МАСКАРАД
В 1830 году В.В. Энгельгардт открыл в своем доме впервые в России публичные балы и маскарады. Попасть на них было нетрудно, нужно было только купить билет и иметь маскарадный костюм. Кого только здесь не встретишь! Газета «Северная пчела» писала: «Теперь мы можем сказать, что ни одна столица в мире, включая Париж и Лондон, не имеет такого великолепного публичного заведения... В доме В.В. Энгельгардта всюду паркет отличнейший, карнизы раззолоченные, потолки расписаны искуснейшими художниками, камины мраморные и бронзовые, стены или расписаны искусно, или сделаны под мрамор. Бывшая филармоническая зала представляет совершенство вкуса и великолепия... Каждая комната имеет свой особенный характер. Готическая комната расписана во вкусе средних веков; Военная — арматурами; Китайская обита великолепнейшими китайскими тканями, имеет выгнутый потолок с змеями и китайской живописью... Прибавьте к этому великолепные и соответствующие каждой комнате мебели, зеркала, богатые люстры... При этом не забыты и удобства. Тут же находятся боковые комнаты для туалета, теплые переходы и обширные сени... Многие жаловались, что при разъезде из Филармонической залы было тесно. Ныне три входа. Не упущено ничего из виду для доставления публике всевозможных удобств».
Маскарад — это раскрепощение, игра, в которой все невозможное становится возможным. Это разлом всех перегородок — сословных, имущественных, это отдых от бесконечно нормированного быта, немало утомлявшего общество. Маска уравнивает всех. Здесь светская дама может танцевать с мелким чиновником, которого никогда не приняли бы в ее доме, а именитый щеголь — флиртовать с дамой полусвета. Временами в дом Энгельгардта на маскарад являлся сам император в сопровождении своего семейства. Они входили в зал без масок, оставались недолго, на это время все как-то замирало, становилось чопорным, а после их отъезда веселье возобновлялось с новой силой. Множество роскошно и разнообразно убранных комнат позволяли обществу то уединяться, то снова попадать в толчею, создавали фантастическое маскарадное пространство. Правда, из-за неразборчивости публики считалось, что порядочной женщине здесь не место, но так велик соблазн! В «Маскараде» Лермонтова Маска говорит:
Но ежели я здесь, нарочно с целью той —
Чтоб видеться и говорить с тобой;
Но если я скажу, что через час ты будешь
Мне клясться, что вовек меня не позабудешь,
Что будешь рад отдать мне жизнь свою в тот миг,
Когда я улечу, как призрак, без названья,
Чтоб услыхать из уст моих
Одно лишь слово: до свиданья!..
Злые языки передавали, будто императрица, переодевшись в домино, возвращалась сюда инкогнито. Женщину привлекали рискованные приключения. Никому не известная маска могла себе позволить поведение, недопустимое строгим светом, даже рискованные шутки и признания, волнующие кровь...
Под маской все чины равны,
У маски ни души, ни званья нет, — есть тело.
И если маскою черты утаены,
То маску с чувств снимают смело.
Как всякая игра, маскарад имеет свои правила и свое так называемое игровое пространство и время. Время — от Святок до Великого поста (во время поста прекращались все публичные увеселения, разрешались только филармонические концерты серьезной музыки); пространство — бальные залы, украшенные по такому случаю особенным образом. Правила игры, которые никто из участников не мог нарушить — иначе какая же это игра? — допускали к участию в празднике только тех, кто явился в масках и костюмах. Тот, кто надел костюм, ведет себя соответственно своей новой роли: графиня становится «пейзанкой», то есть крестьянкою, барон превращается в пастушка или шута. Появление императора без маски, как всякое исключение, только подтверждает правило.
«Был в маскараде и в первый раз от роду видел такую многочисленную и блестящую публику, — писал в своем дневнике С.П. Жихарев, только недавно, в 1806 году, приехавший в Петербург. — Кроме разнородных комически наряженных масок, танцевавших, прыгавших, дурачившихся и бесившихся напропалую, было много великолепно разодетых кадрилей, очень чинно расхаживавших и разговаривавших с некоторыми из сидевших в ложе дам. Мне очень понравилась одна женская маска, одетая разносчицею писем».
Иногда маскарадный костюм несет даже свою «идею». «На Святках в доме одних искренних моих приятелей давали маскарад, — писал литератор и издатель журнала А.Е. Измайлов поэту И.И. Дмитриеву 1 февраля 1824 года. — Мне присоветовали одеться Полярного Звездою (название альманаха, который издавали А.А. Бестужев и К.Ф. Рылеев). Я надел на себя арлекинское платье. Спереди и сзади прицепил две большие из серебряной бумаги звезды, по крайней мере по аршину. На шапке торчала еще маленькая серебряная звездочка. К поясу прикреплен был фонарь критики — детский барабан с надписью:
Ах лучше барабан поэта,
Чем грязный критики свисток».
