НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ НИКОЛАЕВ
(9. 05. 1911 – 5.05. 1993)

    Н. НиколаевСемикаракорская журналистка Татьяна Кулинич в очерке о своём земляке Николае Михайловиче Николаеве «Любовь ко всему живому» приводит очень выразительную подробность: пятого августа 2014 года на аукционе редких  изданий был продан один из последних экземпляров книги Н. Николаева «Случай на Маныче». 
    Автор увлекательных рассказов о природе Николай Михайлович Николаев прошёл дорогами войны. «Манычский учитель, а в годы  Великой Отечественной войны офицер – фронтовик, Николай Николаев, шагая сквозь пожары и разгул смерти, сохранил в сердце любовь ко всему живому, а давнее общение с юными своими питомцами – школьниками властно продиктовало желание написать для них,  для детей о том, что в гармоничном единстве составляет нетленную красоту земли». (Виталий  Закруткин).
     Добавим,  что не только сохранил, но и пестовал, копил  в себе все четыре фронтовых года это чувство любви к живому и животворящему, истосковавшись  в неистовости смертей и страданий войны по тихому счастью общения с природой,  испытывая жгучую потребность  видеть рядом и вокруг себя мирных людей, живущих заботами созидательного  послевоенного, пусть и нелёгкого, быта. Он устал  воспринимать холмы и курганы как высоты, с которых надо смести противника, а  реки, речки - как водные преграды, которые приказано форсировать; ожидать опасности, таящейся в складках местности, за деревьями, в зарослях кустарника, безмерно устал видеть поля, засеянные не хлебами, а минами. И бывший  фронтовой журналист начал писать именно для детей, а для них, по определению, надо писать как для взрослых, только лучше.
     До появления первого персонального сборника Николай Михайлович заявил о себе в 1969 году тремя рассказами в коллективном сборнике  «Гордый Арсой»: «Одуванчик», «Рыжик», «Журка». А в 1975 году в Ростиздате  вышел ещё один коллективный сборник рассказов донских  прозаиков «Умная цапля», в котором Н. Николаев был представлен восемью рассказами, это больше, чем у любого другого  участника сборника.  Они равно интересны читателю самого широкого возрастного спектра и достойно продолжают и пополняют ряд лучших рыбацких  и охотничьих рассказов, начатый  прославленными русскими и советскими прозаиками.
     Стыдно признаться, но мы, азовчане,  не  знаем такого писателя  - Николая Михайловича Николаева. Он не был уроженцем нашего города, но прожил в нём не один год вначале на улице Спортивной, 57, а позднее по адресу улица Мира, 5.
   Он нередко публиковался в «Красном Приазовье». В 1992 и в 1993 годах, последних годах его жизни, были напечатаны рассказы «Ведьма» и «Добрый человек». В 1996 году, уже посмертно, в первом выпуске книги «Незабываемые годы» составители  поместили его фронтовой материал «Вперёд, на Берлин!» как драгоценное свидетельство участника и очевидца подвигов советских воинов в последние дни и часы войны.
   Известная азовская журналистка Надежда Щербина работала в те годы в «Красном Приазовье» и не только хорошо помнит супругов Николаевых; она нередко бывала у них в гостях и хранит в своей библиотеке книгу Николая Михайловича «Случай на Маныче» с дарственной надписью: «Надежде Михайловне Щербиной от автора на добрую память, для чтения детям». Редакция помогала овдовевшей Евдокии Трифоновне  в организации похорон мужа и впоследствии не оставляла её без внимания и заботы. Могила фронтового журналиста и писателя находится на общем азовском кладбище - тогда в городе ещё не было отдельного кладбища для ветеранов. Третьего июня 2009 года ушла из жизни и Евдокия Трифоновна.  
    В автобиографии  Николай Николаев изложил основные вехи своей жизни. Появился он на свет  девятого мая 1911 года в семье крестьян – бедняков Николаевых Михаила Дмитриевича, 1880 г. рождения, и Людмилы Ивановны, 1885 г. рождения, в хуторе с неожиданным для тех лет названием Свобода  Весёловского  района Ростовской области. Типичная судьба детей в бедной крестьянской семье: из восьми малолетних Николаевых пятеро умерли от голода и болезней. Двое его старших братьев, Павел 1904 года, и Василий, 1907 года, на момент написания автобиографии, т.е. в 1957 году, работали шоферами и проживали соответственно в станице Семикаракорской и в хуторе Весёлый Ростовской области.  Отец, будённовец, погиб в Гражданскую в 1918 году, а мать, колхозница, умерла в 1936.
    В шестнадцать лет Николай  окончил школу крестьянской молодёжи, а затем курсы по подготовке в вуз. С января 1928 года по сентябрь 1929 он – счетовод в Весёловском райполеводсоюзе, успел поработать и в правлении колхоза «Серп и молот».
    Всё в том же  месяце 1929 года у него - уже иное трудовое амплуа, которое надолго стало его ведущей жизненной ролью: теперь он сам - учитель Весёловской вечерней школы для взрослых. Это был год практической подготовки к нелёгкому учительскому труду. С сентября 1930 года  Николай из обучающих вновь  оказывается – по своей воле - «в чину учимых». Он поступает в Северо – Кавказский индустриально – педагогический институт в Ростове – на – Дону, чтобы  постичь теоретические премудрости педагогической профессии. В 1933 году с институтским дипломом, дающим ему право преподавания русского языка и литературы в техникумах, рабфаках, школах ФЗУ и фабрично – заводских семилетках, становится преподавателем русского языка и литературы в 8 - х – 10 - х классах образцовой средней школы станицы Павловской Краснодарского края.  В должности учителя и заведующего учебной частью этой школы он работал  вплоть до призыва в Советскую Армию 16 октября 1941 года. 
    На фронт  Николай Михайлович Николаев  призван был осенью 1941 года и войну закончил  в покорённом Берлине в день Победы, который совпал с днём его рождения.  С той поры и на всю оставшуюся жизнь его личный праздник слился с праздником всего народа, всего мира. О лучшем подарке для него и мечтать, пожалуй, невозможно.
     Начинается его фронтовая биография. Через четыре дня после мобилизации, с 20 октября 1941 по октябрь 1942 года он  - заместитель начальника штаба 1545 сапёрного батальона 25 сапёрной бригады  8 –й сапёрной армии Южного фронта, а с октября 1942 по январь 1943 года Николаев в той же должности в 1582 сапёрном батальоне той же бригады и той же армии, но теперь уже в Северной группе войск Закавказского военного округа. Эта сапёрная армия была только – только создана.  13 октября 1941 года  по постановлению ГКО в воюющей стране были сформированы десять таких армий. Каждая  состояла из двух – четырёх сапёрных бригад, в  бригаде насчитывалось до девятнадцати сапёрных батальонов. В них устанавливался двенадцатичасовой рабочий день: десять часов отводилось для ведения оборонительных работ, а два часа – на изучение подрывного дела. Восьмая армия, в которую был призван Николай Николаев, формировалась в Сальске, недалеко от родных мест. Она  отличалась от других сапёрных армий тем, что в ней по инициативе и под руководством легендарного мастера диверсионной работы полковника  Ильи Старинова, «дедушки советского спецназа», было создано четыре (по другим источникам пять) учебных батальона, личный состав которых обучался минно – подрывному делу по спецпрограмме.
