ГАЛИНА НИКОЛАЕВНА ЩЕРБАКОВА
Даты жизни: 10 мая 1932 – 23 марта 2010
Место рождения: город Дзержинск (сейчас город Торецк)
Российская писательница, сценарист
Известные произведения: «Вам и не снилось», «Отчаянная осень», «Чистый четверг», «Вспомнить нельзя забыть»
Писательница Галина Щербакова (Руденко) родилась 10 мая 1932 года в украинском городе Дзержинске Донецкой области. Окончив школу и Челябинский педагогический институт, некоторое время работала преподавателем русского языка и литературы. затем занялась журналистикой. Вместе с мужем Александром Щербаковым несколько лет работала в ростовской газете «Комсомолец». Была редактором одной из волгоградских газет. Галина оставила журналистику после переезда в Москву, куда пригласили работать ее супруга. Кроме того, она решила всерьез заняться писательством, считая, что журналистика «затягивает и у водит в сторону».
До конца 1970-х годов Галина Щербакова писала, по ее словам, «серьезные вещи – большую прозу на философские темы. Но эти вещи никто не хотел публиковать». И однажды она решила написать роман про любовь. Так родилась повесть «Вам и не снилось», которую осенью 1979 года опубликовал журнал «Юность». Неожиданно для самой писательницы повесть имела ошеломляющий успех. Щербаковой стало приходить множество восторженных писем. Но не обошлось без неприятностей: реакция официальной печати была суровой. Позднее писательница вспоминала: «Я сидела, поджавши хвост. Мне так вмазали со всех сторон, что нужно было еще в себя прийти. В «Московском комсомольце» напечатали огромное письмо учителей, которые требовали уволить редактора журнала «Юность», а автора, чтобы лишили навсегда возможности сочинять и публиковаться…». Критиковали повесть и «прогрессивные» писатели – по их мнению, автор отвлекал читателей от настоящих проблем. «В общем, я совсем без драки попала в большие забияки…», - говорила Галина Щербакова.
Вскоре после опубликования, в 1980 году, повесть экранизировал Илья Фрэз. Финал фильма был изменен с благословения Щербаковой – она боялась, что если в фильме главный герой погибнет, сотни мальчишек последуют его примеру. Эпизод с падением героя пришел ей в голову не случайно – ее собственный сын-подросток, «карабкаясь по водосточной трубе к своей первой любви», сорвался и упал, отделавшись ушибами. Фильм сразу стал лидером проката (26,1 млн. зрителей). По опросу читателей журнала «Советский экран», картина была названа лучшим фильмом 1981 года, а на Всесоюзном кинофестивале в Вильнюсе получила главный приз.
Помимо своей знаменитой повести, Щербакова написала около 30 книг, среди которых – повести и романы «Дверь в чужую жизнь», «Отчаянная осень», «Актриса и милиционер», «Армия любовников», «У ног лежачих женщин», «Косточка авокадо», «Подробности мелких чувств», «Митина любовь», «Кровать Молотова», «Не бойтесь! Мария Гансовна уже скончалась», «Радости жизни», «Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом» и другие. В последнее время она работала над новым романом, который, к сожалению, остался незаконченным.
Проза Щербаковой всегда привлекала кинематографистов. По ее произведениям сняты художественные фильмы «Двое и одна» (рассказ «Дядя Хлор и Коренякин»), «Мальчик и девочка» (одноименная повесть) и другие.
Галина Щербакова умерла в Москве 23 марта 2010 года. Похоронена на Миусском кладбище в районе Марьиной рощи.
Стаценко, Т. «Вам и не снилось…»: о писательнице Галине Щербаковой /Т. Стаценко //Азовская неделя. – 2011. – 17 февраля. – С. 19.
Галина Щербакова о себе
Я родилась в пору великого украинского голода. Чтоб сохранить дитя, бабушка отнесла в торгсин г. Бахмута свои обручальные кольца и купила на них манку. “Потому ты жива”.
Совсем в другое время моя тетка сказала мне, что все это чепуха. Во-первых, не было никакого голода. Во-вторых, откуда могли быть кольца в семье скромного и многодетного бухгалтера.
В связи с этим естествен вопрос: родилась ли я? Если нет целого и главного, разве может существовать малая толика? Видимо, отсюда иногда моментами возникает ощущение отсутствия меня в этом мире. Бабушка в таких случаях взмахивала на меня полотенцем, а дочь щелкает у меня перед глазами пальцами: “Ты меня слышишь?”. Еще как слышу, дочь моя. Лучше, чем обычно. Но зачем ей об этом знать? До радости иного присутствия - синоним отсутствия - она дойдет своим путем. Или не дойдет... Как ей ляжет карта.
