Joomla! Open Source Content Management

Фадеев, А.В. Суворов на Дону и в Приазовье /А.В. Фадеев. – Ростов н/Д., 1950.

СУВОРОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ
[13 ноября 1729, Москва — 6 мая 1800, Санкт-Петербург]

     Александр Васильевич Суворов — величайший русский полководец, не потерпевший ни одного поражения в своей военной карьере, один из основоположников русского военного искусства, князь Италийский (1799), граф Рымникский, граф Священной Римской империи, генералиссимус российских сухопутных и морских сил, генерал-фельдмаршал австрийских и сардинских войск, гранд Сардинского королевства и принц королевской крови (с титулом «кузен короля»), кавалер всех российских и многих иностранных военных орденов, вручавшихся в то время.
    Этот легендарный человек много лет провел и на берегах Дона. В Ростове Суворов бывал часто: несколько лет командовал Кубанским корпусом и руководил строительством оборонительных рубежей между Доном и Кубанью. Об этом отрезке жизни великого полководца исследование А.В. Фадеева.
    Оглавление: В задонских степях; На берегах Дона и Кубани; Донские казаким - сподвижники Суворова; Основные даты пребывания Суворова на Дону и Приазовье

В ЗАДОНСКИХ СТЕПЯХ

      Десятого декабря 1777 года генерал-поручик Александр Васильевич Суворов был назначен командиром Кубанского корпуса, войска которого в период русско-турецкой войны 1768—74 гг. успешно действовали против турок в низовьях Кубани, а после заключения мира были оставлены для охраны новых владений России в Приазовье.
      Несмотря на то, что, согласно условиям мирного договора, подписанного 21 июля 1774 года в болгарской деревушке Кючюк-Кайнарджи, побежденная Турция признала независимость ранее подвластного ей крымского ханства и уступила России устья Днепра и Дона, политическая обстановка в Приазовье оставалась крайне напряженной.
      То, что Россия утвердилась на берегах Азовского моря и добилась выхода к Черному морю (между Днепром и Бугом), было враждебно встречено правящими кругами Англии и Франции.
    Не успели высохнуть чернила на страницах Кючк-Кайнарджийского трактата, как англо-французские дипломаты стали подстрекать турецких пашей к возобновлению войны с Россией, разжигая их реваншистскиестремления и обещая помочь им вернуть утерянные позиции в Северном Причерноморье.
         В результате, едва оправившись от поражения, турки снова начали бряцать оружием.
     Турецкие гарнизоны в Очакове и Суджук-кале (турецкая крепость на месте современного Новороссийска) получали свежие подкрепления. Турецкий флот крейсировал у крымских берегов. Многочисленные турецкие агенты натравливали против России крымских татар и зависимых от крымского хана ногаев, кочевавших в степях между Кубанью и Доном.
         В 1776 году опасность захвата турками Крыма стала настолько реальной, что русское правительство вынуждено было ввести туда свои войска.
         Одновременно было решено «обеспечить и кубанскую сторону», приняв меры «для обуздания ногайских орд от смятений, поддерживаемых из Крыма...».
       Действительно, в предвиденьи возможного возобновления войны с Турцией и в обстановке усилившихся происков турецкой агентуры среди кубанских ногаев оборона степных рубежей за Доном и в Приазовье приобретала особо важное значение. И не случайно именно в этот момент командование Кубанским корпусом было возложено на Суворова.

        К тому времени Суворов был уже зрелым мастером вождения войск. Почти тридцать лет находился он на действительной службе в армии, начав ее в 1748 году семнадцатилетним юношей в чине капрала. В послужном списке А. В. Суворова было отмечено немало боевых подвигов, которыми прославился великий полководец в Семилетней войне с Пруссией, в походах против польских шляхтичей-конфедератов и, наконец, в русско-турецкой войне 1768—1774 гг., когда во всем блеске раскрылся его полководческий талант и слава его побед у Гирсова и Козлуджи украсила боевую летопись русской армии.
        В кругах реакционной дворянской знати Суворова считали «чудаком» и «невежей», возмущаясь тем, что он воюет не по правилам, предписанным немецкими и иными зарубежными военными теоретиками, и обучает войска, пренебрегая официальными уставами.
        Но передовые русские военные деятели того времени ценили эти новаторские стремления Суворова, смело прокладывавшего новые пути в военном искусстве и всегда находившего оригинальные решения при выполнении самых сложных и ответственных заданий.
     Выдающийся русский полководец фельдмаршал П. А. Румянцев аттестовал Суворова как энергичного и опытного военачальника, «ко всякому делу свою готовность и способность подтверждающего».
        Приказ о назначении его командиром Кубанского корпуса Суворов получил в Полтаве, где проводил свой отпуск в кругу семьи.
        Как всегда в таких случаях, он быстро собрался в дорогу, простился с женой и двухлетней дочерью Наташей и поспешил к новому месту службы.
        Путь его лежал через приднепровские и донецкие степи на юго-восток, к устью Дона.

        Чем ближе к Азовскому морю,- тем реже встречались хутора и села. Унылая, едва прикрытая снегом холмистая равнина, изрезанная глубокими балками, казалась почти совершенно безжизненной. Веками избегали селиться здесь русские люди — слишком близко было опасное соседство владевших Азовом турецких захватчиков, слишком часты были опустошительные набеги крымских татар и ногаев.
     Присоединенные к России по Кючюк-Кайнарджийскому миру и входившие в состав вновь образованной в 1775 году Азовской губернии, эти земли все еще оставались малонаселенной, необжитой окраиной обширной Российской империи.
       Трудно установить, какого именно маршрута придерживался Суворов, следуя в район расположения Кубанского корпуса. Известно лишь, что он лично осмотрел всю линию постов по берегу Азовского моря, и 27 января 1778 года уже прибыл в укрепление Копыл, находившееся в низовьях Кубани (ныне станица Славянская).
       Наиболее известный в то время путь на Кубань проходил через крепость Димитрия Ростовского (крепость находилась в восточной части современного Ростова-на-Дону), служившую опорной базой для всех русских войск, расположенных в задонских и приазовских степях.
       А. В. Суворов не задерживался в этой крепости. Он спешил возможно скорее ознакомиться со всем обширным районом своей будущей военно-административной деятельности.
      Подобная стремительность была весьма характерна для него, поскольку он всегда считал, что «верный глазомер», то есть хорошая и быстрая ориентировка, уже сама по себе является залогом успешного решения поставленной задачи. В данном же случае это было особенно важно потому, что район расположения войск Кубанского корпуса был не только совершенно незнаком Суворову, но и, вообще, почти не изучен с военно-географической точки зрения.
    Обладая исключительной способностью быстро оценивать обстановку, отделяя главное от второстепенного и в то же время не упуская необходимые детали, Суворов сразу же сумел составить общее впечатление об особенностях местного края, свойствах местности, состоянии дорог, переправ, укреплений и даже о нравах и обычаях кочевавших здесь ногайских племен.
    Свои путевые наблюдения он тотчас изложил в специальном топографическом описании осмотренных им районов Восточного Приазовья, дополнив чисто военные замечания интересными этнографическими данными.
     Все это свидетельствует о том, насколько глубоко и серьезно подходил А. В. Суворов к своим новым обязанностям в качестве командира Кубанского корпуса.
    Конечно, выводы, которые мог сделать Суворов на основании своих личных наблюдений в Приазовье, были, по меньшей мере, малоутешительны. Почти безлюдные степные просторы, расстилавшиеся к югу от Дона и к востоку от Азовского моря, не имели ни разработанных дорог, ни населенных пунктов, ни подготовленных оборонительных рубежей. Они были совершенно открыты и для кочевавших вдоль Кубани ногайских орд, и для обитавших за Кубанью кавказских горцев, которых турки усиленно подстрекали к набегам на пограничные русские земли и, в частности, на донские казачьи станицы.
      Не исключена была и возможность вторжения в приазовские степи турецких войск из района Суджук-кале, поскольку Турция еще удерживала эту приморскую крепость в своих руках. В первом же своем рапорте из Копыла от 29 января 1778 года Суворов высказывал свои опасения по этому поводу, передавая слухи об ожидаемой высадке в Суджук-кале двенадцатитысячного турецкого десанта.
     Между тем, силы Кубанского корпуса были явно недостаточны, чтобы надежно обеспечить безопасность степных рубежей Дона и Приазовья. Этот корпус насчитывал всего 11 685 человек пехоты и конницы при 12 полевых орудиях, рассредоточенных по отдельным укреплениям и пестам на всем протяжении от устья Дона до устья Кубани.
       Изолированные друг от друга мелкие гарнизоны не имели достаточных запасов продовольствия, страдали из-за отсутствия хорошей питьевой воды. Зимой солдат косила цинга, летом — малярия и желудочные болезни. В итоге способность этих распыленных на огромном пространстве войск к сопротивлению была, разумеется, очень слабой. Вряд ли можно было рассчитывать, что они сумеют успешно отразить нашествие врага, если бы он действительно осмелился вторгнуться в задонские степи со стороны Кубани.
        То, что новые владения России за Доном фактически не имеют надежной защиты, известно было не только одному Суворову.
       Назначенный в 1775 году наместником и правителем трех южных губерний — Новороссийской, Азовской и Астраханской, князь Г. А. Потемкин также отдавал себе отчет в этом, а потому предложил в целях усиления обороны этих владений создать сплошную цепь укреплении от Моздока на Тереке до самого Азова. По его замыслу эта Азовско-Моздокская линия должна была пересечь прикумские и задонские степи, соединив Терек и Дон через Георгиевск, Ставрополь и крепость Димитрия Ростовского.