   После полученной  24 декабря 1942 года контузии Николаю Михайловичу пришлось долго отлёживаться  в полевых госпиталях Изберга (Избербаш) и Махач – Калы в Дагестанской АССР, а в конце марта перейти на журналистскую работу литературным сотрудником газеты «Суворовский натиск» Степного фронта, переименованного в октябре 1943 года во Второй Украинский. Пригодилось его филологическое образование. Газета фронта находилась ещё в стадии становления. Первый номер её вышел 22 мая 1943 года в полевой типографии в селе Рыкань близ Воронежа. Как пишут историки  «Суворовского натиска», «военные корреспонденты газеты шли в наступление вместе с воинами…все без исключения работники редакции были награждены орденами и медалями, причём некоторые двумя – тремя государственными наградами».  В сентябре 1943 года новое назначение – ответственным секретарём газеты « Сталинская гвардия» 94 – й гвардейской дивизии Второго Украинского и Первого Белорусского фронтов, где он служил и после окончания войны в покорённой Германии до сентября 1949 года. Потом были газеты « За честь Родины»,  «Гвардейское знамя», «Ленинское знамя», «Советский танкист», «Советский патриот».
    Николаева вполне можно было бы назвать  везунчиком: четыре года на фронте - и вернулся живым, ни единой царапины, «не считая» серьёзной контузии. Грудь в наградах: орден «Отечественной войны» Второй степени, два ордена «Красной Звезды», шесть медалей и в их числе: «За боевые заслуги», «За освобождение Кавказа», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», десять благодарностей от Верховного Главнокомандующего. По его наградам можно отслеживать  маршрут  движения Советской Армии на Запад. 
    Однако в 1957 году, после шестнадцати лет в рядах Вооружённых Сил, Николай Николаев врачебной комиссией был  признан «негодным к военной службе в мирное время и ограниченно годным второй степени в военное время». Этот документ - «Свидетельство о болезни»,-  на двух машинописных страницах  почти без просветов обстоятельно описал многочисленные проблемы со здоровьем у мужчины сорока шести лет, то есть в возрасте расцвета.  На пике лет при росте 180 см он весил всего 66 килограммов. И это была не самая большая беда.  Исчерпывающее объяснение такого критического состояния дано в заключительной формулировке «Решения окружной военно – врачебной комиссии ЗакВо»: «Связано с пребыванием на фронте». И тут ничего ни прибавить и ни убавить.
    Работать в дивизионке  - значит, всегда находиться на передовой.  Как и солдаты, журналисты шли в атаку, делили с ними  по – братски тяготы фронтовой жизни, сидели в одних окопах и блиндажах. Но задача журналистов воевать прежде всего пером, рассказывать о ратной жизни и подвигах воинов. По возвращении с редакционного задания предстояло ещё написать об увиденном, найти самые нужные слова для этого, успеть в номер, ухитриться в срок выпустить газету, чтобы она вовремя попала к бойцам. О фронтовых журналистах,  о том, как им приходилось на передовой, написано очень мало, потому что не о себе они писали. А о них писать было некому. И всё же некоторые свидетельства этой сверхнапряжённой работы обнаруживаются в официальных бумагах. В наградном листе, представляющем гвардии старшего лейтенанта Николаева Николая Михайловича к ордену Красной Звезды, сказано: «Товарищ Николаев, работая ответственным  секретарём редакции, проявил исключительную самоотверженность, работая по выпуску газеты, без устали, целыми сутками, совмещая одновременно обязанности радиста и корректора. А когда в районе Дубоссары в типографии заболел печатник и газете грозил срыв, Николаев лично стал у печатной машины и в течение ночи отпечатал газету. Он организовал вокруг газеты крепкий военкоровский актив, держит с ним тесную связь. Кроме того, лично написал ряд боевых корреспонденций и очерков о героях дивизии, которые воодушевляли воинов на боевые подвиги и содействовали разгрому врага».Автограф
   В таком режиме Николаеву и другим военным журналистам работалось  до самой Победы. И когда напряжение отпустило, подавляемые недуги вырвались на волю. Организм отреагировал на запредельную усталость и тяжкий груз повседневной ответственности резким ухудшением здоровья. Оттаивал постепенно в общении с природой и детьми. После армии семь лет работал ответственным секретарём газеты Весёловского района  « За орошаемое земледелие», помощником  первого секретаря Весёловского райкома партии, учителем  Весёловской школы Семикаракорского района.
  Он был отличным офицером и журналистом. В очередной аттестации гвардии капитана Николая Николаева, секретаря редакции газеты «Сталинская гвардия» 94 Гвардейской стрелковой Звенигородско – Берлинской ордена Суворова дивизии он характеризуется как «образованный культурный и знающий своё дело офицер. Газетное дело знает хорошо и любит его, трудолюбив и инициативен в работе, энергичен и исполнителен…Дисциплинирован, пользуется хорошим авторитетом, к подчинённым требователен». «Занимаемой должности вполне соответствует, заслуживает дальнейшего продвижения по службе» - это уже из Служебной характеристики.
   Ещё из одной аттестации на заместителя редактора газеты «За честь Родины» 207 стрелковой  Померанской ордена Суворова дивизии гвардии майора Николаева Николая Михайловича: «…С обязанностями…справляется хорошо. Газетное дело знает и любит, как журналист подготовлен хорошо…  Старается сделать газету массовой, живой, популярной. Активно работает с военкорами…  Среди офицеров Управления дивизии пользуется заслуженным авторитетом… Может быть выдвинут редактором дивизионной газеты».
  О супруге Николая Михайловича Евдокии Трифоновне и сыновьях Николае и Валерии рассказала Клавдия Фёдоровна Тенитилова. В 1997 году она поселилась в квартире по улице Мира на одной площадке с вдовой Николая Михайловича и вскоре стала её подругой. Жила Евдокия Трифоновна после кончины мужа одиноко: старший сын с семьёй - в Элисте, а младший, Валерий, родившийся в 1948 году, - в Москве. Похоронив мать и продав квартиру, они, по свидетельству соседки, больше здесь не появлялись. Во всяком случае, она их больше не видела. Со слов Клавдии Фёдоровны, Евдокия Трифоновна  была человеком очень организованным и дисциплинированным: по утрам – зарядка, в жаркое время года  - ледяной душ, ежедневные пробежки вокруг дома, регулярные двухчасовые выходы на Петровский бульвар - подышать. Человек она была исключительно душевный и добрый, ни одного худого  слова ни о ком от неё никто не слышал. Её все любили в подъезде и доме. Но когда дело было принципиального  свойства, бывшая учительница истории умела быть такой же твердой, как и её муж. Случилось так, что с могилы Николая Михайловича какими – то подонками  был похищен поставленный ею и детьми гранитный памятник. Она собрала всю свою волю, настойчивость и добилась того, чтобы был установлен новый памятник мужу - фронтовику.
    В автобиографиях не предусмотрен ответ на вопрос, чем в своей жизни больше всего гордится автор собственного жизнеописания. А если бы такое было принято,  Николаю Николаеву нашлось бы что сказать: и о стремлении пытливого крестьянского сына к грамоте и знаниям, о своей учительской работе, о своей честной журналистской службе на фронте и в мирной жизни и о замечательных рассказах  о природе, с любовью написанных для детей, и о редкой журналистской удаче – ему, одному из немногих фронтовых корреспондентов, выпала возможность  присутствовать на историческом акте капитуляции разгромленной Германии в Карлсхорсте  и  ещё о многом – многом. Но нет, наверняка не сказал бы. Очень скромным человеком был он. Вот потому о нём и за него обязаны сказать мы.
    Умер фронтовик 5 мая 1993 года, за несколько дней до своего дня рождения и до очередной годовщины Великой Победы.


