ГАЛИНА НИКОЛАЕВНА ЩЕРБАКОВА

Даты жизни: 10 мая 1932 – 23 марта 2010
Место рождения: город Дзержинск (сейчас город Торецк)
Российская писательница, сценарист
Известные произведения: «Вам и не снилось», «Отчаянная осень», «Чистый четверг», «Вспомнить нельзя забыть»

    Щербакова  1 Писательница Галина Щербакова (Руденко) родилась 10 мая 1932 года в украинском городе Дзержинске Донецкой области. Окончив школу и Челябинский педагогический институт, некоторое время работала преподавателем русского языка и литературы. затем занялась журналистикой. Вместе с мужем Александром Щербаковым несколько лет работала в ростовской газете «Комсомолец». Была редактором одной из волгоградских газет. Галина оставила журналистику после переезда в Москву, куда пригласили работать ее супруга. Кроме того, она решила всерьез заняться писательством, считая, что журналистика «затягивает и у водит в сторону».
      До конца 1970-х годов Галина Щербакова писала, по ее словам, «серьезные вещи – большую прозу на философские темы. Но эти вещи никто не хотел публиковать». И однажды она решила написать роман про любовь. Так родилась повесть «Вам и не снилось», которую осенью 1979 года опубликовал журнал «Юность». Неожиданно для самой писательницы повесть имела ошеломляющий успех. Щербаковой стало приходить множество восторженных писем. Но не обошлось без неприятностей: реакция официальной печати была суровой. Позднее писательница вспоминала: «Я сидела, поджавши хвост. Мне так вмазали со всех сторон, что нужно было еще в себя прийти. В «Московском комсомольце» напечатали огромное письмо учителей, которые требовали уволить редактора журнала «Юность», а автора, чтобы лишили навсегда возможности сочинять и публиковаться…». Критиковали повесть и «прогрессивные» писатели – по их мнению, автор отвлекал читателей от настоящих проблем. «В общем, я совсем без драки попала в большие забияки…», - говорила Галина Щербакова.
    Вскоре после опубликования, в 1980 году, повесть экранизировал Илья Фрэз. Финал фильма был изменен с благословения Щербаковой – она боялась, что если в фильме главный герой погибнет, сотни мальчишек последуют его примеру. Эпизод с падением героя пришел ей в голову не случайно – ее собственный сын-подросток, «карабкаясь по водосточной трубе к своей первой любви», сорвался и упал, отделавшись ушибами. Фильм сразу стал лидером проката (26,1 млн. зрителей). По опросу читателей журнала «Советский экран», картина была названа лучшим фильмом 1981 года, а на Всесоюзном кинофестивале в Вильнюсе получила главный приз.
    Помимо своей знаменитой повести, Щербакова написала около 30 книг, среди которых – повести и романы «Дверь в чужую жизнь», «Отчаянная осень», «Актриса и милиционер», «Армия любовников», «У ног лежачих женщин», «Косточка авокадо», «Подробности мелких чувств», «Митина любовь», «Кровать Молотова», «Не бойтесь! Мария Гансовна уже скончалась», «Радости жизни», «Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом» и другие. В последнее время она работала над новым романом, который, к сожалению, остался незаконченным.
    Проза Щербаковой всегда привлекала кинематографистов. По ее произведениям сняты художественные фильмы «Двое и одна» (рассказ «Дядя Хлор и Коренякин»), «Мальчик и девочка» (одноименная повесть) и другие.
     Галина Щербакова умерла в Москве 23 марта 2010 года. Похоронена на Миусском кладбище в районе Марьиной рощи.
                                      Стаценко, Т. «Вам и не снилось…»: о писательнице Галине Щербаковой /Т. Стаценко //Азовская неделя. – 2011. – 17 февраля. – С. 19.

Галина Щербакова о себе

    Я родилась в пору великого украинского голода. Чтоб сохранить дитя, бабушка отнесла в торгсин г. Бахмута свои обручальные кольца и купила на них манку. “Потому ты жива”.
     Совсем в другое время моя тетка сказала мне, что все это чепуха. Во-первых, не было никакого голода. Во-вторых, откуда могли быть кольца в семье скромного и многодетного бухгалтера.
    В связи с этим естествен вопрос: родилась ли я? Если нет целого и главного, разве может существовать малая толика? Видимо, отсюда иногда моментами возникает ощущение отсутствия меня в этом мире. Бабушка в таких случаях взмахивала на меня полотенцем, а дочь щелкает у меня перед глазами пальцами: “Ты меня слышишь?”. Еще как слышу, дочь моя. Лучше, чем обычно. Но зачем ей об этом знать? До радости иного присутствия - синоним отсутствия - она дойдет своим путем. Или не дойдет... Как ей ляжет карта.