      К началу 1778 года уже развернулось строительство укреплений между Моздоком и Ставрополем, где кордонную службу несли регулярные части так называемого «Кавказского корпуса», а также терские и волжские казаки.
    Можно было предполагать, что, приняв командование Кубанским корпусом, Суворов продолжит сооружение намеченной Потемкиным линии укреплений от Ставрополя по реке Егорлык и далее по Мечетке к Азову. Это, казалось бы, и могло являться наименее рискованным решением поставленной перед ним задачи.
     Однако Суворов поступил по-другому. Он отказался от первоначального варианта сооружения Азовско-Моздокской линии и предложил перенести правый фланг этой линии на 250 километров к югу — от устья Дона к устью Кубани.
      Конечно, это растягивало коммуникации вверенного ему корпуса и отдаляло его от тыловых баз, находившихся в районе Азова и крепости Димитрия Ростовского, но зато, выдвигая свои войска на Кубань, Суворов прикрывал все пространство между Доном и Кубанью, а также обеспечивал через Тамань надежную связь с Крымом.
     Главная же особенность суворовского плана заключалась в том, что его идея создания «Кубанского кордона» была основана на принципе активной обороны и содержала определенное наступательное начало.
     С берегов Кубани можно было в любой момент нанести короткий и сокрушительный удар противнику в направлении Суджук-кале, предупредив тем самым вторжение турецких полчищ в приазовские и донские степи.
      В этом было несомненное преимущество суворовского плана в сравнении с потемкинским проектом Азовско-Моздокской линии, которая фактически обрекала занимавшие ее войска только на пассивную оборону, оставляя при этом незащищенной большую часть территории задонских степей и все восточное побережье Азовского моря.
       Изложив свой план в рапортах фельдмаршалу Румянцеву и князю Потемкину, Суворов немедленно приступил к делу. Он не просил у высшего командования ни подкреплений, ни строительных материалов, заведомо зная, что в короткий срок ему все равно не получить ни того, ни другого.
       Решив обойтись имевшимися в его распоряжении силами и средствами, он настаивал лишь на том, чтобы ему была гарантирована «независимость от стороннего распоряжения».
       Слишком часто в прошлом его инициатива пресекалась вмешательством бездарных военачальников. Немало терпел он в этом отношении на Дунае от Каменского, в Крыму – от Прозоровского. Естественно, что, наученный горьким опытом, А.В. Суворов добивался теперь известной самостоятельности в решении стоявших перед ним сложных задач.

      Зима 1778 года была за Доном сравнительно мягкой. Но все же в открытой степи дул хлестали затяжные дожди. Бездорожье и грязь задерживали движение обозов. Слишком тонкий лед затруднял переправы через реки. 
      Но несмотря ни на что, Суворов широко развернул работы по сооружению «Кубанского кордона». Из числа 3 000 солдат, сосредоточенных для этой цели на правом берегу Кубани, он выделил свыше 700 человек в особые выжигали прибрежный камыш и рубили кустарник, насыпали земляные валы и копали рвы, воздвигали засеки и прокладывали дороги.
        Суворов сам лично руководил всеми работами и в то же время бдительно следил за поведением ногайских мурз и происками турецких агентов за Кубанью. Он разъезжал верхом в неизменном своем легком плаще по всей линии — от Тамани до устья Лабы, появлялся внезапно в раскинутых в степи лагерях, воодушевлял строителей, поощряя старательных и взыскивая с нерадивых.
       От всех начальников, больших и малых, он требовал заботы о здоровье вверенных им солдат, предписывая «застоянную воду... надлежаще варить», хлеб иметь «хорошо выпеченный», сухари— «исправными». В одном из его приказов говорится: «Обуви и мундирам быть не весьма тесными... Наблюдать весьма чистоту в белье неленостным вымыванием оного... Строго остерегаться вредного изнурения, но тем паче к трудолюбию приучать, убегая крайне праздности...».
     В этом же приказе особо подчеркивалась ответственность лекарей и подлекарей, которые «должны быть люди честные, попечительные, трудолюбивые и бескорыстные» и беречь здоровье солдат «всегдашними обзорами... до их пищи и питья»... О всех замеченных непорядках в этом отношении они обязаны были «в крайности» доносить через голову своих начальников непосредственно «корпусному генералу», то есть самому Суворову.
      Здесь сказывалась характерная для великого русского полководца необычная в условиях царской армии забота о солдате, выраженная им самим в знаменитой формуле: «Солдат дорог. Кто не бережет людей, офицеру — арест, унтер-офицеру — палочки...».
        Недаром он впоследствии с гордостью докладывал Потемкину: «— Я рыл Кубань от Черного моря в смежности Каспийского под небесною кровлею, предуспел в один великий пост утвердить связь множественных крепостей... (при чем) из двух моих в семистах человеках работных армиев, строящих оные на носу вооруженных варваров, среди непостоянной погоды и несказанных трудов, не было ни одного умершего...».
      И тут же с горечью добавлял: «- За то – ни доброго слова!..» Суворова глубоко возмущало, что все его усилия, направленные к тому, чтобы «сберечь людей», остались не только неоцененными, но даже незамеченными правительством и высшим командованием.
      Впрочем, иначе и быть не могло — для дворянской царицы Екатерины II и ее титулованных вельмож, для большинства генералов и офицеров царской армии солдат был всего-навсего крепостным мужиком, жалеть которого было нечего. Высокую смертность солдат даже в мирное время они считали явлением вполне естественным.

    Руководя сооружением «Кубанского кордона», А. В. Суворов одновременно производил ученья и маневры с войсками, не занятыми непосредственно на строительных работах, стараясь компенсировать малочисленность своего корпуса повышением боевого мастерства солдат и офицеров. «Не оставляю неизнурительного выэкзерцированья...»—писал он Румянцеву.
       В процессе обучения войск в задонских и кубанских степях Суворов совершенствовал те новые формы и способы ведения боя, которые он применял еще в период войны с Турцией 1768—1774 гг.
     Известно, что в то время во всех европейских армиях господствовала так называемая «линейная тактика». Она заключалась в том, что войска перед боем растягивались тонкими линиями и медленно сближались с противником, строго соблюдая равнение и ведя неприцельный залповый огонь. По выражению Энгельса, линейные построения связывали армию, как «смирительная рубашка», лишая ее возможности маневрировать на поле боя и успешно действовать на пересеченной местности.
       Однако Суворову было чуждо слепое преклонение перед шаблонной линейной тактикой. Добиваясь максимальной подвижности и маневренности своих войск, он обучал их действовать в расчлененных боевых порядках, представляющих гибкую систему каре и колонн.
      B приказе по войскам Крымского и Кубанского корпусов от 16 мая 1778 года он требовал «пехоту обучать разным маршам, быстрым движениям разностройно, обращениям вперед и эволюциям, употреблению штыка и ружья, скорому заряжанию, жестокой атаке, а особливо полковыми и батальонными кареями...».
     Суворов разъяснял при этом, что более крупные, или, как он выражался, «густейшие каре в движениях тяжки», и добавлял, что «колонна — та гибче всех построений, быстра в движении, ежели без остановки, то все пробивает...».
      Впрочем, поощряя у своих подчиненных инициативу, он замечал: «Порядки сражений в благоучреждении военачальников…». Иными словами, — каждый из частных начальников выбирает тот или иной боевой порядок по своему усмотрению, в зависимости от обстановки.
        Учитывая особые условия Кавказского театра военных действий, Суворов готовил войска к операциям на пересеченной местности, говоря, что «ни лес, ни вода, ни горы, ни буераки» не должны «удерживать их стремление», то есть наступательный порыв и волю к победе.

        А. В. Суворов уделял большое внимание воспитанию моральных качеств бойца. Он старался пробудить в подчиненных сознание воинской чести, благородство, великодушие, гуманность в отношении побежденных врагов и местных жителей. «В стояниях и на походах мародеров не терпеть и наказывать оных жестоко, тотчас на месте. Домов, заборов и огородов отнюдь не ломать... Делать и во оной жалобе всякого обывателя тотчас должное удовольствие. Не меньше оружия поражать противника человеколюбием...»
       Разумеется, в первую очередь это относилось к закубанским черкесам и другим кавказским горцам, земли которых могли явиться ареной новой войны между Россией и Турцией. Их-то, прежде всего, и имел в виду «поразить человеколюбием» Суворов, чтобы вырвать их из-под влияния турецкой агентуры и привлечь на сторону России. Кстати, следует подчеркнуть, что Суворов, вообще, не являлся сторонником тех жестоких военно-феодальных методов, которые были типичны для завоевательной политики русского царизма на Кавказе. По его убеждению, можно было добиться присоединения кавказских народов к России мирным путем и «обладать полною дружбою всеми сими... народами...».
     Приказ Суворова от 16 мая 1778 года по существу являлся глубоко продуманным и проверенным на практике наставлением по боевой подготовке войск, отражавшим главные особенности суворовской тактики.
       Впервые Суворов изложил свои взгляды на обучение и воспитание войск еще в 1768 году в инструкции, известной под названием «Суздальское учреждение». Окончательное же оформление они получили в 1794 году в его знаменитом сочинении «Наука побеждать».

    Таким образом, приведенные выше выдержки из приказа Суворова представляются как бы промежуточным звеном между этими двумя важнейшими произведениями великого полководца, знаменовавшими собой торжество передовой русской военной мысли XVIII века над реакционной военной системой феодально-абсолютистских государств Западной Европы.
       Это свидетельствует о том, что пребывание Суворова за Доном и на Кубани в 1778 году явилось важным этапом в развитии его прогрессивных воззрений в области военного искусства и в совершенствовании его полководческого мастерства.

***

      К весне 1778 года уже определились контуры новой «кордонной линии», сооруженной Суворовым для прикрытия приазовских и задонских степей. На протяжении 250 километров вдоль правого берега Кубани (от Тамани до устья Лабы) было построено четыре укрепления и 20 редутов).
       Характерно, однако, что, сохраняя обычную для того времени форму «кордонной системы», Суворов, по существу, применял совершенно новый принцип обороны на широком фронте.
       Старая, общепринятая «кордонная стратегия» предусматривала расположение войск растянутой и тонкой цепочкой вдоль пограничной линии с обязательным занятием возможно большего количества пунктов. Суворов же, являясь убежденным противником этой «длиннохвостой», как он выражался, «кордонной стратегии» стремился избежать, по возможности, «раздробления сил».
       Никогда не следует «разделять сил для охранения разных пунктов...» — таково было его правило. Поэтому в каждом из четырех построенных укреплений он оставил две роты пехоты, каждый из редутов занял одной ротой. Остальные же войска он использовал для создания сильных резервов. Сосредоточенные в Ейском укреплении и других пунктах между Кубанью и Доном и обладавшие, благодаря наличию конницы, известной подвижностью, эти резервные отряды могли в случае надобности нанести в любом направлении сокрушительный удар по врагу, прорвавшемуся сквозь «кордонную линию.
        Такая организация обороны не только была наиболее эффективной в условиях открытой степной местности, но и представляла собой новую страницу в истории военного искусства по сравнению с отжившей «кордонной системой», которой в то время еще слепо придерживались военачальники западноевропейских армий.
       Большое внимание уделял Суворов разведке, сторожевому охранению и службе связи, используя в этих целях преимущественно донских казаков, которых в его распоряжении имелось четыре полка.
       Между всеми укреплениями и редутами были созданы на расстоянии 3—5 километров друг от друга «извещательныепосты» и заставы, а по всей линии дежурили днем и ночью конные казачьи разъезды.
       В своих приказах Суворов специально останавливался на вопросах, связанных с боевой службой казаков. Вот некоторые из его указаний по этому поводу:
       «Казаков обучать сильному употреблению дротика (пики — А. Ф.) по донскому его размеру, в атаке, сшибе и погоне...».
      «От обзорных постов и казачьих пикетов со связными караулами, хотя нечаянности нет, дается знать чрез смычки их кордонов, от места до места... во всякое время о случающемся... Чего ради на важно примечательных постах иметь казаков по десятку...».
    «Для притяжения противника, ежели он паче чаяния тогда множествен, на крепости и резервы постовым казакам заманивать его в полном шермицеле (перестрелкой. — А. Ф.), забавляя его тут иногда и стрельбою, и дротичным наездом с криком, однако, безопасно; а когда он будет гораздо по времени укреплением наперт или разными войсками на месте сломлен, то уже тогда поражать его сильно пикою в крестец и живьем хватать...».
       Донским казакам доверил Суворов и охрану коммуникаций «Кубанского корпуса», а именно дорог, ведущих на север, к Дону. Одна из них была проложена от Копыла вдоль берега моря через Ейское укрепление на Азов, а другая вела от укрепления Александровского, воздвигнутого против устья Лабы, прямо к старому Черкасску.
        Направление этих дорог показывает, что если новый «Кубанский кордон» прикрывал подступы к землям войска Донского, то с другой стороны низовья Дона с крепостью Димитрия Ростовского и многолюдными казачьими станицами служили прочным основанием для всей системы обороны, созданной Суворовым в приазовских и задонских степях.
        Впрочем, Суворов так и не увидел свою идею полностью осуществленной. Сооружение «Кубанского кордона» было закончено в июне 1778 года, а еще в конце апреля ему пришлось выехать в Крым, чтобы принять под свое командование войска так называемого «Крымского корпуса».
         Точно неизвестно, каким путем он следовал на этот раз через донские степи, но сохранились данные о том, что в апреле 1778 года он останавливался ненадолго в Азове.
          Этим и закончились первое знакомство Суворова с Доном и его трехмесячное пребывание в Приазовье и на Кубани.