Когда пришли немцы, мама не отдала меня в школу из чувства глубоко здорового патриотизма. В результате мои однолетки учились грамоте и арифметике, а я смотрела сквозь штакетник, как они идут в школу. Благодаря этому поняла, что значит быть не как все. Потом пришлось перешагивать через класс, чтобы догнать сверстников, и с ходу нарываться на винительный падеж, который не давался пониманию. Он был как капля воды именительным.
В семье тогда возникла тревожная мысль: не тупа ли я? Но женскую тревогу рубил наконю мой дедушка, который считал меня “умницей и красавицей” независимо от правил склонения. С тех пор я люблю его больше всех. Сейчас, когда я сама бабушка и бываю не уверена в способностях внучки, уже ее дедушка говорит, что она “умница и красавица”. В эти минуты во мне что-то радостно трепещет. И я, наконец, понимаю, почему разошлась с вполне хорошим первым мужем: я инстинктивно выбирала своим внукам дедушку.
На районной комсомольской конференции я под треск барабанов выносила знамя школы. Это было ужасно-прекрасно, тем более, что на меня смотрел один одноклассник, который потом, вечером, снимал с меня варежку и до боли жал мою бедную голую руку. Лучшего в любви не было никогда.
Я рано, на втором курсе университета, выскочила замуж. Молодого, с иголочки мужа-философа направили на работу из Ростова в Челябинск. И я, как принято у русских женщин, тронулась весело за ним на верхней полке плацкартного вагона. А у меня была вероятность поехать далеко-далеко другим маршрутом. Видите ли, я сочла для себя возможным вступить в переписку с самим товарищем Сталиным. Я написала ему резко и нелицеприятно, что нецелесообразно использовать выпускников философских факультетов в качестве преподавателей ПТУ. Думайте же, товарищ Сталин, своей головой, сказала я ему в письме. Кто же забивает гвозди микроскопом? Товарищ Сталин мне не ответил, но другие ответили мгновенно. Мне ответили, что товарищ Сталин знает, как поступать с кадрами и со всем остальным. И его решения обсуждению не подлежат. В семье зашевелился страх. Дело в том, что за “длинный язык” уже сидел мой дядька по 58-й статье. “Куда ж тебя черти несут!” - кричала на меня бабушка.
Странно, но когда через полгода великий и ужасный умер, я плакала горючими слезами. Я боялась, что начнется война.
Недавно мне об этом своем страхе напомнила моя старая подруга. “Ты всегда боялась войны, а я этому удивлялась”. Сейчас я могу сказать точнее: я боюсь войн, потому что это мы любим их развязывать. Это нам самое то. Я боюсь и стыжусь за целое, частью которого я являюсь.
...Я работала в школе учительницей русского языка и литературы. Была горда своим предметом, и мне нравилось “объяснять”. Если бы школа состояла только из уроков, я бы могла из нее никуда не уйти. Но идиотии в школе было до самого верху, и я спрыгнула в газету. Если бы газета состояла из информаций, очерков и застолий, я бы сроду из нее не ушла. Но идиотии в газете было выше верха. Главная идиотия называлась обкомом. Я не нравилась этому органу, и иногда он говорил мне это прямо в глаза. Обком: Ты не будешь работать в печати никогда! Мы перекроем тебе кислород! Я: На вас не кончается власть! Я напишу Хрущеву!
Нет, я не написала Хрущеву, но каков сам вскрик! Какова степень недоразвитости! Видимо, манка г. Бахмута не содержала всего комплекса витаминов. Ребенок вырос-таки “дураковатым”. Чем это могло кончиться? Тем, что однажды я осталась дома и стала выяснять свои путаные отношения с жизнью на чистом листе бумаги. Десять лет муж - уже другой, не тот, которого обидел Сталин, - один кормил меня и двоих наших детей. Рукописи из издательств регулярно возвращались в почтовый ящик, сапоги уже не подлежали починке, а в моей голове заполошно билась мысль: детям вредно иметь мать неудачницу. Это хуже любой болезни.
И тогда случилось чудо - взлетела лежавшая под спудом в “Юности” повесть “Вам и не снилось...”, а кинорежиссер Илья Фрэз позвонил и сказал: “Имейте в виду - я первый”.
С тех пор я держусь на воде. Временами совсем хорошо. Временами совсем плохо. Как на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз.. Зато когда наверху, уже знаешь, что обязательно ухнешь вниз, когда внизу - знаешь, что взлетишь непременно. Сапоги покупаются впрок.
