — Мы — судостроители! — с важностью заметил  Сашка  и тоже улыбнулся.
  — Молодцы, ежели судостроители, — сказал дядя Яков   и   поднялся к Витьке: — Сними-ка,    сынок,   твою   рубашку,   простираем. Она тут быстро высохнет, — кивнул он на жердь, где сушились Сашкины трусы и майка.
  Женька глянул на жердь и подбежал к Сашке, откинул полы тулупа.
  — Гляньте,   гляньте! — засмеялся   он. — Кнопик  голяшом,  без штанов!
  Мишка тоже подошел к Сашке.
  — А куда ты их дел? — спросил он, хмуря брови.
  — Там... плавают, — Сашка махнул рукой в сторону реки.
  — Что, утопил?
  — А ты хотел, чтоб они меня утопили, да? Они и так ноги уже спутали, а я оторвал пуговку и кинул их сому, чтоб  не   цапнул за ногу.
  Улыбаясь, Женька смотрел на Сашку. Он мысленно представил себе этого карапуза на воде — одного, ночью — и почувствован к нему и жалость, и уважение. Похлопал Сашку по лобастой голове:
  — Молодец, Кнопик! Не растерялся!
  Минут через сорок донесся приглушенный расстоянием рокот ми торов. Дядя Яков прислушался.
  — С моря, — сказал он. — Должно, наши.
  Урчание постепенно нарастало, становилось четче. Дядя Яков повесил на жердь Витькину рубашку, вытер о штаны мокрые руки, заторопился к реке.
  Моторки уже урчали у самых тополей, потом заглохли. Захлюпала вода, послышались мужские голоса. Первым вышел на берег дядя Проша, сильно прихрамывая. За ним показался обветренный, диковатый браконьер с биноклем на груди. Потом Петро и еще двое. Пятого не было. Как выяснилось позже, пятый выскочил за борт и скрылся в камышовых зарослях, когда мотолодки настигли байду.
  Острословя, все направились к костру. У костра браконьеры притихли. Прохор Савелич суетился, похрамывая, принес фонарь «летучая мышь», потом крикнул радисту:
  — Кузьмич! В инспекцию сообщил?
  — Обязательно    сообщил! — отозвался   дядя    Яков. — Шебунин вышел сюда на «Смелом», вот-вот припожалует!
  Яков Кузьмич поправил толстые усы, пристально посмотрел в загорелое лицо ватажника, смешно кивнул ему:
  — А-а, друг Ерошка попался!.. Давненько на тебя охотились? Да и время ж ты выбрал, смельчак! Тихо, светло, охрана, мол, спокойна, отсиживается на постах! Так, что ли?
  Ерошка поправил на груди бинокль, зло усмехнулся:
  — А ты, соминая морда, еще не подох? — спросил он и, качнувшись в сторону, прошел мимо Якова Кузьмича,   остановился   перед костром.
  Мишка не сводил с ватажника строгих и любопытных глаз. Тот долго смотрел на жаркие языки пламени, затем перевел свой угрюмоватый взгляд на «путешественников».
  — Оце ж та самая шпана? — спросил он,   ни   к    кому   не   обращаясь.
  — Оце ж та самая,— отозвался Петро и кивнул на Витьку, прикладывавшему к пухлой губе листок подорожника. — Бачишь,  вон вава у хлопца?
  Чуть поодаль, на пеньке, сидел худой высокий Федот. Ссутулившись, он крутил цигарку узловатыми пальцами, исподлобья следил за каждым движением Петра. А тот с ухмылкой смотрел на Витьку, потом задержал въедливый взгляд на Мишке, и глаза его скользнули на Сашку. Он уставился на него, как на какую-то диковинку, даже с губ слетела улыбка.
  — Так вот оно откуда лихо! — сказал он медленно, точно процедил сквозь зубы. — Оказывается, этот   шпаненок улизнул-таки   на пост!..
  Петро шагнул к Сашке прямо через костер. Сашка поднялся, но не отступил назад. Брови его нахмурились, глаза стали строгими, и в этот момент он был похож на ощетинившегося котенка перед овчаркой.