Впрочем, с точки зрения иностранцев, русские не имеют понятия о Том, что такое настоящий маскарад. «18 февраля 1804 года. Были на маскараде, но он получился неудачным, — записывает Марта Вильмот в своем дневнике в Москве. — Никто не сумел представить маскарадный персонаж. Все были в бриллиантах, пышно одеты; правда, на хозяине и хозяйке были крестьянские платья. Кто-то гордо ходил по комнатам, изображая гигантские сапоги, другой представлял ветряную мельницу; несколько летучих мышей пищали ваше имя en passant (проходя) и взмахивали тяжелыми крыльями, но что такое душа маскарада — тут не знают».
Обычай встречать Новый год в публичном маскараде утвердился в России в XVIII веке, и особенно во время царствования Екатерины II. Л.Н. Энгельгардт вспоминал придворный маскарад 1780-х годов: «В Новый год и еще до Великого поста бывало несколько придворных маскарадов. Всякий имел право получить билет для входа в придворной конторе. Купечество имело свою залу, но обе залы имели между собою сообщение, и не запрещалось переходить из одной в другую. По желанию могли быть в масках, но все должны были быть в маскарадных платьях: домино, венецианах, капуцинах и проч. Императрица сама выходила маскированная, одна, без свиты. В буфетах было всякого рода прохладительное питье и чай; ужин был только по приглашению обер-гофмаршала, человек на сорок, в кавалерской зале. Гвардии офицер наряжался для принятия билетов; ежели кто приезжал в маске, должен был пред офицером маску снимать. Кто первый приезжал и кто последний уезжал, подавали государыне записку; она была любопытна знать весельчаков. Как балы, так и маскарады начинались в шесть часов, а маскарад оканчивался за полночь».
Маска — в культуре вещь очень древняя. Она сопровождает человека почти с первобытных времен, когда племена надевали маски своего тотема — чаще всего зверя, который считался покровителем племени, его прародителем. Существовали маски для ритуальных танцев, в античном театре — маски Трагедии, Комедии, Талии, а в народных карнавалах ряженье сопровождало всевозможные обряды и осталось традиционным даже тогда, когда смысл его был утрачен. Но если карнавал принадлежит к народной культуре, то маскарад — явление культуры нового времени. В России маскарад был введен указом Петра I и преследовал цель расшатать жесткие перегородки официального общества. Маскарад способствовал созданию психологического климата, обеспечивающего большее единение официальной верхушки общества, часто независимо от происхождения.
Сначала маскарад представлял собой театрализованное костюмированное шествие, чрезвычайно многочисленное, но все же это был спектакль, рассчитанный на еще большее количество зрителей. Таким маскарадом сопровождалась знаменитая свадьба царского шута Зотова, 64-летнего старика, с миловидной 34-летней вдовой. Шут был одет патриархом — этакое карнавальное кощунство, вполне допустимое на Западе, но не в России. Недаром в народе ходила легенда, будто царь Петр оборотень, а настоящего царя подменили во время его пребывания в Европе. Здесь карнавальная свадьба имела политическую подкладку — как раз тогда царь отнял доходы у патриаршества в пользу короны. Как выглядел этот грандиозный спектакль, рассказывает в своих мемуарах Питер Генри Брюс, шотландец, принятый в русскую службу, родственник видных деятелей Петровской эпохи:
«Свадьба сей необыкновенной пары праздновалась маскарадом с участием около 400 лиц обоего пола. Каждые четыре человека были одеты в определенные платья и имели особенные музыкальные инструменты. Четыре самых заикающихся в государстве человека были назначены для приглашения общества; четыре самых неповоротливых толстых подагрика, каких только можно было найти, — скороходами; шаферы, распорядители, камердинеры были очень старыми, а священнику, совершавшему обряд венчания, перевалило за сто лет. Процессия, выйдя из царского дворца, пересекла по льду реку и проследовала к большой церкви близ здания Сената в таком порядке: сначала сани с четырьмя скороходами, затем сани с заиками, шаферами, распорядителями и камердинерами; потом князь Ромодановский — шутовской царь, он представлял царя Давида в его наряде, но для игры у него на место арфы была лира, обтянутая медвежьей шкурой. Поскольку он являлся основным действующим лицом представления, его сани были сделаны в виде трона, и на голове у него была корона царя Давида, а по четырем углам вместо скороходов к его саням были привязаны медведи, и один медведь стоял сзади, держась за сани двумя лапами. Медведей постоянно кололи стрекалами, отчего они устрашающе рычали. Затем в специально сделанных для этого случая приподнятых санях ехали жених и невеста, окруженные купидонами, у каждого из которых в руке был большой рог. На передок саней вместо кучера был посажен баран с очень большими рогами, а сзади вместо лакея козел. За этими ехало еще несколько других саней, их тащили разные животные, по четыре в упряжке — бараны, козлы, олени, быки, медведи, собаки, волки, свиньи и ослы. Затем несколько саней с обществом, запряженные шестеркой лошадей каждые; сани были длинные, посередине со скамьей, подбитой волосом и обтянутой тканью. В санях ехало по двадцать человек, сидевших один за другим верхом, как на лошади. Едва процессия тронулась, зазвонили все городские колокола и с валов крепости, к которой они направлялись, забили все барабаны; разных животных заставляли кричать. Все общество играло или бренчало на различных инструментах, и вместе это производило такой ужасный оглушительный шум, что описать невозможно. Царь в компании с троими — князем Меншиковым и графами Апраксиным и Брюсом — были одеты фрисландскими мужиками, и каждый с барабаном».