   Когда пришли немцы, мама не отдала меня в школу из чувства глубоко здорового патриотизма. В результате мои однолетки учились грамоте и арифметике, а я смотрела сквозь штакетник, как они идут в школу. Благодаря этому поняла, что значит быть не как все. Потом пришлось перешагивать через класс, чтобы догнать сверстников, и с ходу нарываться на винительный падеж, который не давался пониманию. Он был как капля воды именительным.
    В семье тогда возникла тревожная мысль: не тупа ли я? Но женскую тревогу рубил наконю мой дедушка, который считал меня “умницей и красавицей” независимо от правил склонения. С тех пор я люблю его больше всех. Сейчас, когда я сама бабушка и бываю не уверена в способностях внучки, уже ее дедушка говорит, что она “умница и красавица”. В эти минуты во мне что-то радостно трепещет. И я, наконец, понимаю, почему разошлась с вполне хорошим первым мужем: я инстинктивно выбирала своим внукам дедушку.
   На районной комсомольской конференции я под треск барабанов выносила знамя школы. Это было ужасно-прекрасно, тем более, что на меня смотрел один одноклассник, который потом, вечером, снимал с меня варежку и до боли жал мою бедную голую руку. Лучшего в любви не было никогда.
     Я рано, на втором курсе университета, выскочила замуж. Молодого, с иголочки мужа-философа направили на работу из Ростова в Челябинск. И я, как принято у русских женщин, тронулась весело за ним на верхней полке плацкартного вагона. А у меня была вероятность поехать далеко-далеко другим маршрутом. Видите ли, я сочла для себя возможным вступить в переписку с самим товарищем Сталиным. Я написала ему резко и нелицеприятно, что нецелесообразно использовать выпускников философских факультетов в качестве преподавателей ПТУ. Думайте же, товарищ Сталин, своей головой, сказала я ему в письме. Кто же забивает гвозди микроскопом? Товарищ Сталин мне не ответил, но другие ответили мгновенно. Мне ответили, что товарищ Сталин знает, как поступать с кадрами и со всем остальным. И его решения обсуждению не подлежат. В семье зашевелился страх. Дело в том, что за “длинный язык” уже сидел мой дядька по 58-й статье. “Куда ж тебя черти несут!” - кричала на меня бабушка.
      Странно, но когда через полгода великий и ужасный умер, я плакала горючими слезами. Я боялась, что начнется война.
     Недавно мне об этом своем страхе напомнила моя старая подруга. “Ты всегда боялась войны, а я этому удивлялась”. Сейчас я могу сказать точнее: я боюсь войн, потому что это мы любим их развязывать. Это нам самое то. Я боюсь и стыжусь за целое, частью которого я являюсь.
     ...Я работала в школе учительницей русского языка и литературы. Была горда своим предметом, и мне нравилось “объяснять”. Если бы школа состояла только из уроков, я бы могла из нее никуда не уйти. Но идиотии в школе было до самого верху, и я спрыгнула в газету. Если бы газета состояла из информаций, очерков и застолий, я бы сроду из нее не ушла. Но идиотии в газете было выше верха. Главная идиотия называлась обкомом. Я не нравилась этому органу, и иногда он говорил мне это прямо в глаза. Обком: Ты не будешь работать в печати никогда! Мы перекроем тебе кислород! Я: На вас не кончается власть! Я напишу Хрущеву!
     Нет, я не написала Хрущеву, но каков сам вскрик! Какова степень недоразвитости! Видимо, манка г. Бахмута не содержала всего комплекса витаминов. Ребенок вырос-таки “дураковатым”. Чем это могло кончиться? Тем, что однажды я осталась дома и стала выяснять свои путаные отношения с жизнью на чистом листе бумаги. Десять лет муж - уже другой, не тот, которого обидел Сталин, - один кормил меня и двоих наших детей. Рукописи из издательств регулярно возвращались в почтовый ящик, сапоги уже не подлежали починке, а в моей голове заполошно билась мысль: детям вредно иметь мать неудачницу. Это хуже любой болезни.
     И тогда случилось чудо - взлетела лежавшая под спудом в “Юности” повесть “Вам и не снилось...”, а кинорежиссер Илья Фрэз позвонил и сказал: “Имейте в виду - я первый”.