  Федот зажал в кулаке недоделанную цигарку, в один прыжок очутился между Петром и Сашкой. Сжатые кулаки отставил назад, подбородок выпятил, ненавидяще уставился на браконьера:
  — Н-не тронь, гад! Не тронь, бо зубами изорву!
  Петро криво ухмыльнулся и отошел в сторону, пробормотал:
  — Такая тигра изорвет.
  А Федот так и остался стоять с отставленными назад кулаками и выпяченным подбородком, провожая Петра косым взглядом. Потом сел рядом с Сашкой, молча принялся доделывать цигарку.
  Яков Кузьмич с насмешкой посмотрел на Петра:
  — Чего ж, храбрец, в кусты?.. Герой только над детьми, а тут и хвост поджал?
  И, обращаясь к Прохору Савеличу, составлявшему акт, показал на Витьку:
  — Надо, Савелич, это в акте отразить! За такое дело ему с припеком дадут, — кивнул он на Петра.
  Двое браконьеров подошли к ватажнику, о чем-то тихо и оживленно совещались. Ватажник молчал, угрюмовато слушал их, потом кивнул в знак согласия и медленно повернулся к Прохору Савеличу:
  — Слышишь ты, бригадир, — сказал он. — Иди на минутку сюда, дело есть.
  Продолжая писать, Прохор Савелич отозвался:
  — Тут секретов не бывает. Если есть дело — говори.
  Ватажник помедлил, глянул   косо на ребят и опять к Прохору Савеличу:
  — Слушай, бросай ото дурное дело, писанину!  Иди,  поговорим по-человечески, может, без акта обойдемся!
  Прохор Савелич улыбнулся:
  — Ты   что ж, купить нас собираешься?
  — Причем   «купить»! Может, по-доброму договоримся.
  — Нет, Ерофей, не знаю, как по батьке, мы поставлены охранять государственное, а   не  по-доброму  договариваться   с   браконьерами.
  Вмешался в разговор еще один:
  — Брось, не артачься, Прошка!  Что тебе, лишняя тридцатка в семье не пригодится? Поимей совесть, у нас дети дома!
  — А   ты   думаешь,  что    мы    бездетные? — вмешался    в    разговор   Яков   Кузьмич.— Вон  у Федота их пятеро один другого меньше!
  — Сейчас ты и о детях вспомнил, — усмехнулся Прохор Савелич. — Надо было о них раньше подумать.
  Ватажник выругался:
  — Ну,  попомни,  Прохор!  Попадешься  на  зуб.  Жалеть  будешь, да поздно!
  — Не пугай, Ерошка, мы люди не пугливого десятка.
  На поникших камышах блестела роса. Повернувшая на запад луна рассыпала по реке ярко-золотистые блестки. Где-то за тальниковыми кустами дыркал неугомонный коростель.
  Ерошка стоял у костра, смотрел немигающими глазами, как мельтешили над огнем белые снежинки пепла и, видно, думал невеселую думу.
  Куда-то запропавший Яков Кузьмич вернулся к костру веселый, улыбающийся. Он хитро жмурился и покручивал усы.
  Женька сидел в сторонке, грыз ногти, прислушивался к перебранке браконьеров с охранниками и посматривал на Сашку. Женька сейчас что угодно отдал бы, чтобы оказаться на Сашкином месте. Сказал Кнопик «сцапаем ворюгов!» и сцапал. Стоят они теперь у костра притихшие, понурые, ждут катера. А Кнопик, как ни в чем не бывало, сидит, завернутый в шубу, и ковыряет исцарапанную пятку.
  ...Дозорный катер «Смелый» пришел на пост через полчаса. Первым сошел по трапу инспектор Шебунин, за ним милиционер, два дружинника — это ребята сразу определили по нагрудным знакам — и несколько человек судовой команды.
  Прохор Савелич чуть ли не по-военному доложил ему. Шебунин выслушал и подошел к костру, оглядел браконьеров, как бы ища среди них знакомого, потом увидел ребят:
  — О!.. А эти атаманы как сюда попали?