В этом карнавальном шествии был, безусловно, кощунственный смысл, даже в том, что это действо сопровождало обряд всамделишной свадьбы. Но таково было петровское время, сложное и совсем не однозначное, эпоха великой ломки.
Подобный грандиозный праздник-карнавал был устроен в Москве по случаю коронации Екатерины II в 1762 году, во время Масленицы. Режиссером и изобретателем этого праздника был актер Федор Григорьевич Волков, зачинатель русского театра. В маскарадном шествии, названном «Торжествующая Минерва», участвовало 4000 человек, 200 огромных колесниц, в каждую из которых запрягли от 12 до 24 волов. Печатное объявление, выпущенное накануне маскарада, обещало, что в нем «изъявится глупость пороков и слава добродетели». Маскарад продолжался три дня, с десяти часов утра до позднего времени, проходя по улицам: Большой Немецкой, обеим Басманным, Мясницкой и Покровской. Шествие состояло из множества групп, которые изображали различные человеческие пороки — пьянство, «действие злых сердец», «вред непотребства» и т. п. В отделении, которое представляло «Мир навыворот, или Превратный свет», хор шел «в развратном виде», то есть в одежде навыворот, некоторые музыканты шли задом, ехали на быках, на верблюдах, слуги в ливреях везли карету, в которой разлеглась лошадь, модники везли другую карету, где сидела обезьяна. Замыкала процессию группа Минервы, окруженной всеми добродетелями, науками и искусствами. В этом маскараде отлично читается дидактический, поучительный характер. Екатерина представляла театрализованную программу своего царствования — в России было объявлено о наступлении «золотого века». Такие театрализованные представления, строго организованные, рассчитанные на определенный эффект, бывали и позже.
Другим костюмированным праздником была конная рыцарская карусель. Эта забава заведена была во Франции при дворе Людовика XIV на смену средневековым рыцарским турнирам. Соревнуясь, всадники, разделенные на группы, так называемые «кадрили», объезжали арену по кругу и на ходу поражали цели. Позже изобрели механическую карусель, так хорошо знакомую нам всем с детства. Участники механической карусели тоже состязались в ловкости и меткости, стреляя и метая дротики. Жадный до всех новинок Петр I завез механическую карусель в Россию, но популярности она не получила.
Первая конная карусель состоялась в Петербурге в 1766 году. Ее участниками могли быть только именитые дворяне, составлявшие четыре кадрили, каждая из которых облачалась в костюмы разных народов. Были кадрили славянская, индийская, римская и турецкая. В отличие от Франции, в карусели принимали участие и женщины. Они мчались на золоченых колесницах и метали дротики в расставленные цели. Императрица и зрители располагались в огромном деревянном амфитеатре, который специально для праздника возводился лучшими архитекторами.
В России карусели как состязания вошли в моду и продолжались вплоть до 1811 года. После Отечественной войны они из состязаний превратились в рыцарские шествия, которые составляли часть придворного праздника. Сохранилось несколько портретов Николая I в рыцарских доспехах. Таков, кстати, он на страницах романа Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов»: «В зеркале Николай Павлович увидел себя облаченным в рыцарские доспехи шестнадцатого века, в шлеме с поднятым забралом. Латы позванивали, и скрежетали, и пригибали к полу, но в их холодном блистании был затаен высокий смысл, разгадывать который и восторгаться которым и стекались к царскосельским угодьям вереницы приглашенных счастливцев...
Рыцарские доспехи были весьма тяжелы. Можно было бы, конечно, использовать облегченные, маскарадные, но Николай Павлович предпочел эти. Вообще, провозглашая что-нибудь, нельзя выглядеть ненатурально. Толпа должна тебя обожествлять, придворные — подражать и восхищаться, ближайшие сподвижники — понимать и сочувствовать, семья — гордиться. Он создавал это уже четверть века. Выросло новое поколение деловых, четких, несомневающихся исполнителей его воли...»