     С тех пор я держусь на воде. Временами совсем хорошо. Временами совсем плохо. Как на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз.. Зато когда наверху, уже знаешь, что обязательно ухнешь вниз, когда внизу - знаешь, что взлетишь непременно. Сапоги покупаются впрок.Щербакова 3
     Как-то пришел малюсенький китаец, мой тамошний поклонник и переводчик. Я кормила его и жалела - такой у него был бедный китайский вид. Мне казалось, что это мой сын, причудливо, не от меня родившийся там. Я думала, что ему лет восемнадцать. Когда он уходил - я его почти несла на руках до лифта, - выяснилось, что ему 57. Я его уронила, а то, что он не разбился, это заслуга прочной китайской природы.
    Открытие это сбило меня с радости, что меня читают так далеко. Исчезла радость и от писем из Австралии. “Дорогая г-жа Щербакова!” - начиналось письмо. Михаил Сергеевич тогда еще спокойно сидел в Ставрополе, и за “дорогую госпожу” вполне можно было схлопотать. Поэтому тогда мне все это было приятно. Теперь - увы! От господ спасения нет. Ими кишмя кишит, и хочется зваться иначе.
    Не живу ли я как-то неправильно и мимо? Очень может быть... С точки зрения австралийцев - так вообще вверх ногами. В силу нервности моих поступков - то школа, то газета, то смена мужа прямо на переправе - я чуток припозднилась. Лет на десять... Или пятнадцать... Значит надо исхитриться прожить на столько же больше. Тем более, что иначе нельзя. Не успеть сделать, что надо. А надо вот что... Пять лет назад мой умница и красавец старший сын вместе с умницей и красавицей невесткой размешали в ведре славянской крови - украинской, русской, чешской - флакончик еврейской. Перемешав все это, они эмигрировали. Теперь у меня за границей трое красавцев внуков: Алекс, Майкл и Даниэль. Они мало знают свою бабушку, и, не будь у меня, кроме трех богатырей, еще и царевны-лягушки, внучки, которую мне подарила местная дочь, я бы, может, и спятила. А так - стою, сижу, бегу, а главное, пишу. Держу в голове роман “История вашей бабушки”, в которой я дам им всем прикурить. Чтоб знали про Бахмут...
      ...Про то, что не надо писать письма вождям и прочим разным...
      ...что хорошо бы пожить какое-то время на севере, где девочки носят варежки...
      …что ни за что и никогда не надо учиться стрелять и убивать...
      ...что они - умницы-красавицы - иногда, неожиданно будут улетать на небо. Такое у них славянское свойство.
      Да мало ли что там я еще напишу, меня ведь определенно занесет... Недавно со своей подругой еще по Челябинску мы бродили по старой Москве и хохотали как ненормальные. Мы вспоминали, как ходили вместе в баню с портновским сантиметром и измеряли друг другу стати. Похохотав, мы по закону качелей обе повыли в голос над тем, как быстро молодость прошла.
       А потом снова смеялись, вдруг сообразив, что у нее, у еврейки, внук - православный христианин, а у меня, православной украинки, внуки - иудеи.
       Ну разве не стоило ради такого сюжета сдать в торгсин кольца в пору великого голода?
       Жизнь прекрасна и удивительна. А если Бог будет милосерден, то можно будет пережить еще и еще много всякого разного. Например, причуды двадцать первого века... Или как мы всем миром в очередной раз наступим на грабли. Это-то случится непременно! Или счастье рождения правнуков...
       Ах, как хорошо и вкусно жить! Спасибо вам, кольца, спасибо тебе, манка.
Галина Щербакова.
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/redkol/sherb/sherb.html

На сервере представлена работами:

   Когда повесть "Вам и не снилось" еще готовилась к печати, "меня вызвал главный редактор "Юности" Борис Полевой... и сказал: "Я не трус, но я боюсь. Публиковать повесть с таким концом мы не будем. Вы что, хотите, чтобы завтра все мальчики стали прыгать из окошка?" И пришлось мне сделать финал помягче, хотя первоначально он замысливался совсем трагическим."Щербакова 2
     После того, как повесть была напечатана, "Я сидела поджавши хвост. Мне так вмазали со всех сторон, что нужно было еще в себя прийти. В "Московском комсомольце" напечатали огромное письмо учителей, которые требовали уволить редактора журнала "Юность", где была опубликована повесть, а автора, чтобы лишили навсегда возможности сочинять и публиковаться. Потом приглашают меня якобы на читательскую конференцию в педагогическое училище. Прихожу, сидят девочки семнадцати - восемнадцати лет, сидят учителя, какие-то замундиренные тетки из гороно. И тут начинается надо мной форменный суд, и судят меня по максимуму. Поднимаются руки, выступают обвинители: вот, она написала, что у героини трусики сорок второго размера, - разве допустимо такое писать о женщине?! Нет, кричит зал, недопустимо! Посмотрела я на это, потом встала и сказала: не знаю, зачем вы меня позвали. Вам не нравится - пожалуйста, не читайте. В общем, рассердилась, огорчилась. Но когда вышла в раздевалку, надеваю свое пальтишко, вдруг окружают меня эти девчонки и шепотом, тайком говорят: Галина Николаевна, вы на нас не обижайтесь, нас так научили, а на самом деле нам ваша повесть очень понравилась... Я шла домой, плакала, мне жалко было этих детей...