НА БЕРЕГАХ ДОНА И КУБАНИ

       Всю вторую половину 1778 года Суворов провел в Крыму, поглощенный, главным образом, организацией обороны его побережья и разоблачением происков турецкой агентуры.
       Вместе с тем, ему приходилось в это время выполнять и различные дипломатические поручения императрицы Екатерины II, касающиеся взаимоотношений России и Крымского ханства.
      Одним из таких поручений являлось переселение из Крыма проживавших там христиан, преимущественно армян и греков, в пределы южных губерний Российской империи.
        Преодолевая сопротивление хана и татарской феодальной знати, Суворов сумел в течение полутора месяцев (к 18 сентября 1778 г.) вывести из Крыма свыше 30 000 переселенцев, в том числе 12598 армян) Последних Потемкин намечал расселить близ только что основанного им нового города Екатеринослава (ныне—Днепропетровска).
       Однако, перезимовав там в открытой степи и претерпев огромные бедствия от холода, голода и притеснений со стороны царских чиновников, переселенцы-армяне весной 1779 года обратились к Суворову с жалобой на невыносимые условия существования и просили ходатайствовать о «поселении их в форштадте (т. е. предместье. — А. Ф.) крепости святого Димитрия Ростовского».
      Суворов немедленно откликнулся на эту просьбу и препроводил ее Потемкину. «Из подносимого приложения, — писал он, — ваша светлость соизволите усмотреть недостатки, претерпеваемые переселенцами крымскими в нынешнем их положении...».
          В результате, после долгих проволочек, армяне, спустя полгода, получили разрешение расселиться «в округе крепости святого Димитрия Ростовского» и право для основания там «особого города при урочище Полуденка с названиемНахичеван...».
       9 декабря 1779 года совершилась официальная церемония закладки нового города, неподалеку от которого возник одновременно и ряд армянских селений (Чалтыр, Мец-Сала,Покр-Сала, Топлу и Несвита).
        Так с именем великого русского полководца А. В. Суворова оказалась связанной история основания города Нахичевани, ныне составляющего часть современного Ростова-на-Дону.

***

       Дипломатическая и административная деятельность в Крыму, однако, не удовлетворяла Суворова, который был полководцем по призванию и не хотел отвлекаться от обязанностей военачальника. 
    «Вывихрите меня в иной климат, — просил он Потемкина,— иначе или будет скучно, или будет тошно... Дайте работу свеженькую...».
       В феврале 1779 года его командировали в Астрахань и на Северный Кавказ для инспектирования «Моздокской линии» и войск, расположенных в пределах Астраханской губернии. Направляясь в Астрахань, он заехал в Полтаву, чтобы повидать семью, а на обратном пути с Кавказа остановился в Азове и крепости Димитрия Ростовского. В письме к фельдмаршалу Румянцеву Суворов сообщал, что он пробыл в Полтаве «свыше недели и, оставя там... семейство в расстройке и почти кончательной смертельности, посетил чрез Астрахань — Кизляр — Моздок астраханскую, уже выстроенную иоселенную линию, и по Кубани... от Павловской крепости чрез коммуникационные на степь к Азову шанцы, берлинской линией возвратился...».
    Через год, 22 января 1780 года, ему, однако, вновь пришлось отправиться в Астрахань — на этот раз для выполнения «секретного и важного поручения».
      Речь шла о подготовке похода против Персии с целью приобретения стратегического плацдарма в Восточном Закавказье, откуда можно было бы угрожать азиатским владениям Турции.
      А. В. Суворов с жаром принялся за порученное дело: изучал будущий театр военных действий, разрабатывал планы десантных операций, производил необходимые расчеты.
     Но вскоре оказалось, что другие, более актуальные международные проблемы (связанные с заключением русско-австрийского союза), отвлекли внимание Екатерины II и ее советников от кавказских дел, и проект «персидского похода» был отложен до «удобнейшего случая».
     Суворов же так и остался в Астрахани, где почти два года томился вынужденным бездельем, не имея никаких определенных обязанностей.
    Затянувшееся пребывание в этом отдаленном городе казалось ему ссылкой. Самолюбивый и мнительный, он подозревал в интригах местного губернатора И. В. Якоби, болезненно реагировал на сплетни и нелепые слухи, распространяемые провинциальными чиновниками.
      Не раз приходила ему в голову мысль об отставке, но жизнь вне армии, в рядах которой он служил с юных лет, представлялась для него немыслимой.
     «Я здесь 2 года, без команды, — писал он в отчаянии Потемкину, — в начальстве 2 полка, живу в поношении, удалиться некуда. Гордостью утесняем, желал бы отъехать в мои пензенские, как ближние, деревни... Рад бы оставить службу, да грех, потому что на дело еще годен...».
     Наконец, 11 января 1782 года А. В. Суворова назначили командиром дивизии, расквартированной в Казани, но не успел он приехать туда, как вскоре последовал другой приказ — принять вновь командование Кубанским корпусом.

***

      К этому времени политическая и военная обстановка за Доном значительно ухудшилась.
      В январе 1779 года, после длительных русско-турецких, переговоров, была заключена так называемая «изъяснительная конвенция», дополнявшая собой основные статьи Кючюк-Кайнарджийскогомирного трактата 1774 года.
     Согласно этой конвенции, Турция признала крымским ханом Шагин-Гирея, кандидатуру которого поддерживало царское правительство, а Россия, взамен этого, обязалась вывести свои войска из Крыма и прикубанских владений Крымского ханства.
     В силу этого в марте 1779 года войска Кубанского корпуса оставили созданную год назад Суворовым линию укреплений на правом берегу Кубани и отошли на север, за реку Ею, а затем они были расквартированы в низовьях Дона — в Азове, крепости Димитрия Ростовского и станицах Аксайской и Семикаракорской.
      Можно было думать, что и Турция со своей стороны выполнит взятые на себя обязательства и пресечет враждебную России деятельность своей агентуры в Крыму и на Кубани.
     Однако вывод русских войск из пределов Крымского ханства лишь подогрел реваншистские настроения турецких правящих кругов, и они решили воспользоваться этим для того, чтобы усилить свое политическое влияние среди крымских татар и прикубанских ногаев.
   Турецкие агенты развернули еще более широкую пропаганду «священной войны» против России, а подстрекаемые ими ногайские мурзы стали совершать разбойничьи набеги на порубежные земли войска Донского. Ногаи безнаказанно захватывали принадлежавшие донским казакам богатые пастбища по реке Маныч и угоняли их стада и табуны, а иногда, собравшись в числе нескольких тысяч, устремлялись с берегов Бейсуга и Челбаса прямо на север, переправлялись через Ею и нападали на задонские хутора чуть ли не в окрестностях самого Черкасска.
     Опять, как и встарь, приходилось донским казакам защищать родные станицы от набегов степняков-кочевников, выставлять сигнальные посты и ночные караулы, выходить на пашню и на пастбище только с оружием в руках.
    Нa протяжении многих веков казачество Дона жило такой беспокойной, тревожной жизнью, охраняя степные рубежи русской земли от покушений со стороны турецких захватчиков и их крымских пособников — хищных и коварных последышей Золотой Орды.
      И вот опять, казалось, вернулись прежние времена, и снова Тихий Дон стал главным рубежом обороны на юго-восточных окраинах России.
    Нет нужды говорить, насколько разорительны были для самих казаков участившиеся в 1779—1781 гг. набеги ногайских кочевников. Ущерб, наносимый ими казачеству, был тем более ощутителен, что в эти годы на Дону стояли многоснежные и холодные зимы, вызвавшие массовый падеж скота, а в летнее время на полях появлялись тучи саранчи, уничтожавшей посевы.
      Донской атаман Алексей Иванович Иловайский 29 июля 1781 года писал Потемкину:
     «Позвольте вашей светлости доложить, что чрез всегдашнюю ногайцев необузданную самовольность и хищноестремительство к разбоям вверенное мне войско... принуждено с величайшим прискорбием сносить сугубые убытки, и разорение неотвратительно, которое им (казакам. — А. Ф.) тем чувствительнее, что они, лишась от жестокой зимы почти всего скота, лошадей и овец своих, лишаются еще ныне вновь сенокосов и хлебов своих, оставя на жертву появившейся в невероятном множестве саранчи...».
     Летом 1781 года турецкие эмиссары усилили свои происки на Кубани и добились того, что ногайские мурзы отказались считать себя вассалами крымского хана Шагин-Гирея, сотрудничавшего с Россией. Было совершенно ясно, что, отторгнув от Крымского ханства его прикубанские владения, Турция не замедлит превратить их в плацдарм для подготовки реваншистской войны против России.
      Недаром поведение ногаев на границах донских земель стало тогда еще более вызывающим.
    Иловайский доносил, что ногаи «сверх прежнего от них казакам и прочим людям тиранского умерщвления, грабительства, захвачиванья в мучительный плен, отгона с собой лошадей, скота и прочего, не умолкают таковое свое злодейство час от часу распространять более...».