  — А что, разве знакомые? — улыбаясь, спросил Яков Кузьмич.
  — Знакомые, как же, — ответил Шебунин. — Это ж они строили нам катер «Стремительный».
  — Да, говорят, что они, — весело улыбаясь, сказал Прохор Савелич. — Оказывается, хлопцы — орлы! Вчера катер нам строили, а сегодня хлюстов этих вот поймали.
  Шебунин удивленно посмотрел на Прохора Савелича;
  — Как, разве они поймали?
  — Ну,  общими  силами, — сказал  бригадир. — Не  переплыл  бы Каланчу вон тот малыш, — показал он на Сашку, — и не поймали б.
  Шебунин с любопытством посмотрел на ребят, а на Сашке задержал взгляд больше всех.
  — Только вот парнишка без штанов остался,—добавил Яков Кузьмич. — В Каланче утопил.
  И, посмеиваясь, рассказал Шебунину все, как было. Тот выслушал радиста и засмеялся. Потом похлопал Сашку по плечу, расспросил его, поговорил с Мишкой, с Женькой.
  Сильно прихрамывая, торопливо подошел Прохор Савелич, взял за плечо Витьку, показал его Шебунину и милиционеру:
  — А вот за такой разбой этому подлецу, — показал он на  Петра, — надо влепить по самое некуда. Мы отразили это в акте, но тут и протокол надо составить.
  Милиционер поспешно передвинул наперед планшетку, расстегнул ее, будто ждал для себя дела.
  Пока милиционер составлял протокол, Шебунин с охранниками осмотрели сетки, уворованную рыбу, прочитали составленный акт, и инспектор посмотрел на часы.
  — Ну,  чего  же, — обратился  он  к  браконьерам. — Давайте, поехали.
  Браконьеры и команда поднялись на катер. Охранники помогли взять на буксир «морское чудовище», и «Смелый» ушел в станицу. А вскоре отправились в разъезд и охранники.

ГЛАВА   21

  На хозяйстве остались дядя Яков и ребята. Дядя Яков сразу поднялся, хитро подмигнул ребятам и заторопился к берегу. А минуту спустя он уже возвращался назад, неся в руках на растопыренных пальцах большущего золотоперого сазана, двух судаков и еще несколько штук разной рыбы.
  — Вор у вора дубинку украл! — подмигивал и посмеивался дядя Яков. — Сейчас ушицу заварим... Есть желающие   рыбу   потрошить?
  Женька вскочил первым:
  — Есть такой!.. Инструмент найдется?
  — Ножик?.. Это мы найдем.
  Мишка и Витька тоже поднялись. Женька расставил руки, загородил Витьке дорогу:
  — Отставить, Витек! Сегодня я дежурный по кухне! — сказал он весело.
  Дядя Яков подвесил на рогатину черный, в холодных капельки-воды, котел, подбросил в костер сушняку.
  ...Коротка, как вспышка падающей звезды, летняя ночь. Давно ли сидели на выходе Курлыковки, смотрели на полыхающий залив? Давно  ли подъехали к острову в Мокрой Каланче? Да, кажется Сашке, что только сейчас он плыл через Каланчу, а уже все страшное позади, уже близко рассвет. Всюду на кустах, на вербах, на поникших камышах блестит обильная роса. Луна повисла над самым заливом и под ней все сверкает серебром. Стало прохладней.
  Голова у Сашки тяжелеет, хочется лечь прямо тут,  у  костра и уснуть. Дядя Яков глянул на Сашку, сказал:
  — Не спи, малой! Покормлю, потом спать!..   А  пока   расскажи что-нибудь хорошее.
  — А чего вам рассказать? — встрепенулся Сашка. — У меня ничего  нет  хорошего.
  — Как так ничего?.. Дедушка Кеша — это мамин отец или папин? — спросил Яков Кузьмич, чтобы Сашка не спал.
  — Не-е, — сказал Сашка, — это чужой! Но он хоро-оший!
  — Где ж он сейчас? Дома?
  — Не, он на рыбалку поехал. Дядя Проша говорил, будто... в Лагутник, что ли.