Хидекель, Б. Николай Михайлович Николаев //Незабывемые годы. 1941 – 1945. Кн. 8 /гл.ред. А.Ф. Негодаев. – Азов: АзовПечать, 2015. – С.525-533.

 РАССКАЗЫ О ПРИРОДЕ

 ОДУВАНЧИКГордый Арсой

   В тот год сугробы на улицах были выше роста человеческого. Морозы такие давили, что воробьи, вылетавшие из-под стрех, ледяшками на снег бухались. Целыми днями сидели мы в хате на большой русской печи, боясь показать нос на улицу. Нас было четыре брата-погодка. Прижавшись к теплым кирпичам, часами рассказывали мы друг другу сказки, изменяя их как вздумается. И каждый старался придумать что-либо пострашнее.
 Ночи зимние длинные-предлинные. Свистит на улице завируха, поскрипывают ставни, а мы лежим, фантазируем, победы одерживаем над злыми силами.
   В одну из таких ночей, когда брат Паша рассказывал про страшного людоеда, в темноте вдруг послышалось: —Пи-и-ик! Пи-и-ик! Пи-и-ик!
    Мы в ужасе притихли.
    — Что это?
       Заворочалась мать на топчане:
    — Перестаньте дурить. Спать пора!
    А оно снова:  — Пи-и-к! Пи-и-ик! Пи-и-ик!
   — Я кому сказала, замолчите! — уже громче повторяет мать. Но и на этот раз писк не прекратился. Мать поднялась, скрутила из полотенца жгут да на печь. И тут только поняла, что мы не виноваты. Зажгла каганец, посветила, но ничего не увидела. Тогда она запустила руку в высокую кубышку, что с солью стояла у теплой печной трубы, и воскликнула:
    — Так вот кто пипикает!
  В кубышке сидел совсем еще мокренький цыпленок, а рядом — две яичные скорлупки. Обрадовались мы несказанно! Мать посадила пискуна в мою шапку из заячьей шкурки. Накрыла теплым платком да и пристроила у теплого дымохода. К утру цыпленок обсох и стал беленьким да пушистым. Посадишь на ладонь, а он, как одуванчик, покачивается, кажется, дунь на него — разлетится. Мы и назвали его Одуванчиком.
    Страшно было: на дворе земля от мороза трескается, будто кто из ружья палит, а у нас цыпленок по печи, по нашим животам разгуливает.
   Много принес он нам радости. Каждый день мы добровольно от своих кусочков хлеба отламывали дли него крошки. И он ручным стал. Всюду бегал за нами.
   К весне превратился Одуванчик в красивую белоснежную курочку. Летом курочка стала яйца нести, затем заквохтала, на гнездо села. Через три недели вывела шестнадцать маленьких белоснежных цыплят. И стала заботливой матерью, да такой сердитой, что кошки на глаза боялись показаться. 