      В октябре 1781 года русским командованием была предпринята военная экспедиция в район ногайских становищ за Доном.
     Генерал-майор Пиль с тремя пехотными и одним казачьим полками при 8 орудиях выступил из Азова, форсировал Ею и двинулся к юго-востоку на соединение с вышедшим к нему навстречу из Ставрополя отрядом генерала Фабрициана.
   Однако оба эти военачальника, будучи иностранцами, воспитанными в духе реакционной прусской военной системы, проявили полную неспособность к осуществлению стремительного маневра и внезапного удара.
      Медленно продвигаясь в глубь степей в сопровождении громоздких обозов, они обнаруживали свое движение перед противником, хотя сами почти не видели его. Ногайская конница днем рассеивалась в степи, не принимая боя, но зато по ночам непрестанно тревожила неожиданными налетами русские войска, отдыхавшие после утомительного похода.
      Осенние дожди, размывшие степные дороги, окончательно сковали и без того слабую активность Пиля и Фабрициана. Убедившись в полной бесперспективности дальнейших своих действий, они повернули обратно и ушли: один — на Дон, а другой — к Ставрополю.
     Этот бесплодный поход русских войск в задонские степи лишь послужил на пользу турецким поджигателям войны. Они усматривали в нем доказательство военной слабости России, поощряя тем самым ногайских беков и мурз к новым набегам на порубежные земли Дона и Приазовья.
      Весной 1782 года турецкие агенты организовали мятеж в Крыму, вынудив хана Шагин-Гирея укрыться в Еникале — крепости на берегу Керченского пролива, занятой русским гарнизоном.
    Известие об этом встревожило царское правительство. В Петербурге было решено вновь ввести в Крым русские войска, чтобы восстановить на престоле свергнутого Шагин-Гирея. Одновременно Екатерина II просила Потемкина принять действенные меры и против прикубанских ногаев. «Нужно наказать кубанцев, — писала она, — сиепроизвесть большим числом войска Донского с частью регулярных войск, их подкрепляющих...».
       Таково было положение на южных границах России к октябрю 1782 года, когда Суворов прибыл на Дон и вторично принял командование Кубанским корпусом.
     Для того чтобы лучше ознакомиться с обстановкой, он прямо проехал в Ейское укрепление. Расположенное на восточном берегу Ейского лимана, оно представляло тогда единственный русский форпост за Доном. Собрав там необходимые сведения о силах, настроениях и намерениях ногаев, а также о деятельности турецкой агентуры на Кубани, Суворов 18 октября направил Потемкину подробный доклад о положении за Доном. На следующий день, 19 октября, он выехал в крепость Димитрия Ростовского, где находился в то время штаб Кубанского корпуса.
      Почти три месяца провел он здесь, ожидая дальнейших распоряжений высшего командования; внимательно изучал донесения Ейского коменданта и начальников передовых казачьих постов, зорко следил за всем, что происходило на степных просторах между Кубанью и Доном, старался завязать сношения с отдельными ногайскими мурзами и старшинами, чтобы склонить их на сторону России. Обо всем этом чуть не каждую неделю Суворов подробно доносил в своих рапортах Потемкину.
      Немало забот доставляли ему вопросы, связанные с размещением войск, снабжением их продовольствием и фуражем.
   Всего в составе Кубанского корпуса имелось два кавалерийских (Владимирский и Нижегородский драгунский) и шесть пехотных (Бутырский, Воронежский, Нижегородский, Казанский, Низовский и Ладожский) полков, а также две роты артиллерии (16 легких орудий). Из них только два полка —Бутырский и Низовский — размещались в укрепленных пунктах — Ейском укреплении, Азове и крепости Димитрия Ростовского. Остальные же войска были расквартированы побатальонно и даже поротно в донских станицах —Аксайской, Семикаракорской, Нижне-Кундрючьей и других.
   Естественно, что при таком размещении войск командиры частей нередко вступали в конфликт с местными казачьими атаманами и старшинами. То не хватало помещений для постоя, то драгуны и казаки не могли поделить сена, совместно скошенного на станичных угодьях, то артиллерийские кони потравили посевы. На этой почве возникали ссоры. Одни строчили жалобы в Черкассквойсковой канцелярии, другие писали пространные рапорты в штаб корпуса.
     Все эти вопросы Суворов всегда умел разрешать с большим тактом. Проявляя заботу о материальных нуждах солдат своего корпуса, он никогда не потворствовал, однако, самочинным действиям подчиненных в отношении местных жителей. Тем более предупредительно относился он к населению станиц и хуторов Дона. Казаки были его боевыми соратниками в прежних походах, и теперь войско Донское составляло надежный резерв Кубанского корпуса.
     «Мародеров не терпеть... Солдат — не разбойник!» — говорил Суворов и не раз повторял это в своих приказах, а впоследствии запечатлел эту заповедь и на страницах своей «Науки побеждать».
   Никогда не забывая о необходимости совершенствования боевой выучки войск, великий полководец не упускал случая проводить ученья и маневры хотя бы с теми, шестью ротами Низовского полка, которые стояли в крепости Димитрия Ростовского (две остальные роты этого полка находились в Азове).
    С момента приезда Суворова солдаты проводили: большую часть времени уже не за крепостными валами, а в открытой степи, разыгрывая там «примерные баталии» и постигая на тактике три знаменитых принципа суворовской тактики: глазомер, быстроту и натиск.

      Тем временем события на Юге вступали в решающую фазу.
     Крымская проблема обострилась настолько, что откладывать ее окончательное решение было уже невозможно. Потемкин сравнивал ее с «бородавкой на носу», которая должна быть удалена немедленно.
   Разумеется, нетрудно было уговорить отречься от престола крымского хана Шагин-Гирея, который фактически уже не обладал никакой политической самостоятельностью. Вслед за этим был составлен манифест о присоединении Крыма к России, подписанный Екатериной II 19 января 1783 года.
    Но гораздо труднее было осуществить присоединение Крыма так, чтобы избежать новой войны с Турцией и в то же время дать решительный отпор ее реваншистским притязаниям.
     Назначая Потемкина главнокомандующим всеми вооруженными силами России в Причерноморье и Приазовье, Екатерина II предупреждала его, чтобы при занятии русским» войсками бывших владений Крымского ханства «нигде, никак и ничем турка беспосредственно не зацеплять, но... извлекая меч, употребить его на отражение силы силою...».
    Поэтому решено было до поры до времени манифест о присоединении Крыма к России не обнародовать, чтобы лучше подготовиться к возможному противодействию со стороны Турции.
        В начале января 1783 года Потемкин вызвал Суворова к себе на совещание.
       Из крепости Димитрия Ростовского, сквозь метель и вьюгу, Суворов помчался по заснеженным степным дорогам в Херсон — от устья Дона к устью Днепра. Его сопровождал донской атаман А. И. Иловайский. На совещании в Херсоне, в ставке Потемкина, обсуждались вопросы стратегического обеспечения предстоящего присоединения Крыма.
      В предвиденьи возможных осложнений с Турцией Потемкин решил привести в боевую готовность шесть корпусов, в том числе и Кубанский корпус, которым командовал Суворов.
     Поскольку речь шла о присоединении не только Крымского полуострова, но и прикубанских владений бывшего Крымского ханства, перед этим корпусом ставились серьезные задачи.
      Ему вменялось в обязанность быть готовым к решительным действиям как «для ограждения собственных границ и установления нового подданства между ногайскими ордами, так и для произведения сильного удара на них, если б противиться стали...».
       Особенно подчеркивая необходимость быстро закончить операцию против ногаев, чтобы предотвратить опасность, вмешательства Турции, Потемкин приказал Иловайскому усилить Кубанский корпус не менее чем семнадцатью полками донских казаков.
        Началом этой операции за Доном должны были послужить опубликование манифеста о присоединении Крыма и приведение к присяге на верность России его обитателей (что брал на себя сам Потемкин).                                                                            .
        Вернувшись на Дон в середине марта 1783 года, Суворов стал немедленно готовиться к походу в задонские степи. Он лично проверял состояние войск, наблюдал за xoдом заготовки провианта и подвозом боеприпасов, добивался лучшей организации службы тыла.
      Более двух месяцев (с 18 марта до 21 мая) провел он в станице Нижне-Кундрючьей и соседних с нею хуторах и станицах, где были расквартированы части Кубанского корпуса и где формировались казачьи полки, предназначенные для участия в предстоящем походе.
     После возвращения, вместе с Суворовым, из Херсона донской атаман Иловайский объявил казакам, что «по обстоятельствам происходимого в крымских и кубанских татарах замешательства приготовиться должно всему войску к поголовному походу...».
        «А посему, — писал он в своем обращении, — станичным атаманам и казакам подтверждается, чтоб к оному походу все состоящие в станицах ваших служилые, войсковые старшины и рядовые казаки и выростки —- казачьи дети не ниже пятнадцати лет были в готовности, чтоб по первому требованию могли выступить в поход в 24 часа с трехмесячным провиантом...».
         К июню 1783 года основные силы Кубанского корпуса сосредоточились в районе Ейского укрепления, куда прибыл и сам Суворов со своим штабом?!
       К этому времени закончился и сбор «поголовного ополчения» на Дону. Атаман Иловайский с пятью казачьими бригадами (по два полка в каждой) в середине июня выступил в поход, но на рубеже реки Кагальник был остановлен Суворовым, который известил его, что «покорение ногайцев, может быть, обойдется без всякого кровопролития...».
        В своих надеждах разрешить этот вопрос мирным путем Суворов исходил из того, что среди самих ногаев происходила в это время внутренняя борьба между протурецкими элементами и сторонниками присоединения к России. Некоторая часть ногайских кочевников начинала сознавать, какими бедствиями грозит для них политика турецких поджигателей войны. Не желая быть послушным орудием в руках турецких пашей, она все более склонялась к мысли о мирном сотрудничестве с русскими.
      С другой стороны, ногайские мурзы, богатевшие за счет сбыта рабов на турецкие рынки, не хотели порывать с Турцией, маскируя при этом свои корыстные побуждения лицемерными заявлениями о своей преданности турецкому султану, как покровителю всех мусульман.
        Используя эти внутренние противоречия среди ногаев, Суворов рассчитывал политически изолировать сторонников турецкой ориентации, а остальных убедить в необходимости добровольного перехода в подданство России. Для того, чтобы подчеркнуть свои миролюбивые намерения в отношении ногаев, он вскоре по прибытии в Ейское укрепление пригласил к себе старшин из ближайших ногайских становищ и устроил для них большой праздник, якобы, по случаю своего вступления в должность начальнику, всех русских войск на Дону и за Доном.
        Собравшись, вместе со своими сородичами, в числе 3000 человек у стен Ейского укрепления, ногайские старшины остались весьма довольны оказанным им вниманием, и многие из них, как сообщал Суворов Потемкину, выразили готовность признать себя подданными России.
       9 июля Суворов вторично собрал ногаев, на этот раз в числе 6000 человек?!
    К этому времени "уже были получены известия о том, что Потемкин, прибывший в Карасубазар, провел там официальную церемонию присоединения Крыма к Российской империи.
         Сообщив в свою очередь ногайским старшинам об этом событии, Суворов разъяснил им, что отныне все владения бывшего Крымского ханства, а значит и степи между Кубанью и Доном, присоединяются к России. Приняв затем от них торжественную присягу на верность русской императрице, он устроил для них пышный, в восточном стиле, обед, во время которого было съедено 100 быков и 800 баранов, а также выпито 500 ведер водки.
        Казалось, что ногайскую проблему в самом деле удастся разрешить мирным путем. Однако, когда по приказанию Суворова русские войска двинулись с рубежа Еи на юг и вновь стали восстанавливать оставленную ими в 1779 году кордонную линию на правом берегу Кубани, ногайские старшины обратились к Суворову с просьбой разрешить им перекочевать к востоку — на берега реки Маныч.
         Суворов запросил мнение Потемкина. Но последний, учитывая близость Манычских степей к Дону, отказал в этой просьбе и предложил ногаям перекочевать за Волгу, в прикаспийские степи.
     Когда об этом стало известно в ногайских становищах, турецкие агенты постарались использовать данное обстоятельство. Сея различные провокационные слухи, они стали призывать ногайцев не подчиняться распоряжению Потемкина и уходить за Кубань под защиту Турции.
       И, когда в августе 1783 года тысячи ногайских кочевников были собраны в районе Ейского укрепления, а оттуда направлены вверх по течению Ей на восток, в заволжские степи, среди них вспыхнули волнения.
       Поддавшись влиянию лживой турецкой пропаганды ногаи напали на сопровождавшие их небольшие русские отряды, оттеснили их, а затем повернули на юг, в сторону Кубани.