  И, помолчав, Сашка грустновато добавил:
  — И чего он сам туда отправился? Приехал бы к нам, вот мы и путешествовали бы вместе.
  — А кто ж тебя послал сюда на пост?.. Или ты сам?
  — Нет, не сам... Мишка... Брат мой, который рыжий.
  — А ты не хотел, да? Стал отказываться?
  — Не-е, не отказывался! Как сказал, так я сразу!
  — Значит,   ты   силен   плавать, — бесхитростно   удивился   дядя Яков. — Каланча, брат, широченная река...
  Сашка пожал плечами: вроде ж узкая показалась. Знал бы, что широченная, может, и не поплыл бы. Сашка посмотрел на поблескивающую под луной реку. Сверху она светлая, веселая. А там, в глубине — черная, холодная и очень глубокая. Вспомнил, каким беспомощным одиноким утенком он бултыхался на самой середине реки, я по спине пробежали мурашки.
  — Я только сомов боялся, — схитрил Сашка.
  — Ага! — засмеялся дядя Яков. — Раз  боялся,  значит,  и торопился, а коль торопился, значит, из сил выбился. Правда?
  — Правда, — угрюмо признался Сашка.
  — А так ведь недолго и утонуть, — сказал дядя Яков.
  — Не! — упрямо   мотнул   головой   Сашка. — Все   равно   не   утонул бы!
  — Да почему не утонул бы?
  — У,   а   как   же! — удивился   Сашка.— Значит,   нехай   крутии рыбу воруют,   нехай   шлюпку отнимут,   да?..   Не-ет,   все   равно   доплыл бы!

  ...На рассвете из залива вернулись охранники. Впереди, как на ходулях, вышагивал высокий дядя Федот. За ним устало прихрамывал Прохор Савелич. Задрав кверху нос, он с шумом потянул в себя воздух, весело сказал:
  — Наш Кузьмич уже, кажется, уху состряпал! Слышь, Федоша?
  Это не Кузьмич, а сундук с деньгами! Люблю, окаянного, за усы, но за находчивость — еще больше!
  Федот остановился у костра, подержал над огнем растопыренные пальцы, будто они у него закоченели, глянул на Сашку, уже свернувшегося в клубок, замотавшегося в шубу, спросил Кузьмича:
  — Чего ж хлопца уложил не евши?
  И подошел к «хлопцу», отвернул край шубы, затормошил:
  — Э, хлопчик, вставай!.. Чуешь, вечерять вставай!
  Вокруг котла собрались все: охранники, экипаж «Отважной четверки». Рыбу, вынутую из котла, как и водится у рыбаков, разложили на пучке зеленого камыша. Дядя Яков про себя уже наметил угостить капитана «Четверки»,   Мишку, сазаньей головой — лакомым куском, чтоб не забывал к ним дорожку. Но пока разводил в миске рассол для рыбы, сазанья голова уже «улизнула» из-под рук. Глянул, а Федот сидит перед  Сашкой,  протянув   длинные   ноги,   и   кормит «хлопчика», будто он безрукий.
  — Ну, Федот, ты, как метеор! — засмеялся Кузьмич. — Когда ж ты успел стащить?
  Федот молча разламывал лакомый кусок, окунал в рассол и клал Сашке в рот. Он, наверно, боялся, что «хлопчик» не справится с таким добром, решил помочь ему.
  Сложив руки в подоле, Сашка смотрел на этого угрюмоватого, не складного, но, наверно, очень доброго человека, и уплетал за обе щеки. Еще не успеет проглотить один ломоть, а   Федот уже подносит другой.
  — Открывай пошире, — гудел он добродушным баском.
  Сашка раскрывал рот, а вместе с ним раскрывал и Федот, будто и ему подносили. Ребята смотрели на Кнопика, подталкивали друг друга и тихонько смеялись.
   Кузьмич тоже посмеивался:
  — Ну, теперь это наш парень! Считай, нашего полку прибыло!
  У нас, брат, так, угощаем сазаньей головой лучших людей, чтоб дорогу к нам не забывали.