Отголоски карнавала, с его характерной сменой позиции верха-низа (как в шутовской свадьбе, где Петр I — крестьянин, а шут — патриарх), сменой женского и мужского, — самые распространенные карнавальные переодевания. В России их можно было наблюдать в интимных царских собраниях времен Елизаветы Петровны и молодой Екатерины II — обе императрицы, достаточно стройные, прекрасно выглядели в мужском наряде. Рядом со стройными Елизаветой Петровной и Екатериной особенно смешными выглядели толстые и не всегда молодые фрейлины или братья Орловы, мужчины огромного роста и богатырского телосложения, в женских платьях с фижмами и хвостами, в которых они путались и падали, вызывая немало шуток и веселья.
Переодевание в особо ответственных для государства ситуациях приобретало символическое значение. Так было в моменты государственных переворотов, когда и Елизавета Петровна и Екатерина Алексеевна надевали офицерские мундиры преданных им полков. Мужское платье имело особое значение: во главе войск выступала не слабая женщина, но император огромного государства. В таких случаях об императрице говорили, употребляя мужской род вместо женского: «Государь приказал».
В языческой древности ритуальная смена полов помогала племени «обмануть» душу убитого противника или зверя, избавить племя от грозящей ему опасности: мститель не узнавал воина, переодевшегося в женское платье. В России XIX века, стране христианской, такие обряды давно забыли. Но память о «ряженых» осталась и своеобразно трансформировалась. После Петровских реформ старинное русское платье и борода остались только в среде крестьян. Помещики, гладко выбритые и одетые в «немецкое платье», с точки зрения крестьян, и были ряженые. Ведь так в русской фольклорной традиции выглядел нечистый, что подметил Гоголь в своей повести «Ночь перед Рождеством»: «Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колеса с Комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом казачке. Но зато сзади он был настоящий стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь он был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт...»
На время праздника маска становилась заменой личности, освобождая человека от социальной роли, навязанной ему судьбой, от внешности, может быть, немолодой или безобразной. Человек освобождается, играет ту роль, которая ему нравится. Поэтому особенно важен выбор маски. Если маска выбрана правильно, тогда образ и поведение персонажа совпадают, что доставляет истинное удовольствие участнику маскарада. Но, как всякая игра, маскарад кончался, усталые участники снимали маски и возвращались к своим обычным делам.
Вы ошиблись: Венеция дожей —
Это рядом... Маски в прихожей,
И плащи, и жезлы, и венцы
Вам сегодня придется оставить,
Вас я вздумала нынче прославить,
Новогодние сорванцы! —
так писала в «Поэме без героя» Анна Ахматова. Всевозможные Коломбины, Пьеро, поэзия несбывшихся надежд и ожидание счастья — все это было в начале XX века, тоскливо обратившего взор к веку XVIII, веку галантных приключений, возвышенных чувств, веку разума и маскарадных дурачеств.
Маскарад был чрезвычайно великолепен; более двух тысяч человек было в богатых костюмах и домино. Большая длинная овальная галерея к одной стороне огорожена была занавесом, а в другом конце сделан был оркестр пирамидою, убранный с великим вкусом; было более ста музыкантов с инструментами, духовою, роговою и вокальною музыкою; на самом верху пирамиды был поставлен в богатой одежде литаврщик-арап. Вся галерея освещена была висящими гирляндами вдоль и поперек, на которых поставлены были свечи.
Л. Н. Энгельгардт. Записки
Страсть Кологривова к уличным маскарадам дошла до того, что, несмотря на свое звание, он иногда наряжался старою, нищею чухонкою и мел тротуары. Завидев знакомого, он тотчас кидался к нему, требовал милостыни и, в случае отказа, бранился по-чухонски и даже грозил метлою. Тогда только его узнавали, и начинался хохот. Он дошел до того, что становился в Казанском соборе среди нищих и заводил с ними ссоры. Сварливую чухонку отвели даже раз на съезжую, где она сбросила свой наряд, и перед ней же и винились.
В. А. Соллогуб. Воспоминания
Здесь были домино, маски, военные, фраки, несколько лезгинских, черкесских, татарских костюмов, которые надели молодые офицеры с осиными талиями, но не видно было ни одного типично русского костюма, который демонстрировал бы колорит страны. Россия не придумала еще своей характерной маски.
Т. Готье. Путешествие в Россию
Марченко, Н. Быт и нравы пушкинской эпохи /Н. Марченко.- М.: Ломоносовъ, 2017.- 304 с. – (История. География. Этнография)