ЛЮБОПЫТНАЯ СОВА

   В Приманычье издавна водится много сов. Птицы эти боятся солнца. Едва оно появится на горизонте, они исчезают, прячутся в балках, овражках, кустарнике, густой траве. С наступлением сумерек, в пасмурные дни они носятся над землей, охотятся на грызунов.
     Идешь, бывало, по лугу с ружьем, залюбуешься сиреневым цветеньем кирмека, пестротой диких цветов. Из-под ног как порхнет большущая серая птица, громко щелкнет крыльями. Вздрогнешь от неожиданности, ружье вскинешь, а затем стоишь и любуешься, как она, шарахаясь из стороны в сторону, с изумительной легкостью, бесшумно, как тень, начнет описывать круги вокруг тебя.
     Когда же наступит зима, пушистый снег сплошь окутает землю, совы целыми колониями переселяются к жилью.
  На МанычеС наступлением вечера они усаживаются на крышах скотных сараев, на изгородях и часами сохраняют неподвижность. Какой-то суровостью, угрюмостью облика они всегда напоминали нам богомолок, монахинь. Мы и называли их монашками.
   Играют ли ребятишки в снежки, борются ли, катаются с горки на санках, а совы пристально смотрят желтыми немигающими глазами.
   Любопытство птиц до того велико, что они забывают об осторожности. И нам не раз удавалось ловить их. А делали мы это так. Заметим, какая из птиц сидит ниже других на колышке плетня или забора, и начнем плясать на снегу, выделывать замысловатые коленца. Бренчим на балалайках. Что-то вроде концерта устраиваем.
    Замрет сова. Ее круглые лупастые глаза ловят каждое наше движение. А в это время паренек, заранее спрятавшийся за скирдой сена или за сараем, начнет осторожно подкрадываться с противоположной стороны. Чем живее мы пляшем, тем сильнее сова таращится. И в этот-то момент подкравшийся хватает ее сразу за обе ноги. Рванется птица, но поздно.
    Как-то поймали большую ушастую сову. Торчащие у нее на ушах перышки походили на рожки. Она била крыльями, сычала, щелкала клювом, характер свой показывала.
Чтобы наметить птицу, остригли перышки на одном ушке, к лапе привязали красную тряпочку и отпустили.
    - Ну, думаем, теперь она за тридевять земель улетит. Но ошиблись. На другой же день меченая птица вновь сидела на изгороди. Только смешно выглядела с одним ушком.
    При нашем приближении она взлетела на самый высокий кол, стала беспокойно вертеть головой.
    И настороженным взглядом, и своим беспокойным движением, казалось, говорила нам:
    - Ну, что, озорники? Думали, испугаюсь вас? Как бы не так! Теперь я ученая, голыми руками не возьмете!
    Снова поймать ее так и не удалось.

УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПАРОМЩИКИ

   Чаще всего мы рыбачили с Ленькой у Желтого яра. Бережок там обрывистый, дно твердое. Рыба стаями ходит. Закинешь удочку – сразу клюет. Но нам хотелось такое место отыскать, где только крупная рыба водится. Разузнали, что ловить надо у Рейдина тока, в камышах. Загорелись мы.
   Вечером нарыли червей под загатой, соорудили длиннющие куканы. А ночью, едва поднялась луна, вышли за хутор и пошли по берегу у самой воды. Ветра, казалось, не было, а прибрежные камыши так шарахались, что ледяные мурашки по спине пробегали.
  Добрались задолго до рассвета. Нашли крутой бережок на изгибе. Забросили донки. Первого сазанчика в две ладони выхватил Леня, а потом уж мы не успевали червяков на крючки насаживать.
   Но вот справа от нас в прибрежных камышах что-то плюхнулось, раз, другой. Будто кто с обрыва камни бросил.
   — Слышишь? Сазаны, — говорит Леня. — Икру мечут.
   — Рыба икру мечет по солнышку, — повторяю слова старого рыбака деда Никифора. — Сейчас рановато.
  Однако что-то снова бултыхнулось. Я приподнялся на цыпочки и замер. Из камышовой кулиги плыла здоровенная крыса. За собой она волокла что-то громоздкое. Наконец я разглядел: четвероногая пловчиха тащила круглую лепешку-кизяк величиной с мою кепку, а на нем, как на пароме, разместилась целая семейка. Старая крыса, сидя, держалась зубами за хвост плывущей. К ней прижались четыре совсем еще маленьких крысенка. Они с боязнью озирались по сторонам. Этот необычный паром плыл к середине реки, на быстрину. Вскоре течение подхватило его и понесло.
   Забыв обо всем, мы с раскрытыми ртами глядели на странных путешественников. Затем пустились по берегу. Хотелось догнать, увидеть, что будет дальше.
  За крутым коленом реки «плот» приблизился к отмели. Кизяк подбрасывало волной. Крысы спрыгнули на мелководье, выскочили на противоположный берег, отряхнулись и скрылись в луговой траве. Вот это паромщики!