  Витька прикрыл ладонью распухшую губу, с трудом улыбнулся, сказал:
  — Мы тоже теперь не забудем дорогу! Как заварите уху, дайте нам сигнал, и мы примчимся с ложками.
  Когда от сазаньей головы остались одни косточки, Сашка поднялся, попробовал пальцем живот.
  — Ого! — сказал он. — Тверже лоба стал!
  На западе тонула за камышовыми дебрями луна, а небо на востоке уже вовсю горело в золотисто-розовом зареве. Горел и широкий рукав Каланчи. Над водой клубился легкий туманец, гулко и часто вскидывались сазаны. По ивнякам за речкой звонко перекликались кукушки.
  Накормив Сашку, дядя Федот принес из дежурки старый тулуп и большой брезент, разостлал на траве, сказал:
  — Давайте-ка, ребята, на боковую!
  Потом долго сидел один у котла, хлебал остатки ухи да покрякивал от удовольствия.

ГЛАВА   22

  В субботу Ольга Никитична проводила мужа на работу, сходила на базар и, вернувшись домой, сразу же хотела заняться уборкой комнат. Но на душе была какая-то тревога. Впрочем, эта тревога не покидала ее с тех пор, как сыновья уехали в «далекое плавание». Ольга Никитична не могла найти себе места. Не ладилась работа, все валилось из рук. Мучили вопросы:  «Где они сейчас, эти путешественники? Как они там?»
  Хотелось поговорить с кем-нибудь о детях, но с кем? Вера Борисовна — Витькина мать — на работе. Сходить к Женькиной матери — не хочется: с ней не разговоришься.
  Разыскала письмо, полученное от Мишки из хутора Донского, развела в кухне плиту и, пока подогревалась вода, Ольга Никитична присела почитать. Письмо это она читала много раз — как же иначе! Ведь первое письмо от сына! И всякий раз она открывала его с улыбкой: больно уж замысловато написано!
  «О Кнопике не беспокойся: он с нами, приблудился. Сидит в судне, принайтованный веревками...»
  Это что ж, выходит, привязанный? Вот шутоломные, зачем же привязали парнишку?
  «Впереди ледяные торосы и айсберги...»
  Выдумывают, фантазеры. Откуда ж летом ледяные торосы? И откуда у нас взялись айсберги?..
  А «фантазеры» в это время спали под тулупом крепчайшим сном. Тревожная бессонная ночь дала себя почувствовать. Дядя Яков и остальные охранники не будили их до тех пор, пока они сами не проснулись. А проснулись они только в полдень.
  Поднялись веселые, бодрые. С шутками и смехом вспоминали ночные события, смеялись над Сашкой, потерявшим штаны. Дядя Яков в шутку предлагал ему свои старые:
  — Бери, Сашок, померяй,   авось,  подойдут!   Иначе   как   же ты явишься на раскопки бесштанным?
  Потом Мишка стал расспрашивать дядю Якова, как лучше и надежнее проехать до Недвиговки. Дядя Яков словно обрадовался этому вопросу, засуетился:
  — Значит, так, сынок, слухай и запоминай... Можно через JIaгутник, а можно и заливом до гирла Широкого... Нет, я лучше карту зараз тебе нарисую. Вот только за бумагой сбегаю.
  — Бумага есть, дядя Яша! — вскочил Женька. — И карандаши цветные есть!
  И Женька помчался к шлюпке за тетрадью.
  Склонившись у стола, что под тополями, дядя Яков долго рисовал корту, а ребята сидели тут же  на  траве,  совещались,   каким маршрутом продолжать путь на север:  через Лагутник или заливом.  Решили: «Через Лагутник».
  — Ну  вот,   смотрите  сюда,— сказал  дядя  Яша.— Ежели   заливом, значит,   держитесь   красной   линии.   Ежели   через Лагутник - синей.
  Мишка рассмотрел внимательно карту и весь просиял от радости, такая очень ясная карта ему понравилась.
  И, не дождавшись, пока сварится свежая уха, засобирались в путь.