        В начале сентября, подстрекаемые турками ногаи в числе 10 000 всадников внезапно появились перед Ейским укреплением и попытались овладеть им штурмом, но были отброшены русским гарнизоном и вскоре ушли за Кубань.
     Узнав об этих событиях, Потемкин приказал Суворову «считать возмутившихся ногайцев не поданными России, а врагами отечества, достойными всякого наказания оружием...».
     Суворов выехал в Копыл, уже снова занятый русскими войсками. Путем тщательно организованной разведки он установил, что ногаи сосредоточиваются в низовьях Лабы и, поощряемые турками, готовятся продолжать борьбу, угрожая русским порубежным укреплениям.
      Для того, чтобы раз и навсегда ликвидировать эту угрозу, Суворов решил нанести ногаям такой удар, который заставил бы их отказаться от роли наймитов Турции. "Учитывая подвижность ногайской конницы, он обратил особое внимание на обеспечение внезапности этого удара с тем, чтобы застигнуть противника врасплох и не дать ему заранее рассеяться по степи или отступить на юг, к лесистым предгорьям Кавказского хребта.
     Известно, что быстроту и внезапность действий Суворов всегда считал важным условием успеха боя. «Быстрота и внезапность заменяет число... Удивить — победить!» — любил повторять он. Недаром и на страницах своей «Науки побеждать» он писал: «Неприятель нас не чает, считает нас за 100 верст, а коли издалека, на двух, трех стах и больше. Вдруг мы на него, как снег на голову. Закружится у него голова...».
        В таком духе была задумана Суворовым и эта операция против ногайских полчищ.
      Сосредоточив в Копыле крупные силы в составе 16 рот пехоты, 16 эскадронов драгун и 6 донских казачьих полков, он 6 октября выступил в поход и двинулся вверх по правому берегу Кубани к устью Лабы. Одновременно атаман Иловайский с 10-ю другими казачьими полками по указанию Суворова поспешил туда же с берегов Дона.
       B целях обеспечения полной скрытности маневра войска двигались только ночью, в стороне от дорог, а днем отдыхали, рассредоточившись по глубоким балкам и оврагам.
       Кроме того, заранее по всей линии «Кубанского кордона» были преднамеренно распространены слухи о том, что Суворов неожиданно уехал к семье в Полтаву и что никаких активных действий на Кубани русское командование предпринимать не собирается.
       Несмотря на трудности походного движения в ночное время по сильно пересеченной местности, войска Суворова, благодаря хорошей организации марша, сумели преодолеть почти 200 километров за 6 суток и в ночь на 12 октября, точно в назначенный срок, соединились с донским казачьим ополчением Иловайского.
       В густом мраке осенней ночи на другом берегу Кубани виднелись многочисленные огни. Это были костры ногайских становищ.
       Предстояло решить труднейшую часть боевой задачи — незаметно для противника переправиться в глубокой темноте через бурные воды Кубани.
     Переправа эта, намеченная несколько выше устья Лабы, была, по словам самого Суворова, «наитруднейшая, широтой более семидесяти пяти сажен, едва не вплавь, противный берег весьма крутой, высокий – столько тверд, что шанцовым инструментом в быстроте движения мало способствовать можно было…»
        Сохранились также интересные указания Суворова о порядке с способах переправы:
       «Пехоте переходить нагой, драгунам на лошадях, казакам вплавь, артиллерию переводить на понтонных паромах… По быстрой воде людям переходить с вещами на головах. Если лошадь быстрины не выдержит, то драгунам также быть нагими…»
      Следуя этим указаниям, пехота и конница в непроницаемом мраке спускалась в холодную воду и, мужественно преодолевая быстрое течение, устремлялись к противоположному берегу.
        В 2 часа ночи основная масса войск уже форсировала реку и сосредоточилась на левом берегу Кубани. Наступал решающий момент операции – ночная атака.
     Нужно помнить, что в то время военачальники избегали боевых действий в ночных условиях. Для западноевропейских армий с их наемными солдатами и шаблонной линейной тактикой воевать ночью было вообще немыслимо. С заходом солнца боевые действия, как правило, прекращались.
        В противоположность этому Суворов никогда не боялся действовать ночью, широко применяя в своей полководческой практике ночные атаки и ночные штурмы. Он был уверен в моральной стойкости бойцов своей армии, особенностью которой был ее национальный состав, так как она комплектовалась не путем наемничества, а на основе рекрутской повинности. Он был убежден в превосходстве своей тактики, при которой солдаты не скованы линейным построением, а могут вести бой и в рассыпном строю; он знал, что взаимная выручка и частный почин присущи им так же, как наступательный порыв, отвага и храбрость.
       И в данном случае, объезжая в глухую осеннюю ночь на берегу Кубани ряды своих промокших до нитки и закоченевших от холода солдат, великий полководец не сомневался, что они с честью выполнят боевую задачу.
     В приказе, отданном накануне, Суворов писал: «Войскам нет отдыха до решительного поражения, истребления или плена неприятеля; если он не близко, то искать его везде. Пули беречь, работать холодным оружием...».
    Особо подчеркивал он роль донских казаков в предостоящем сражении с ногайской конницей: «Донское войско вплавь вперед, пользуется ночью, отбивает табуны... истребляет бунтовщиков, всегда вперед, перед светом обращается скрытно к прочим войскам назад, но (если всё) идет благополучно — бьет вперед, не ожидаясь других войск, ниже пушек...».
      Действительно, казачьи полки первыми переправились через Кубань и первыми, пройдя рысью 12 километров от берега, атаковали расположившихся в урочище Керменчикногаев.
     В ожесточенном ночном бою ногайская конница понесла страшное поражение. Когда регулярные войска овладели становищами кочевников, последние обратились в бегство, в панике переправляясь на левый берег Лабы. Но казаки на протяжении 16 километров преследовали их и там.
     «Храбрость, стремленный удар и неутомленность Донского войска не могу довольно выхвалить перед вашей светлостью...» — писал Суворов Потемкину в своем рапорте от 6 октября 1783 года.
      Операция Суворова против ногаев увенчалась полным успехом.
      «Одни сутки, — говорил он, — решили все дело...».
    После этой операции некоторые ногайские племена перешли в подданство России и откочевали в прикаспийские степи, а другие рассеялись в кавказских пригорьях. Их разорительные набеги на казачьи земли в низовьях Дона с этого времени совершенно прекратились. Теперь казаки могли выходить на пашню без оружия и не бодрствовать на подступах к своим станицам в ночных караулах.
       Впервые за много веков Дон перестал, наконец, быть порубежной чертой, постоянно озаренной зловещими молниями военной грозы.

    Разгром ногайских орд Суворовым опрокинул расчеты турецких пашей, которые надеялись использовать этих кочевников как орудие своей реваншистской политики в Приазовье. Задонские степи окончательно были присоединены к России.
      Суворов закрепил русскую границу на Кубани, и 28 декабря 1783 года турецкое правительство вынуждено было признать этот факт, подписав соглашение о том, что именно Кубань будет разделять Россию и Турцию на Северо-Западном Кавказе.
       Тем самым окончательно была решена и судьба владений бывшего Крымского ханства. Они полностью перешли к России.
     Азовское море стало целиком русским морем, а прекрасная Ахтиарская бухта на побережье Крыма превратилась в колыбель русского Черноморского флота и украсилась крепостью, носящей славное имя — Севастополь.
       Но успешные боевые действия за Доном способствовали решению не только одной крымской проблемы.
     В те дни, когда А. В. Суворов находился со своими войсками в задонских степях, в июле 1783 года в городе Георгиевске был подписан договор о переходе Восточной Грузии под протекторат России.
     Ясно, что полная реализация условий этого договора во многом зависела от положения на Северном Кавказе, где проходили основные коммуникации, связывавшие Грузию с Россией. И, разумеется, перенесение русской границы с берегов Дона на линию Кубани укрепляло эти коммуникации, территориально сближая владения России с Закавказьем.
    Следовательно, успехи Суворова во время пребывания его за Доном содействовали также изменению в пользу России политической и стратегической обстановки и на Кавказе, обеспечивая ее дальнейшее продвижение за Кавказский хребет.