ХИТРУНЬЯ

   Рисовое поле тянулось вдоль самотечного канала. Оно делилось на участки, окаймленные рвами, залитыми водой. Густой бледно-зеленый рис уже выбрасывал на упругих стрелках метелки.
   На обочине, у земляного вала, по которому шли мы, успели подняться пышные кусты сорняка-просянки, редкой стежкой тянулся спутник заливных полей —низкорослый камыш с широкими стреловидными листьями.
    — Гляди! Что это? — воскликнул дружок мой, Саша.
  И я увидел быстро-быстро бегущее существо. Оно мчалось впереди, прямо по лужицам. За сверкающими брызгами трудно было разглядеть, кто это. В конце поля беглец подскочил к камышовым кустам и исчез.
    Положив на землю удочки, сетчатый садок с рыбой, мы стали осматривать кочки, кустики, лужицы.
    — Куда ж эта зверюшка делась? — дивился Саша.
    Вскоре я заметил обломанную камышинку, с которой ниспадал пучок листьев. Наряду с зелеными, были и какие-то бурые, не ко времени увядшие. Подойдя ближе, увидел зеленый фосфорический огонек. Затем — второй, точно такой же. И понял: на меня устремлены немигающие глаза птицы. У «кустика» была странная зеленая ножка.
    Движением руки подозвал Сашу, попросил стоять и помахивать кепкой. Сам зашел с противоположной стороны и, притянув меж камышами руку, схватил птицу.
  Это была совсем еще молодая болотная выпь. Она не крупнее голубя, но на длинных ногах, с вытянутой искривленной шеей, острым и тоже зеленым клювом. Выпь не умела летать, хотя отчаянно трепыхалась.
    Посадив птицу под рубаху, я сломил несколько камышинок, и мы поспешили домой.
    Поглазеть на диковинную птаху сбежались ребятишки.
    Воткнув в землю посреди двора камышинки, я выпустил выпь. Она стремительно, как маленький страус, обежала двор вдоль изгороди. Увидев камышинки, подбежала, стала рядом, подобрала одну ножку, вытянула вверх шею и клюв, распушила перья и застыла, как куст, в мертвой стойке. Лишь глаза горели, как два зеленых светлячка.
    — Ну и хитрунья! И кто ее всему этому научил? — дивились ребята.

МЫШЬ-МАЛЮТКАСлучай на Маныче

    Лежал я в засесте у плёса среди густой озёрной заросли, ждал зорьку. Подо мной – сухой камышовый настил.
   Вечер был настолько тих, что даже беспокойный камыш будто притаился, прислушался. Вода застыла, как стекло. Её зеркальную поверхность рябили лишь комары-водомеры. Они на длинных ногах, как лыжники, носились во всех направлениях.
    Иногда у самого засеста, быстро работая веслоножками, выныривал жук-плавунец. Он выпускал пузырики, запасался свежим воздухом и вновь исчезал. Несколько чёрных головастиков гонялись за личинками комаров. Через лежащую на отмели стрелку чакана, пульсируя всем телом, переползала пиявка.
    Справа послышался шорох. Среди бурых корневищ заросли суетилась малюсенькая мышка. Она переворачивала опавшие сухие листья, что-то искала среди водорослей. Затем села, умылась тоненькими лапками и вдруг, будто вспомнив что-то, стала быстро карабкаться вверх по камышинке.
     – Куда же это она?
   На двухметровой высоте мышь-малютка затерялась. Присмотрелся. В гущине листьев на стебле – гнёздышко: плотный тёмно-серый шарик не более кулака. Сбоку темнеет небольшое отверстие.
   Чьё же это жилище? Камышовки? Но ведь её гнездо открыто сверху. Видно, славки-портного. Но как искусно сделано!
    Снова показалась мышка. Она посидела на гнёздышке, поглядела в небо и, заметив летящую чайку, стремительно опустилась к воде, затерялась в корневищах.
   Всё это заинтересовало меня. Стволом ружья нагибаю камышинку. Вот он, удивительный домик безвестного строителя.
   Каково же было моё изумление, когда из гнёздышка вытряхнул я на ладонь не птенцов славки-портного, а четырёх совсем крохотных ещё голеньких мышат.
     Так вот зачем на такую высоту взбиралась мышь-малютка!
    Материнская любовь подсказала ей, где соорудить домик, чтобы во время бурь его не захлестнуло водой, чтобы поющие ветры, качая камыши, баюкали её детей, как в зыбке.
   Положив малышей на их мягкую постель, я бережно отпустил камышинку. Гнёздышко оказалось на прежнем месте. А я подумал: «Подрастут эти беспомощные зверушки, начнут самостоятельную жизнь, но вспомнят ли они когда-либо о своей заботливой матери?»