  Дул легкий южный ветер. Не попутный, а боковой. Но все равно Мишка решил идти под парусом.
  — Пусть «Четверка» привыкает двигаться своим ходом! Нечего на весла надеяться.
  Шлюпка шла медленно, но Мишка то и дело посматривал на карту, чтоб не сбиться с пути.
  Ребята пели песни, смеялись, корчили друг другу смешные ролей. Особенно смешил всех Женька: дурашливо гнусавил песни, гоготал. Витька смеялся с трудом, прикрывая ладонью распухшую губу. Загорел он как-то особенно. Все ребята почернели от солнца, стали похожими на негров, а Витька только порозовел, будто в бане напарился.
  На повороте в Большую Кутерьму им встретился «Смелый», на котором ночью приезжал на шестой пост Шебунин. Мишка вскочи на ноги:
  — Э, братва, «Смелый» шпарит!
  Ребята замахали фуражками:
  — Привет  «Смелому»!.. Гляньте, да он  «морское чудовище»   на буксире тянет!
  В самом деле, «Смелый» вел на буксире байду, отобранную у браконьеров. На байде не было ни ватажника, ни гребцов. Только что-то укрыто толстым слоем зеленого камыша.
  — Рыбу повезли сдавать на рыбзавод, — догадался Витька.

  ... Ночевали в заглохшем ерике близ хутора Рогожкино. Утром Женька сбегал в магазин за хлебом — у него был припрятан рубль на кино. И сразу же подняли парус.
  Канал, впадающий в Лагутник, разыскали без труда. Он оказался узким, извилистым и очень длинным. Длинным, может быть, он показался потому, что идти пришлось на веслах. Ветра здесь совсем не чувствовалось.
  Пока прошли его, устали, захотелось есть. Свежий хлеб Витька решил попридержать. Поэтому, когда остановились на выходе в Лагутник отдохнуть, он предложил «мировецкое» блюдо — тюрю.
  — Ели когда-нибудь? Нет? Ну сейчас попробуете!
  — Такое «мировецкое», как уха? — съехидничал Женька.
  — А вот сейчас приготовлю, скажешь!
  Витька зачерпнул из-за борта полкастрюли воды, наломал в нее полузасохшего хлеба, накрошил луку, посолил.
  — Налетай, кто смелый! — сказал он.
  Тюря оказалась, хоть и не «мировецкой», но довольно вкусной после трудного пути на веслах.
  — Масла б сюда сурепяного, — сокрушался Витька.
  — И без масла не скрипит, — сказал Сашка, черпая большущей поварешкой.
  При входе в Проездной их окликнули:
  — Ну, так подъезжайте ж, путешественники!
  Ребята разом оглянулись и увидели у вербы деда Кешу. Он сидел на уступе берега, расставив около себя веером длинные бамбуковые удилища. Ребята замахали ему фуражками, загалдели.
  — А я вас еще вон где приметил! — заговорил старик, поднимаясь им навстречу. — Слышу, бубонят, смеются. Значит, думаю, наши едут... Ну, подвертайте, хвалитесь.
  Сашка выскочил первым из шлюпки, подбежал к деду Кеше. Тот пригорнул его к себе, похлопал по загорелой спине:
  — Ну, как же, герой, штаны-то хоть поймал свои? Али так в Каланче и остались?
  Ребята удивленно переглянулись.
  — Откуда вы про штаны знаете? — спросил Мишка.
  — Э-э, парень! — засмеялся дед Кеша. — Худая слава  лежит,   а добрая бегом бежит! Все знаю! С Шебуниным-то я сегодня виделся— он и рассказал, как   все   было.   Азовские   атаманы,   говорит,  отличились.
  Посидели не больше часа, и Мишка вдруг заторопился:
  — Время терять не будем! Подъем!
  Подняли парус. «Отважная четверка» тронулась. Мишка помахал фуражкой Викентию Софронычу:
  — В путь-дорогу дальнюю! До свиданья, дедушка!
  Парус вздулся под свежим ветерком, и шлюпка, чуть накренившись, заскользила по легкой волне в Проездной ерик.

Азов.  1966—1967