***

     К концу октября 1783 года основная масса войск Кубанского корпуса была отведена на зимние квартиры в низовья Дона, а казачье «поголовное ополчение» распущено по домам.
    На Кубани были оставлены лишь небольшие гарнизоны в тех укреплениях, которые удалось восстановить до наступления зимы. (Впоследствии царское правительство переселило на Кубань запорожских казаков, образовав из них так называемое «Черноморское казачье войско»).
     Суворов, вернувшись на Дон, сначала разъезжал по станицам (от Аксайской до Семикаракорской), руководя размещением своих войск, а затем переехал в крепость Димитрия Ростовского, где и провел все пять зимних месяцев— с ноября 1783 года до апреля 1784 года.
       Эта новая крепость, построенная только в 1763 году на высоком правом берегу Дона в урочище «Богатый колодезь», представляла одно из выдающихся творений русского военно-инженерного искусства того времени.
     Окруженная высокими земляными валами и глубокими рвами, крепость имела в плане оригинальную звездообразную форму, что позволяло прикрывать все подступы к ней перекрестным огнем и в то же время являлось значительным усовершенствованием по сравнению с общепринятой тогда бастионной системой крепостной обороны.
      Поскольку эта крепость должна была служить единственным и удаленным от центра форпостом России в низовьях Дона и Приазовья, было признано, что ее «неоспоримо перед прочими с отменою укрепить надлежит...».
        Впрочем, события развивались таким образом, что со дня своего основания крепость Димитрия Ростовского ни разу не подвергалась вражеским нападениям.
      Через пять лет после завершения ее строительства вспыхнула русско-турецкая война 1768—1774 гг., но военные действия развертывались преимущественно в Крыму и на Дунае. Что же касается Приазовья, то турки были вытеснены отсюда в первые же месяцы войны, и уже весной 1769 года русские войска прочно заняли Азов и Таганрог.
      Когда же к России были окончательно присоединены Крым, а также задонские и кубанские степи, крепость Димитрия Ростовского оказалась на значительном удалении от новой русско-турецкой границы, проходившей отныне по реке Кубани. В связи с этим она, конечно, до некоторой степени утратила свое первоначальное значение пограничного форпоста, но продолжала еще играть крупную роль в качестве операционной базы Кубанского корпуса и важнейшего узла коммуникаций, связывающих русские войска, находившиеся на Северном Кавказе и в Грузии, с внутренними районами России. Кроме того, царское правительство сохраняло эту крепость в интересах обеспечения своей крепостнической политики на Дону и в Приазовье.
      Сложившееся из беглых крестьян и «работных людей», спасавшихся от феодального гнета и искавших вольной жизни на степных окраинах Русского государства, донское казачество в глазах господствующего помещичьего класса всегда считалось «опасным элементом».
     Не могли быть забыты такие факты, как восстания под руководством Степана Разина и Кондратия Булавина, когда казачья «голытьба», привлекая к себе массы крепостного крестьянства, потрясала устои самодержавно-дворянской монархии. Совсем еще свежа была память и о донском казаке Емельяне Пугачеве, возглавившем крестьянскую войну в 70-х годах XVIII века.
     И хотя дворянская царица Екатерина II и жаловала «вернолюбезное и знаменитое войско Донское» за его боевую службу знаменами и бунчуками, но одновременно систематически уничтожала остатки его былых «вольностей». В 1775 году было окончательно ликвидировано на Дону казачье самоуправление, и казачество подчинено бдительному контролю царских чиновников, составивших так называемое «войсковое гражданское правительство». Выборность донских атаманов была отменена еще раньше — с 1732 года они назначались императорской властью.
   Это вызывало волнения среди казачества, которое к тому же давно не представляло собой социально однородной массы. В донских станицах, по словам современника, «богатый и сильный избычествовал за счет достояния общественного», а масса трудового казачества была «угнетена бедностью».
      Развитие торговли в устье Дона и заселение Приазовья еще более обогащали казачью верхушку и усиливали социальное расслоение в среде казачества, что вело к дальнейшему обострению классовой борьбы на Дону.
      Вот почему царское правительство сохраняло крепость Димитрия Ростовского даже после того, как она утратила свое военно-стратегическое значение. Академик Паллас, посетивший эту крепость в 1793 году, подчеркивал, что царское правительство «с большой бережностью относится к поддержанию этого места, которое очень важно для того, чтобы держать в страхе донских казаков...».

      Что же представляла собой крепость Димитрия Ростовского в 1783—84 гг., когда в ней жил Суворов?
      По сохранившимся планам и описаниям современников, нетрудно установить, что она находилась на той части территории современного города Ростова-на-Дону, которая ныне ограничена проспектом Осоавиахима, улицей Максима Горького и Нахичеванским переулком, а на юге примыкает к берегу Дона.
     В центральной части крепости, там, где теперь устроен Кировский сквер, находилась деревянная Покровская церковь. Поскольку она к этому времени пришла в ветхость, то, как раз в период пребывания здесь Суворова, рядом с ней сооружали новую церковь на каменном фундаменте.
      Западнее церкви стоял большой комендантский дом с примыкавшим к нему тенистым фруктовым садом.
     К северу от церкви находились одноэтажные дома для офицеров, к востоку — солдатские казармы. Наконец, ближе к берегу Дона располагались различные склады и «провиантские магазины», арсенал и госпиталь.
      Кроме солдат и офицеров с их семьями, внутри крепости почти не было других жителей. Это подтверждается тем, что из 1 120 прихожан Покровской церкви в это время насчитывалось всего лишь 90 человек, не принадлежавших к «военному сословию».
     Французский путешественник К. де-Барт, побывавший здесь в том самом 1784 году, когда в крепости жил Суворов, сообщает в своих записках, что он видел тут «мощеные улицы, несколько каменных домов, две церкви и несколько лавок».
      Восточнее крепости, выше по течению Дона, де-Барт увидел большое армянское селение, в котором было тогда, по его подсчетам, до 3 000 жителей, а также имелись «фабрики шелковых и шерстяных материй и большой базар...». Таким был тогда Нахичевань — новый город, основанный, как уже говорилось выше, в 1779 году армянскими переселенцами из Крыма.
     Побывавшему здесь девять лет спустя (в 1793 г.) академику Палласу Нахичевань уже не казался селением. Он пишет о нем, как о городе, в котором много «хорошеньких каменных домиков, обмазанных глиной и крытых черепицей... улицы расположены правильно и параллельно Дону», а в центре построена городская дума «с красивой квадратной площадью перед ней, окруженной лавками купцов и мастерскими ремесленников...».
      На расстоянии полукилометра к западу от крепости, по словам де-Барта, находился пригород, состоявший из беспорядочно построенных мазанок и землянок. Это была так называемая «Солдатская слобода», за которой следовало примыкавшее к берегу речки Темерник поселение Доломановка.
      После изгнания турок с берегов Азовского моря транзитная торговля по Дону значительно оживилась. Это способствовало быстрому росту пригородов крепости.
      Такова была крепость Димитрия Ростовского и примыкавшие к ней пригороды в 1783—84 гг. — в период пребывания на Дону Суворова.
     Поскольку командный состав крепостного гарнизона размещался в северной части крепости, можно полагать, что дом, в котором жил Суворов, находился в том районе современного города Ростова, который теперь ограничен Кировским проспектом, Магнитогорским переулком, Пушкинской и Мало-Садовой улицами.
   Сохранившиеся в архивах рапорты и письма Суворова, относящиеся к периоду пребывания его в крепости Димитрия Ростовского зимой 1783—84 гг., свидетельствуют о том, что великому полководцу приходилось много заниматься вопросами снабжения войск его корпуса, а также мероприятиями по укреплению пограничного «Кубанского кордона».
   Говоря о пребывании Суворова на Дону, некоторые исследователи называют его «комендантом крепости Димитрия Ростовского». Это не соответствует действительности и сужает круг деятельности Суворова, который, являясь в это время командиром Кубанского корпуса, был старшим начальником над всеми войсками, расположенными в низовьях Дона и Приазовье.
     Сам по себе гарнизон крепости Димитрия Ростовского был не очень велик и насчитывал в своем составе лишь три батальона пехоты, но в окрестностях — в Азове, Аксайской и других ближайших станицах — стояли еще два пехотных и два драгунских полка, а в задонских степях до самой Кубани располагались отдельные отряды пехоты и конницы. Если учесть то огромное внимание, которое всегда уделял Суворов боевой подготовке и материальному обеспечению войск, а также и тот факт, что, по словам его начальника штаба Ивашева, он «был пылкого и нетерпеливого характера и требовал мгновенного исполнения своих приказаний», то легко понять, что служебные дела и в данный период отнимали у него много времени.

     Меньше известно нам о его личной жизни в эти зимние месяцы 1783—84 гг.
   Будучи одним из самых образованных русских людей своего времени, Суворов всегда внимательно следил за отечественной и зарубежной литературой и периодической прессой. Где бы он ни находился, как бы далеко ни удалялся от столицы, он всегда добивался, чтобы ему высылали «газеты немецкие, гамбургские, венские, берлинские, французские... польские, с.-петербургские или московские русские...». Даже в походах за ним возили тяжелый чемодан с книгами, а один из его сподвижников — полковник Я. М. Старков — вспоминал, что «Александр Васильевич в свободное от своей деятельности время читал... сочинения лучших писателей, даже ночью часу до 12-го и просыпаясь рано, до света часа за два, занимался тем же...».
      Он не изменял этому правилу и в данном случае, находясь на берегах Дона.
   Однако затянувшееся пребывание в отдаленной крепости не могло удовлетворить Суворова. Его деятельная натура снова жаждала, как он сам выражался, «свеженькой работы», и он стал просить высшее командование о переводе и назначении на новую должность.
     С прибрежных редутов крепости Димитрия Ростовского открывался прекрасный вид на бескрайние задонские степи. Их мирное безмолвие не нарушалось теперь вражескими набегами. Но возможно, что когда Суворов любовался их беспредельным простором, он думал о том, что враги еще не оставили надежды испытать прочность новых границ России.
     Ему, конечно, было известно о военных приготовлениях Турции, правящие круги которой имели слишком короткую память и быстро забывали уроки истории, о происках английских и иных дипломатов, выступавших в роли поджигателей новой русско-турецкой войны.
   Великий полководец, без сомнения, предвидел, что ему придется вскоре вновь отстаивать во главе своих «чудо-богатырей» достоинство и честь России, безопасность и неприкосновенность ее границ.
      Прошло всего три года — и это предвиденье сбылось. В 1787 году, побуждаемая Англией, Турция начала новую войну против России.
      В ходе этой войны полководческое искусство Суворова принесло ему мировую славу.
      Победа на берегах Рымника и легендарный штурм Измаила навеки запечатлели его имя в памяти народов.