СЛУЧАЙ НА МАНЫЧЕ

   Шалый ветер облизывал лёд. Позёмка швыряла в лица холодное крошево. Заиндевелые рыбаки, приплясывая, сматывали удочки. Одни, потирая носы, торопились домой, другие – в охотничий домик.
     Вскоре остались на реке лишь мы с Аркадием Ивановичем, юристом, горожанином.
   На нас – меховые ушанки, полушубки, валенки. Но мороз ухищрялся запускать ледяные иголки за воротник, пощипывал щёки. Мы бы тоже давно ушли, но, к удивлению, и в такую погоду брался на мясо окунь. Да ещё как жадно заглатывал наживу!
    – Аркадий Иванович, – говорю я, – всю рыбу не переловишь, не пойти ли и нам... почаёвничаем...
    – А удочки?
    – Что с ними? Постоят. А что попадётся – не сорвётся.
    – И то правда.
   В охотничьем домике мы разомлели. После чая глаза закрывались. Из соседней комнаты доносился храп. Там, нахлебавшись ухи, рыбаки, по охотничьему выражению, «хоря давили».
    – Нет, брат, нежиться не время. Не за этим приехали, – осуждающе бросил Аркадий Иванович.
    И мы стали облачаться в меховые доспехи.
    Когда подошли к лункам, с удивлением поглядели друг на друга. Удочки на льду. Запутаны, оборваны. На крючках – головки от окуней.
   – Хулиганство! Кто это сделал? За такое художество пятнадцати суток мало! – возмущался приятель. – Ишь, ловкач!
     Мы привели в порядок снасти, а Аркадий Иванович не унимался:
    – Завтра – на новое место. К камышам. Там затишье, и от хулиганов подальше.
   Утром мы до пота высверливали, долбили во льду новые лунки. Ровным рядком ставили коротенькие удилища вдоль камышовой стены, надёжно втыкали в выбитые ломиком гнёзда.
    Не успел я наживить последний крючок, как Аркадий Иванович выхватил из лунки чернополосого судака. Лицо его просияло. Он взвесил рыбину на ладони.
     – Что я тебе говорил: вот она где! В корневищах...
   Вскоре и у меня заклевало. А ветер свирепел. Сухие камыши ходуном ходили, высвистывали на разные лады. Коченели руки. Я хотел уже предложить напарнику обогреться, как вдруг он сам:
     – А не пойти ли нам на часок. Я что-то того...
     – Можно, – согласился я.
     И мы заторопились в домик. По дороге Аркадий Иванович сказал:
     – Поглядывать бы надо. У меня в рюкзаке бинокль.
    С мороза мы с таким аппетитом уплетали колбасу и бычки в томате, казалось, ничего вкуснее не придумаешь, а подогретое на плите молоко было живительным бальзамом.
    Пока я с молоком управлялся, Аркадий Иванович выглянул в окно и ахнул:
    – Опять грабят!
    Мы одевались, как по тревоге. Со всех ног бросились под яр.
    – Забегай слева, через камыши, я по-над яром! – на ходу кричал приятель. – Сцапаем голубчика!
    У меня от бега и от волнения спина взмокла. Через густые камыши я стал пробираться осторожно, шагом, хотя от ветра всё кругом трещало.
   И вдруг я увидел: у наших удочек орудует лисица. Ухватив зубами удилище, она пятится назад. И вот на льду затрепыхался судак. Откуда ни возьмись, появилась вторая лиса, более пушистая, с чёрными ушами, подпалиной на хребте и кончике хвоста. Сцапав рыбу, стала жадно уплетать её. Это был лисовин.
    Рыжая лисица не удивилась такой бесцеремонности. Она ухватила и поволокла очередное удилище. Когда на льду забился окунь, она скакнула и впилась в него зубами.
     Заложив пальцы в рот, я свистнул. Грабители встрепенулись. Лисовин взмахнул хвостом – только его и видели. А рыжая «рыбачка» оглянулась, повертела головой и, ничего не увидев, на всякий случай припала животом ко льду да так и поползла в камыши. Прежде чем скрыться, она ещё раз оглянулась: видно, хотелось узнать, кто же помешал её вкусному завтраку.
     Когда мы подошли к лункам, Аркадий Иванович набросился на меня:
     – Зачем свистел?
     – Чтоб страху нагнать грабителям.
    – Эх, ты! Как бы я дорого дал, чтобы ещё раз увидеть подобное! Подумать только! Тридцать лет рыбачу, а вот такое – впервые!

ЭТО БЫЛО В 1945 ГОДУ

   Николай Михайлович Николаев родился 9 мая 1911 года. Свой день рождения в 1945 году он праздновал на развалинах рейхстага. Всю войну прошёл Н.М. Николаев военным корреспондентом, записывал и запоминал мгновения и эпизоды фронтовых будней.
     Николай Михайлович ушёл из жизни 4 мая пять лет назад. В память о нашем коллеге мы публикуем его заметки из фронтового блокнота.

Первый залп по БерлинуШтурм

    Одер остался позади. Гвардейцы-артиллеристы подразделения гвардии майора Кузьмина и гвардии капитана Манукова, заняв огневую позицию, подготовились к бою. К орудиям были подвезены ящики со снарядами. На каждом из них надпись: «На Берлин!», «Для залпа по Берлину!», «Подарок Гитлеру!».
   7 часов утра 21 апреля 1945 года. Расчёты орудий подготовились к бою. Торжественные минуты ожидания команды переполнили радостью сердца воинов.
    - Вот оно, логово фашистского зверя!
 В дымке тумана маячат многоэтажные дома Берлина, причинившего столько горя народам Европы и нашей Родине.
    - Наступил час возмездия, - думал каждый.
    В 7 часов 30 минут у орудий появился офицер Скоростянов.
    - Гвардейцы, сейчас дадим первый залп по Берлину, - сказал он. – Цельтесь вернее!
     - Огонь! - прозвучала команда.
   Казалось, дрогнула земля. Гром выстрелов прокатился вправо и влево. Облака дыма окутали всё. Но залпы следовали одни за другим.
    Затем батареи в шахматном порядке стали выдвигаться вперёд и занимали всё новые и новые огневые позиции.
   Неудержим был этот порыв вперёд, к городу, который породил кровопролитную войну и до которого мы через тысячи смертей, через реки крови шли почти четыре года!
    …И вот фашистские укрепления разрушены. Землю устилают тысячи гитлеровских трупов. Гвардейцы завязали бой в районе Лихтенберга. Наши стрелки ворвались на окраину немецкой столицы.
    Выбивая фашистов из домов и подвалов, воины гвардии капитана Героя Советского Союза Вовченко и гвардии капитана Киселева шаг за шагом с жестокими боями продвигались вперёд. Героизм был поистине массовым.
    Парторг роты Алексей Кузнецов, видя, что идти в лобовую атаку на доты нельзя, взял группу бойцов, скрытно обошёл узел вражеского сопротивления и внезапно ударил по фашистам с тыла. Его поддержали роты, идущие с фронта, и укрепление было взято.
     В бою отличился гвардеец Козуб. Он заметил замаскировавшегося гитлеровца, который целился фаустпатроном в наш командирский танк. Меткой очередью из автомата гвардеец сразил его.