Как-то пришел малюсенький китаец, мой тамошний поклонник и переводчик. Я кормила его и жалела - такой у него был бедный китайский вид. Мне казалось, что это мой сын, причудливо, не от меня родившийся там. Я думала, что ему лет восемнадцать. Когда он уходил - я его почти несла на руках до лифта, - выяснилось, что ему 57. Я его уронила, а то, что он не разбился, это заслуга прочной китайской природы.
Открытие это сбило меня с радости, что меня читают так далеко. Исчезла радость и от писем из Австралии. “Дорогая г-жа Щербакова!” - начиналось письмо. Михаил Сергеевич тогда еще спокойно сидел в Ставрополе, и за “дорогую госпожу” вполне можно было схлопотать. Поэтому тогда мне все это было приятно. Теперь - увы! От господ спасения нет. Ими кишмя кишит, и хочется зваться иначе.
Не живу ли я как-то неправильно и мимо? Очень может быть... С точки зрения австралийцев - так вообще вверх ногами. В силу нервности моих поступков - то школа, то газета, то смена мужа прямо на переправе - я чуток припозднилась. Лет на десять... Или пятнадцать... Значит надо исхитриться прожить на столько же больше. Тем более, что иначе нельзя. Не успеть сделать, что надо. А надо вот что... Пять лет назад мой умница и красавец старший сын вместе с умницей и красавицей невесткой размешали в ведре славянской крови - украинской, русской, чешской - флакончик еврейской. Перемешав все это, они эмигрировали. Теперь у меня за границей трое красавцев внуков: Алекс, Майкл и Даниэль. Они мало знают свою бабушку, и, не будь у меня, кроме трех богатырей, еще и царевны-лягушки, внучки, которую мне подарила местная дочь, я бы, может, и спятила. А так - стою, сижу, бегу, а главное, пишу. Держу в голове роман “История вашей бабушки”, в которой я дам им всем прикурить. Чтоб знали про Бахмут...
...Про то, что не надо писать письма вождям и прочим разным...
...что хорошо бы пожить какое-то время на севере, где девочки носят варежки...
…что ни за что и никогда не надо учиться стрелять и убивать...
...что они - умницы-красавицы - иногда, неожиданно будут улетать на небо. Такое у них славянское свойство.
Да мало ли что там я еще напишу, меня ведь определенно занесет... Недавно со своей подругой еще по Челябинску мы бродили по старой Москве и хохотали как ненормальные. Мы вспоминали, как ходили вместе в баню с портновским сантиметром и измеряли друг другу стати. Похохотав, мы по закону качелей обе повыли в голос над тем, как быстро молодость прошла.
А потом снова смеялись, вдруг сообразив, что у нее, у еврейки, внук - православный христианин, а у меня, православной украинки, внуки - иудеи.
Ну разве не стоило ради такого сюжета сдать в торгсин кольца в пору великого голода?
Жизнь прекрасна и удивительна. А если Бог будет милосерден, то можно будет пережить еще и еще много всякого разного. Например, причуды двадцать первого века... Или как мы всем миром в очередной раз наступим на грабли. Это-то случится непременно! Или счастье рождения правнуков...
Ах, как хорошо и вкусно жить! Спасибо вам, кольца, спасибо тебе, манка.
Галина Щербакова.
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/redkol/sherb/sherb.html
На сервере представлена работами:
Когда повесть "Вам и не снилось" еще готовилась к печати, "меня вызвал главный редактор "Юности" Борис Полевой... и сказал: "Я не трус, но я боюсь. Публиковать повесть с таким концом мы не будем. Вы что, хотите, чтобы завтра все мальчики стали прыгать из окошка?" И пришлось мне сделать финал помягче, хотя первоначально он замысливался совсем трагическим."
После того, как повесть была напечатана, "Я сидела поджавши хвост. Мне так вмазали со всех сторон, что нужно было еще в себя прийти. В "Московском комсомольце" напечатали огромное письмо учителей, которые требовали уволить редактора журнала "Юность", где была опубликована повесть, а автора, чтобы лишили навсегда возможности сочинять и публиковаться. Потом приглашают меня якобы на читательскую конференцию в педагогическое училище. Прихожу, сидят девочки семнадцати - восемнадцати лет, сидят учителя, какие-то замундиренные тетки из гороно. И тут начинается надо мной форменный суд, и судят меня по максимуму. Поднимаются руки, выступают обвинители: вот, она написала, что у героини трусики сорок второго размера, - разве допустимо такое писать о женщине?! Нет, кричит зал, недопустимо! Посмотрела я на это, потом встала и сказала: не знаю, зачем вы меня позвали. Вам не нравится - пожалуйста, не читайте. В общем, рассердилась, огорчилась. Но когда вышла в раздевалку, надеваю свое пальтишко, вдруг окружают меня эти девчонки и шепотом, тайком говорят: Галина Николаевна, вы на нас не обижайтесь, нас так научили, а на самом деле нам ваша повесть очень понравилась... Я шла домой, плакала, мне жалко было этих детей...