ДОНСКИЕ КАЗАКИ - СПОДВИЖНИКИ СУВОРОВА

    Будучи назначен командиром Владимирской дивизии, Суворов 21 апреля 1784 года выехал из крепости Димитрия Ростовского в Москву, сдав командование Кубанским корпусом генералу Леонтьеву.
      Больше он уже не возвращался на берега Дона, но его связи с донским казачеством на этом не прервались. Наоборот, с каждым новым походом умножалось число донских казаков среди его боевых соратников.
    Впервые оценил Суворов отвагу, удаль и воинское мастерство казачьей конницы еще в самом начале своего боевого пути — в период Семилетней войны с Пруссией.
     В русской действующей армии насчитывалось тогда 16 000 донских казаков, принимавших активное участие в боях и не раз обращавших в бегство хваленые гусарские полки прусского короля Фридриха II.
      В 1761 году, когда русский полководец Румянцев осадил сильную прусскую крепость Кольберг, Фридрих II, стараясь заставить русских снять осаду этой крепости, направил в рейд по тылам русской армии большую кавалерийскую группу под начальством генерала Платена.
   В ответ на это русское командование также создало конный корпус, командиром которого был назначен генерал Берг, а начальником штаба — молодой подполковник Суворов.
     Стремясь остановить движение Платена, Суворов нередко лично руководил боевыми операциями русской конницы, участвуя в стремительных набегах и жарких рукопашных схватках.
    Однажды он с 60 казаками атаковал прусских гусар у города Швейдниц и лихим ударом опрокинул противника.
      В другой раз с сотней казаков ему пришлось сделать за ночь 40-верстный бросок, чтобы разрушить мост через реку Варту у города Ландсберг и тем самым помешать наступлению войск Платена. Его помощником и соратником во время этого смелого набега был донской казак полковник Семен Тимофеевич Туроверов.
       Вот как сам Суворов рассказывает об этом подвиге в своей автобиографии: «Взял я с собой слабый, во сто коней, Туроверова казачий полк, переплыли чрез Нетцу и в той же ночи... поспели к Ландсбергу противным берегом Варты, немедля чрез ров вломились в городовые ворота, и передовыми казаками супренированы (застигнуты врасплох.— Л. Ф.) и пленены две прусские команды с их офицерами, потом с помощью обывателей сожжен ландсбергский большой мост...».

      Еще теснее стала боевая дружба Суворова с донскими казаками во время русско-турецкой войны 1768—74 гг.
    Вскоре после прибытия Суворова в Дунайскую армию ему было поручено произвести «поиск» или разведку боем в районе занятого турками города Туртукай, расположенного на правом берегу Дуная.
     Задача была нелегкой, ибо в распоряжении Суворова имелось всего 2 300 штыков и сабель, а турок насчитывалось вдвое больше, при чем для того, чтобы атаковать их, надо было сначала форсировать широкую реку.
     Суворов тщательно готовился к предстоящей операции. Целыми днями не слезал он с коня, лично объезжая позиции своих войск и проверяя их готовность к выполнению боевой задачи.
     Вечером 19 мая 1773 года были закончены последние приготовления. Утомленный Суворов слез с коня, наскоро закусил и по-своему обыкновению прилег, завернувшись в плащ, прямо на землю, недалеко от берега.
        Ночью свыше 600 конных турок переплыли через Дунай и ворвались в расположение русских войск близ того места, где спал Суворов. Когда он вскочил на ноги, на него уже неслись, размахивая кривыми саблями, неприятельские всадники. Но к счастью поблизости располагались донские казаки. Поднятые по тревоге, они бросились навстречу врагу. Впереди, наперерез туркам, мчался есаул Захар Пахомович Сенюткин. Еще минута — и на глазах у Суворова началась ожесточенная рубка. С помощью подоспевшего эскадрона конных карабинеров казаки изрубили 85 турок, а остальных сбросили в реку.
        Так донские казаки сберегли жизнь великого русского полководца.
      Наутро Александр Васильевич от души благодарил их. Захара Сенюткина он обнял перед строем со словами: «Спасибо, голубчик! Ты спас меня от верной гибели».
       А в рапорте своем на имя генерала И. П. Салтыкова Суворов писал: «С беспримерной неустрашимостью ударив в их толпу... донского войска полка Леонова есаул Сенюткин, предводительствуя казаками, отлично себя показал...».
       В ночь на 21 мая Суворов сам форсировал Дунай со своим отрядом и нанес туркам страшное поражение.
      Немало донских казаков отличилось при обороне Кинбурна, в сражениях у Рымника и Фокшан. В каждом рапорте Суворова подчеркиваются их подвиги, нередко упоминаются фамилии даже рядовых казаков.
     В его «реляции о происшедшей баталии при Кинбурне», от 12 октября 1787 года, между прочим, говорится: «Неприятель непрестанно усиливался перевозимым ему войском с судов. Наши уступили и потеряли несколько пушек... Орлова полку казак Ефим Турченков, видя турками отвозимую нашу пушку, при ней одного из них сколол и с последуемым за ним казаком Нестером Рекуновым скололи четверых. Казаки сломили варваров!..»
    В сражении на реке Рымник 22 сентября 1789 года донские казаки, по признанию самого Суворова, «поражением со всех сторон варваров несказанно себя отличили, как частно, так и лично каждой своего противника в смерть поражал...».
      Суворов решительно порвал с характерной в то время для военных деятелей Запада стратегией ограниченных целей, с медлительностью их движений, робостью и шаблонностью их тактических методов. Стремясь всегда не к вытеснению, а к полному разгрому и уничтожению противника, он считал лучшим средством для этого внезапный сокрушительный удар, подготовленный в результате широкого и стремительного маневра. Его главной заботой всегда было повышение подвижности и маневренности своих войск, ибо только в этом случае они могли претворить в жизнь его смелые замыслы, в основе которых неизменно лежали «быстрота и натиск».
      Он обучал свои войска действовать в любых условиях, не признавая ссылок на объективные обстоятельства. В одном из его наставлений говорится: «Кавалерия в грязи, болотах, оврагах, рвах, на возвышенностях, в низинах и даже на наклонных земляных сходнях рубит...».
      Отсюда ясно, какую большую роль он отводил на войне легкой казачьей коннице.

     В течение многих веков казаки, и, в частности, донские, выработали особую, своеобразную тактику, которая отличалась не только искусством маневрировать на поле боя и с хода атаковать врага, развернувшись у него на глазах грозною «лавою». Особенностью казачьей тактики было также уменье действовать в рассыпном строю, применяться к местности, маскироваться, устраивать засады, просачиваться в расположение противника, тревожить его лихими набегами.
     Эти боевые качества казачьей конницы ценили и старались развивать крупнейшие русские военные деятели. Потемкин, например, требовал, чтобы все казаки были «обучены стрелять в цель и заряжать проворно, почему огонь их силен и вреден неприятелю, в рассыпку действовать проворно, укрываться в лесах, за камнями, в ямах или буераках, для нечаянного на неприятеля нападения делать засады, одним словом всякие хитрости, легкому войску свойственные...».
       Эту сторону боевого мастерства казаков подчеркивал и Суворов. «Казаки везде пролезут...» — указывал он в «Науке побеждать», а в другой своей инструкции (от 3 сентября 1794 г.) писал: «Наша кавалерия атакует быстро и рубит неприятельскую саблями. Где при ней казаки, то они охватывают неприятеля с флангов и с тыла...».
       Но бывали случаи, когда обстоятельства заставляли Суворова использовать казаков и по-другому. Так было, например, в 1790 году под Измаилом.
    Эту сильную крепость оборонял тридцатипятитысячный турецкий гарнизон. Суворов же имел всего 28 000 человек, из которых почти половину (13 000) составляли донские и черноморские казаки. Не задумываясь, он спешил большую часть казаков и построил из них самостоятельные штурмовые колонны.
      В этом был, конечно, известный риск, ибо казаки не были обучены действовать в пешем строю и к тому же слабо были вооружены. Но Суворов возлагал надежды на мужество, стойкость и отвагу казаков, и они полностью оправдали доверие своего любимого полководца.
      Вместе с другими регулярными войсками, колонны спешенных казаков, вооруженных только укороченными пиками, в ночь на 22 декабря двинулись на штурм. Им пришлось действовать против северо-восточного фаса крепости. Преодолев глубокий ров, местами заполненный водой, они взобрались на вал и вступили в ожесточенный рукопашный бой с турецкими янычарами.
       Отражая яростные контратаки турок, казаки сумели овладеть несколькими бастионами и ворваться в город.
      Суворов впоследствии подробно доносил высшему командованию о действиях казачьих штурмовых колонн, отмечая храбрость и наступательный порыв казаков: «Первая из сих двух колонн, под командою бригадира и кавалера Орлова, под жарким от неприятеля огнем достигла до рва, приставила лестницы, и часть оной взошла на вал и овладела бастионом. Тут неприятель с правой стороны от Бендерских ворот, сделав вылазку, спустился в ров... Но мужеством начальника и ему помощных чинов, неустрашимостью подполковника и кавалера Грекова, премьер-майора Ивана Иловайского и храбростью казаков, вылазка отражена, неприятель, составлявший оную, частью погиб, а остальные прогнаны в крепость...».
     Одну из казачьих колонн при штурме Измаила возглавлял бригадир Матвей Иванович Платов, который двадцать два года спустя, в Отечественную войну 1812 года, командовал «летучим корпусом» донских казаков в составе армии Кутузова и во многом способствовал осуществлению гениального кутузовского плана контрнаступления и разгрома вооруженных сил Наполеона.
      В реляции о взятии Измаила Суворов писал, что колонна под командою бригадира и кавалера Платова, встречена была, как и прочие, сильным огнем... в порядке дошла до рва и хотя оный нашла с водою, но не остановись нимало перешла и храбростью начальников взлезла на предстоящий вал... и овладела справа бастионом, а влево, прогнав неприятеля, не имевшего способа к спасению, поражала повсюду оного храбро и мужественно...».
    Около 3 000 донских казаков участвовало в знаменитых походах Суворова в Италию и Швейцарию, когда особенно ярко обнаружилось превосходство суворовского полководческого искусства над военным искусством западноевропейских военачальников, в том числе и генералов лучшей тогда на Западе, французской армии.
      Суворов прибыл в Северную Италию в апреле 1799 года. Была весна. Многочисленные бурные реки затрудняли движение войск в предгорьях Альп. Тесные долины ограничивали возможность широкого маневра.
         Ненадежные союзники русской армии—австрийцы, неоднократно битые французами, отличались неповоротливостью и малоподвижностью.
         Но Суворов был верен своим правилам войны: по-прежнему — «глазомер, быстрота, натиск», по-прежнему—внезапность и стремительность действий.
      Понятно, какая большая ответственность ложилась на тешесть донских казачьих полков, которые имелись в составе суворовской армии. Но, по выражению современника, «казаки явились на сцене с достоинством: их не удивила тактика и пылкая храбрость французов; напротив, они удивили их своей быстротой, наездничеством и отвагой...».
        В конце апреля, прикрыв свои фланги, Суворов собирает мощный кулак и одним ударом прорывает оборонительную линию французов на рубеже реки Адда. И первыми форсируют эту широкую, с крутыми берегами, реку три донских казачьих полка.
       Обеспечивая развертывание переправлявшейся пехоты,. казаки смело ударили на врага и, по выражению Суворова, «кололи везде со свойственной россиянам храбростью, побуждаемы будучи мудрым и мужественным воином, их походным атаманом Денисовым как и в его сотовариществе полковником Грековым...».
         Французы были отброшены. Перед Суворовым открылся путь на Милан.
         И опять он бросает вперед казачьи полки. Их ведет все тот же Андриан Карпович Денисов, уже не в первый разслуживший под начальством Суворова.
       28 апреля донские казаки с хода врываются на улицы Милана, загоняют французский гарнизон в укрепленный замок и блокируют его. На другой день в город беспрепятственно вступают колонны русской пехоты.
         «Не могу довольно похвалить отличную храбрость донских казаков при низвержении не токмо кавалерии, но более пехоты пиками их...»—докладывает великий полководец императору Павлу I.
         В течение пяти недель почти вся Северная Италия очищена от французов.
         Но на помощь разбитой французской армии генерала Моро спешит с юга другая, руководимая Макдональдом.
         Суворов немедленно выступает ей навстречу, преодолевая за 36 часов более 80 верст под палящими лучами южного солнца.
         Встретив 17 июня авангард противника на реке Треббия, он, не дожидаясь подхода главных сил, начинает бой: атакой казачьей лавы.
       «Полки казачьи Грекова и Поздеева ударили неприятеля в левой фланг и вслед за ними генерал-майор князь-Горчаков с донскими же полками Семерникова, Молчанова и двумя гренадерскими батальонами атаковал их правой фланг...».
          Не выдержав бурного натиска казачьей конницы, французы в беспорядке отходят назад.
          На другой день, однако, сражение на берегах Треббии вспыхивает с новой силой. Оно продолжается и на третий день.
         В течение всей этой напряженной битвы донские казаки помогают своей пехоте отражать контратаки врага, громить отборные дивизии французской армии, пока, наконец, обескровленная и обессиленная потерями, она не покидает поле боя.
       О том, какое значение придавал Суворов действиям казачьей конницы в сражении на реке Треббия, свидетельствует тот факт, что накануне этой битвы он, помимо общего боевого приказа, счел нужным отдать еще особый, дополнительный приказ, касающийся только донских казачьих полков.
        «Взять неприятельскую армию в полон...»—так начинается этот приказ. Затем следовали конкретные указания о том, как должны действовать казаки в ходе сражения: «Колоть... и кавалерию жестоко рубить, и на батареи быстро пускаться... С пленными быть милосерду, при ударax делать большой крик и крепко бить в барабан... Их генералов, особливо казаки и протчие примечают по кучкам, около их кричать пардон, а ежели не сдаются — убивать...».