Клич сержанта

   На подступах к Берлину подразделение гвардии капитана Кузина натолкнулось на огневые точки врага. Гитлеровские  пулемётчики вели огонь поочерёдно. Гвардейцы залегли. Под градом пуль нельзя было головы поднять.
      Но вот все услышали клич сержанта Казарина:
      - Гвардейцы! Перед нами Берлин! Вперёд, к победе!
      Он первым оторвался от земли. За ним молниеносно поднялось всё подразделение.
      - Вперёд, на Берлин! – неслось по цепи.
      Гвардейцы открыли огонь по врагу и прижали его к земле.
      Вдруг вражеская пуля пробила ногу сержанта Казарина. Обливаясь кровью, гвардеец продолжал идти.
      - Товарищ сержант, вы ранены! – крикнул кто-то из бойцов.
      - У меня ещё много сил. Вперёд, друзья! – крикнул он.
     Вторая пуля поразила его в плечо. Но сержант продолжал идти. Увлечённые его удалью и презрением к смерти, воины ворвались во вражеские траншеи. В ход пошли гранаты. Гитлеровцы дрогнули и стали отходить. И в этот момент третья пуля пробила Казарину руку. Однако он не покидал поля боя. Тогда командир взвода приказал отвести израненного героя в медпункт. Уходя, гвардеец крикнул: - Вперёд, друзья! Берлин близко!

Красное знамя звало к победе

   На окраине Берлина гитлеровцы превратили в сильный узел сопротивления крупный сахарный завод. Продвигаться было невозможно. Тогда наши пулемётчики Владимир Ахаченок и Иван Лысюк через груды развалин пробрались во фланг врагу и своим огнём вывели из строя пять его пулемётных точек. По их сигналу и под прикоытием огня наши стрелки сделали бросок вперёд и ворвались на территорию завода.
    Вскоре сержант Егор Рожков водрузил на крыше заводского здания Красное знамя. Оно трепетало на ветру, как огромное пламя и звало к последнему броску, к центру фашистского логова.

У рейхстага

    Всё более плотным кольцом окружали наши воины рейхстаг. Засевшие в нём и в дотах эсесовцы сопротивлялись ожесточённо. Они вели пулемётный огонь с крыш, чердаков, из окон всех этажей. Однако наши артиллеристы и миномётчики точно поражали врага.
    Много раз пытались воины начать атаку, но попадали под ливень огня. И снова начиналась артподготовка.
    Среди атакующих воинов появились два моряка. Они поднялись в атаку в числе первых. Когда уже оставалось до рейхстага не более 30 метров, один балтиец был сражён насмерть. Его товарищ бросился к нему на помощь, а когда убедился, что тот мёртв, достал из кармана платок, окрасил его кровью товарища и бросился к рейхстагу. Ему удалось добежать до колонн. Прячась за ними, он вёл огонь из автомата по окнам, затем бросился к парадной двери и привязал к железной решётке окровавленный платок друга и тут был смертельно ранен.
    В это же время группе бойцов офицера Самсонова удалось ворваться в рейхстаг. Они гранатами и автоматным огнём прокладывали дорогу с одного этажа на другой и вскоре очутились на чердаке, а затем на исковерканной взрывами крыше.  Двум солдатам – Михаилу Егорову и Мелитону Кантария удалось взобраться по искорёженному каркасу на купол. И вскоре над Берлином затрепыхалось Красное знамя – символ величия, мощи и непобедимости доблестной Советской Армии.


Николаев, Н.М. Безоговорочная капитуляция /Н.М. Николаев //Азовская неделя.- 2005.- № 18.- С. 2. – (5 мая)