    Прогрессивные, высоколобые критики тоже ставили меня на место, возмущались: как же так, приличных людей наказывают, притесняют - шел 1979 год, знаменитая кампания по шельмованию "метропольцев", - а тут посмела вспухнуть какая-то Щербакова, которую все почему-то читают, хотя никакого права на это она не имеет. В общем, я совсем без драки попала в большие забияки... Я только сейчас понимаю, что у меня на самом деле была слава. Ведь мешки писем приходили, стучались ко мне в дверь: "Я из Ухты, я прочла вашу повесть, откуда вы знаете мою историю?" В "Юность" писали: пожалуйста, напечатайте еще раз, а то у нас в библиотеке украли журнал. Теперь я иногда думаю: Боже мой, какая же ты была дура, почему ты тогда не насладилась всем этим, почему совсем другие вещи для тебя тогда имели значение и тебя отравляли!.. Меня даже в Союз писателей тогда не приняли. Хотя у меня журнальных публикаций было достаточно, и книга уже вышла. Приняли через два года, но ведь те два года надо было как-то прожить. Необходимо было куда-то устраивать трудовую книжку, быть чем-то обязанной людям, которые держали меня исключительно из хорошего отношения, а в принципе, я для них ничего не значила и не делала - так только, по мелочи. Но я поняла, что эта повесть позволяет мне выжить, когда по ней стали снимать фильм. Я получила первые киношные деньги, пошла и купила детям ботинки, а мужу - зимние сапоги. Потом заплатили потиражные, потом фильму дали высшую категорию - это еще полторы тысячи, бешеные деньги по тем временам, - и я вступила в кооператив, чтобы построить квартиру сыну, который только что женился. Вот что для меня "Вам и не снилось": состояние, когда ты можешь купить сапоги и пальто. И это спасло меня, потому что десять лет перед тем мы вчетвером жили на зарплату мужа. Но главное - избавило от страха. Потому что подкожный страх оказаться неудачницей буквально преследовал меня. А я с детства усвоила: ни в коем случае нельзя быть матерью-неудачницей, нет ничего хуже для детей" .
       На встречи с читателями случается, приглашают. Только я отказываюсь. Потому что разговор опять будет крутиться вокруг одной лишь "Вам и не снилось". А у меня уже скулы сводит ее обсуждать. Я давным-давно другую мысль думаю - хотя бы две мысли мне позволено думать? Да она никогда и не была для меня главной вещью. Скажем, почти одновременно опубликовали другую мою повесть, "Дверь в чужую жизнь", - так она куда лучше, я уже тогда так считала. Она серьезнее, глубже".
     "Я искренне радуюсь любому хорошему сочинению, кто бы ни был его автором. Я очень благодарный читатель - по сути своей сначала читатель, а потом писатель. Но когда я натыкаюсь в каком-нибудь журнале на список типа "пять лучших писателей современности" - поеживаюсь, конечно. Однако затем начинаю говорить себе: ну хорошо, женщина. Ну что тебе, тесно? Кто-то отнял у тебя твое пространство, кусок твоего слова? Ведь нет. Я знаю про себя все. Я никогда не буду писать темные подвалы Петрушевской, раскачиваться на качелях Токаревой, пестовать легкую шизофрению в духе Нины Садур. Но я твердо уверена, пусть это выглядит нескромно, что есть у меня что-то, чего у них нет. Может быть, какая-то совсем маленькая штучка - ну так и пусть она у меня будет, ею я и интересна, и конкурировать я тут ни с кем не желаю. Если я кому-то не нравлюсь - что ж, я не доллар. А насчет внимания - в принципе, сейчас мне грех жаловаться. Было хуже. Лет семь назад меня как будто вовсе не существовало. А тут звонят, зовут. "
    ("Люди столько не живут, сколько я хочу рассказать." Из интервью Галины Щербаковой с Михаилом Бутовым. Журнал "Новый Мир", 1999, №1.