Прогрессивные, высоколобые критики тоже ставили меня на место, возмущались: как же так, приличных людей наказывают, притесняют - шел 1979 год, знаменитая кампания по шельмованию "метропольцев", - а тут посмела вспухнуть какая-то Щербакова, которую все почему-то читают, хотя никакого права на это она не имеет. В общем, я совсем без драки попала в большие забияки... Я только сейчас понимаю, что у меня на самом деле была слава. Ведь мешки писем приходили, стучались ко мне в дверь: "Я из Ухты, я прочла вашу повесть, откуда вы знаете мою историю?" В "Юность" писали: пожалуйста, напечатайте еще раз, а то у нас в библиотеке украли журнал. Теперь я иногда думаю: Боже мой, какая же ты была дура, почему ты тогда не насладилась всем этим, почему совсем другие вещи для тебя тогда имели значение и тебя отравляли!.. Меня даже в Союз писателей тогда не приняли. Хотя у меня журнальных публикаций было достаточно, и книга уже вышла. Приняли через два года, но ведь те два года надо было как-то прожить. Необходимо было куда-то устраивать трудовую книжку, быть чем-то обязанной людям, которые держали меня исключительно из хорошего отношения, а в принципе, я для них ничего не значила и не делала - так только, по мелочи. Но я поняла, что эта повесть позволяет мне выжить, когда по ней стали снимать фильм. Я получила первые киношные деньги, пошла и купила детям ботинки, а мужу - зимние сапоги. Потом заплатили потиражные, потом фильму дали высшую категорию - это еще полторы тысячи, бешеные деньги по тем временам, - и я вступила в кооператив, чтобы построить квартиру сыну, который только что женился. Вот что для меня "Вам и не снилось": состояние, когда ты можешь купить сапоги и пальто. И это спасло меня, потому что десять лет перед тем мы вчетвером жили на зарплату мужа. Но главное - избавило от страха. Потому что подкожный страх оказаться неудачницей буквально преследовал меня. А я с детства усвоила: ни в коем случае нельзя быть матерью-неудачницей, нет ничего хуже для детей" .
На встречи с читателями случается, приглашают. Только я отказываюсь. Потому что разговор опять будет крутиться вокруг одной лишь "Вам и не снилось". А у меня уже скулы сводит ее обсуждать. Я давным-давно другую мысль думаю - хотя бы две мысли мне позволено думать? Да она никогда и не была для меня главной вещью. Скажем, почти одновременно опубликовали другую мою повесть, "Дверь в чужую жизнь", - так она куда лучше, я уже тогда так считала. Она серьезнее, глубже".
"Я искренне радуюсь любому хорошему сочинению, кто бы ни был его автором. Я очень благодарный читатель - по сути своей сначала читатель, а потом писатель. Но когда я натыкаюсь в каком-нибудь журнале на список типа "пять лучших писателей современности" - поеживаюсь, конечно. Однако затем начинаю говорить себе: ну хорошо, женщина. Ну что тебе, тесно? Кто-то отнял у тебя твое пространство, кусок твоего слова? Ведь нет. Я знаю про себя все. Я никогда не буду писать темные подвалы Петрушевской, раскачиваться на качелях Токаревой, пестовать легкую шизофрению в духе Нины Садур. Но я твердо уверена, пусть это выглядит нескромно, что есть у меня что-то, чего у них нет. Может быть, какая-то совсем маленькая штучка - ну так и пусть она у меня будет, ею я и интересна, и конкурировать я тут ни с кем не желаю. Если я кому-то не нравлюсь - что ж, я не доллар. А насчет внимания - в принципе, сейчас мне грех жаловаться. Было хуже. Лет семь назад меня как будто вовсе не существовало. А тут звонят, зовут. "
("Люди столько не живут, сколько я хочу рассказать." Из интервью Галины Щербаковой с Михаилом Бутовым. Журнал "Новый Мир", 1999, №1.