  Четвертого мая 1945 года над Берлином воцарилась тишина. Утро было солнечным, теплым. Как будто впервые люди увидели, что уже цветут уцелевшие плодовые деревья, набухают грозди сирени.
  Я находился в редакции газеты «Сталинская гвардия» 94-й гвардейской стрелковой дивизии. Которую уж ночь не приходилось спать.
  1НиколаевН1Ну, думаю, теперь... И вдруг получаю вызов: «...явиться к 10.00 в штаб 5-й ударной армии по вызову генерал-полковника Берзарина (первого коменданта Берлина). Карл- хорст...»
  Ровно в десять часов я доложил о себе дежурному офицеру. Вскоре меня вызвал в кабинет член Военного Совета, генерал-лейтенант Боков. Я стал ему докладывать.
  -  Садись, - он указал на стул. - Я уже все о тебе знаю... Как провел ночь?
  - Печатали приказ Верховного Главнокомандующего. - Я подал ему пахнущую краской листовку. Он осмотрел ее.
  -  Это очень хорошо. А когда все это будет в войсках?
  -  Ночью уже весь тираж развезен по частям.
  - Это отлично. Но теперь у тебя будет новое задание: поручаем тебе написать, литературно оформить документальную книгу «История Пятой Ударной». Материалы для этого богатые. Ты поступаешь в распоряжение подполковника Шатилло.
  Он нажал кнопку. В кабинет вошел подполковник.
  - Этот журналист поступает в твое распоряжение. Будешь выдавать ему необходимые документы и архивы. Отведи ему комнату на четвертом этаже, рядом с офицерами штаба. Ясно?
  - Ясно, товарищ генерал. Можно идти?
  - Идите. Приступайте. Потом я вызову.
  Так я начал работать над книгой.
  В 7 часов утра с офицерами - на зарядке. В 8 - в столовой, затем - все по своим местам.
  Утром 8-го мая все офицеры штаба 5-й ударной завтракали. Вошел полковник и сказал, что помещение столовой нужно быстрее освободить. К зданию подъезжали машины с новым имуществом. А через полчаса столовая стала превращаться в актовый зал.
  На главных входах в здание, в комнатах, на столах были размещены государственные флаги СССР, США, Великобритании и Франции. По помещениям тянулись ковровые дорожки, расстанавливались столы, привезенные из Имперской канцелярии. Из кабинета Гитлера был доставлен 120-метровый ковер темно-коричневого цвета. Его заносили 15 солдат.
  Теперь всем стало известно, что готовится встреча представителей великих держав, и в этом помещении будет подписываться Акт о капитуляции фашистской Германии.
  Здание штаба, двор, внутренние помещения были освещены мощными прожекторами. Вокруг Карлхорста в несколько рядов были выставлены оцепления охраны.
  Уже с вечера с Темпельгофского аэродрома стали приезжать гости. Раньше всех прибыли журналисты, фотокорреспонденты, писатели, кинооператоры. Им нужна была подготовка.
  Позже всех прибыли представители Великих держав.
  Ночью все гости собрались в актовом зале. В 24 часа в центре огромного стола сели Г.К. Жуков, по левой стороне - заместители командующих Великих держав Артур Теддер, Ч.Спаатс и Ж.Делатр де Тассиньи, а справа - министр иностранных дел СССР А.Я. Вышинский.
  Поднялся маршал Г.К. Жуков. Он открыл заседание, представил присутствующим представителей Великих держав. Затем сказал:
  - Я предлагаю приступить к работе и пригласить сюда уполномоченных от германского главнокомандования, прибывших для подписания Акта о безоговорочной капитуляции.
  Зашевелились журналисты, затрещали кинокамеры.
  Дежурный красноармеец открыл боковую дверь. И вот показались члены фашистской военной делегации. Первым вошел в зал бледный, с высоко поднятой головой генерал-фельдмаршал Кейтель, начальник штаба фашистской армии. Он - в парадном кителе, расшитом золотом. Поклонился, сел на указанное место у двери. Снял перчатки и через плечо передал адъютанту. На стол он положил фельдмаршальский жезл. Рядом с Кейтелем сели двое: адмирал, командующий военно-морским флотом Фридебург и генерал Штумпф. Они без орденов и даже без орденских планок. Последний одет в черный костюм, какие надевают, идя на похороны.
  Маршал Жуков спросил, имеют ли прибывшие полномочия для подписания капитуляции.
  Кейтель встал, произнес: «Яволь!» - и положил на стол письменное полномочие, подписанное преемником Гитлера, гросс-адмиралом Деницем.
  Жуков осмотрел документ и предложил начать подписание капитуляции. Он показал Кейтелю и его подручным по разбою, куда подойти. За годы войны именно эти головорезы подписывали документы, которые стоили жизни миллионам людей.
  Когда текст капитуляции был подписан на всех девяти экземплярах, Жуков сказал представителям фашистской Германии, что они немедленно должны связаться со своими войсками, сообщить им о капитуляции и прекратить огонь.
  Кейтель стоя произнес: «Яволь!», что означало: «Так точно!».
  - Немецкая делегация может быть свободной! - заявил маршал. Когда немцы вышли, Г.К. Жуков объявил:
  - На этом позвольте заседание объявить закрытым.
  Все поднялись. Началось ликование. Гремело «Ура!». Раздавались возгласы: «Да здравствует наша победа!», «Пусть вечно живет дружба союзных стран, народов и армий!».
  Неожиданно с балкона грянул духовой оркестр. Он исполнял гимны Советского Союза, Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Франции.
  Снова началась овация.
  Маршал Г.К. Жуков поднял руку и объявил:
  -  Через час прошу по русскому обычаю закусить, чем тыл послал...
  От имени правительств всех четырех Великих держав, Г.К. Жуков, А. Теддер, Ч. Спаатс и Ж. Делатр де Тассиньи были награждены высшими наградами четырех правительств.
  Торжество и ликование победителей продолжалось до рассвета.
Николай Михайлович Николаев,
военный журналист 94-й гвардейской стрелковой дивизии
5-й ударной армии 1-го Белорусского фронта.
Гвардии майор. Член Союза журналистов России


Николай Николаев: рассказы

 Что читать о Н. М. Николаеве:

Закруткин, В. А. Рассказы Николая Николаева //Николаев, Н. М. Чудо-юдо /Н. М. Николаев. – Ростов н/Д, 1982. – С. 3.

Кулинич Т. И. Любовь ко всему живому //Донской временник. Год 2016-й / Дон. гос. публ. б-ка. – Ростов-на-Дону, 2015. – Вып. 24. – С. 121-123. - Режим доступа: http://www.donvrem.dspl.ru/AuthorDetails.aspx?id=514