    В суровые дни высокогорного Швейцарского похода донские казаки разделяли с прочими войсками все неимоверные трудности и опасности движения по обледенелым склонам альпийских хребтов.
       В начале похода они следовали в голове каждой из трех дивизионных колонн, ведя разведку и первыми сталкиваясь с противником, пытавшимся преградить путь наступавшей суворовской армии. Три сотни казаков Суворов оставил при себе в качестве общего резерва.
     Действуя и в конном, и в пешем строю, казаки участвовали и в штурме Сен-Готардского перевала, и в прорыве через горную теснину, известную под именем «Урзернской дыры».
      Когда под огнем французских стрелков были связаны шарфами и поясами сваи полуразрушенного «Чортова моста» через бурную Рейсу, первым перебежал через мост майор Мещерский, а за ним — безвестный донской казак. Вражеская пуля сразила его, и он упал в пропасть, но десятки других смельчаков последовали его примеру, и неприступный, казалось, рубеж был преодолен.
    Предательство австрийцев, желавших погубить русскую армию, заставило, как известно, Суворова изменить первоначальный маршрут и пробиваться из Альтдорфа через снеговой хребет Росшток в Муттенскую долину. В это время казаки находились в авангарде, которым командовал генерал Багратион.
        Полковник Сычов с отрядом донских казаков первым спустился в долину и окружил селение Муттенталь, в котором находился французский гарнизон.
    Будучи атакованы казаками и подоспевшими егерями, французы, как доносил Суворов, «не обретая нигде спасения, принуждены были отдаться в руки победителям со всем своим оружием...».
     Во время дальнейшего движения армии Суворова на Гларис и беспримерного перехода ее через хребет Паникс казаки прикрывали армию с тыла, находясь в арьергарде. Лихими контратаками они отбрасывали наседавших французов, задерживали их искусными маневрами и засадами.
       Узнав, что Суворов двинулся к Гларису, французский главнокомандующий Массена обрушился на русский арьергард, еще остававшийся в Муттенской долине.
       В ожесточенном бою русские войска удержали свои позиции, а потом сами «ударили на неприятеля выстрелами и штыками, изпровергли его замыслы и прогнали верст за шесть от Муттенталя по дороге к Швицу...».
      Донося об этом, Суворов подчеркивает, что «казаки Денисова и Курнакова много тут споспешествовали, последний из них, поразив и пленив неприятеля на левом фланге, бросился через реку Муттен вброд и вплавь, опрокинул по горам и в лесу неприятеля, нашел на засевшего в каменьях, вытеснил его из-за оных спешенными казаками, действовал, где удобно, и конными. Первый же, Денисов, пробрался с левого флангу через лес и горы, гнал неприятеляпока позволяло место...».
      Эти успешные арьергардные бои помогли Суворову вывести свою армию в долину Верхнего Рейна и блестяще завершить тем самым свой выдающийся переход через Альпы.

      С полным правом великий русский полководец называл своих воинов «чудо-богатырями».
      Их отвага и мужество, стойкость и удаль являлись, по его мнению, выражением национальных особенностей русского народа, воплощением лучших традиций его героического прошлого.
     Однажды, когда к нему на командный пункт прибыл казак с донесением о победе, Суворов, выслушав его, сказал окружающим: «Вот донец, он — русский, он — Илья Муромец, он — Еруслан Лазаревич, он — Добрыня Никитич! Победа, слава, честь русским!..»
     Донские казаки были для него, прежде всего, русскими людьми. Именно поэтому он с такой гордостью говорил об их боевых подвигах и относился к ним с такой теплотой.
      Почти во всех походах Суворова сопровождали ординарцы-казаки. Один из них — Евсей Селезнев — служил при нем особенно долго.
      Ездил Суворов обычно на казачьей лошади и казачье седло предпочитал всякому другому.
     Очевидцы рассказывают, что, когда после взятия Измаила Суворову подвели богато убранного арабского скакуна, захваченного среди других трофеев, великий полководец пренебрежительно махнул рукой и сказал: «— Донской конь привез меня сюда, на нем же я отсюда и уеду...».
       Один из офицеров заметил при этом, что теперь, после одержанной победы, суворовскому коню тяжело будет везти на себе добытые лавры.
       «— Донской конь всегда выносил меня и мое счастье...»—заявил на это Суворов.
       Нечего и говорить, что, подобно другим бойцам, служившие под его начальством казаки обожали любимого полководца. Они берегли его в пламени сражений и в суровой походной обстановке.
       Во время Швейцарского похода измученный физическим недугом и морально подавленный интригами австрийцев, семидесятилетний Суворов старался, однако, личным примером ободрять своих усталых солдат, едва передвигавших ноги по каменистым горным тропинкам. Он пытался слезть с коня и идти вместе с солдатами пешком.
       По этому поводу один из участников похода впоследствии рассказывал: «Глаза мои встречали нашего неутомимого вождя, бессмертного Суворова. Он сидел на казачьей лошади, и я слышал сам, как он усиливался вырваться из рук двух шедших по сторонам его дюжих казаков, которые держали его самого и вели его лошадь; он беспрестанно говорил: «Пустите меня, пустите, я сам пойду!» Но усердные его охранители молча продолжали свое дело, а иногда с хладнокровием отвечали: «Сиди!», и великий повиновался...». В этой заботе рядовых казаков о здоровье старого больного фельдмаршала выражалось не только сознание ответственности за жизнь своего командира, но и чувство глубокой, искренней, сыновней любви этих простых русских людей к своему великому соотечественнику.
        Имя Суворова продолжало и после его смерти жить в памяти народа, овеянное легендами и преданиями.
      В частности, и на Дону из уст в уста, из поколения в поколение передавались бесхитростные рассказы о великом полководце его боевых соратников-казаков, ветеранов прославленных походов.
        До сих пор в донских станицах можно услышать порой старинные песни, в которых отражены воспоминания донских казаков о боевой службе под руководством Суворова. В одной из них рассказывается, как по приказанию Суворова лихие донцы темной ночью «караулы турски сняли». В другой говорится о том, как турецкий султан захотел «русскую землю отобрать» и даже захватить «кременную матушку-Москву», но против него выступил Суворов, который заявил:

«Соберу я силы войска много,
Сам с султаном пойду воевать,
Наперед казачушков пошлю,
А за ними сам с войском пойду...»

        С печалью повествует пронизанная глубоким лиризмом песня о ранении Суворова в 1788 году под стенами крепости Очаков:

«Ой да, не вечерняя эта звездочка,
Да звезда она высоко взошла,
Осветила эта звездочка,
Осветила поля чистые.
Как во этим то во полюшку
Да стоят белые палатушки...
Как во этих то во палатушках
Да лежал русский больно раненный,
Ну, лежал русский больно раненный,
Да и тот батюшка Суворов...».

     Весьма характерно, что в донских казачьих песнях Суворов выступает как свой, родной, русский полководец, тысячами нитей связанный с народом, пользующийся его любовью и доверием.
    «Наш Суворов», «батюшка Суворов» — так неизменно называли его донские казаки в своих песнях и, очевидно, не только в песнях. В этом звучала глубокая историческая правда, ибо Суворов и русский народ действительно неотделимы.

ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ПРЕБЫВАНИЯ СУВОРОВА НА ДОНУ И ПРИАЗОВЬЕ

1778 – январь . Объезд побережья Азовского моря (от устья Дона до устья Кубани)

1778 – февраль-март . Руководство строительством оборонительных рубежей между Доном и Кубанью

1778 – апрель . Посещение Азова

1782 – октябрь – 1783 – май . Пребывание в крепости Димитрия Ростовского и станицах Аксайской и Нижнее-Кундрючьей

1783 – июнь-август . ВЕйском укреплении

1783 – сентябрь-октябрь . Операции против ногаев в задонских степях и на Кубани

1783 – октябрь-ноябрь . В станице Аксайской

1783 – ноябрь – 1784 – апрель . В крепости Димитрия Ростовского