ПЕТУШКОВА, Е.В. КОНИ МОИ, КОНИ / Е.В. Петушкова.- М.: Малыш, 1983.- 32 с.: ил.
Елена Владимировна Петушкова — заслуженный мастер спорта СССР.
Конный спорт — спорт особый. Здесь нельзя добиться успеха без любви к животным. Любовь ко всему живому помогла Елене Владимировне не только стать настоящим спортсменом, но и выбрать профессию. Е. В. Петушкова — учёный - биолог, преподаватель Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова.
ЛЮБЛЮ ЖИВОТНЫХ
Когда я была маленькой, у нас дома появилась черепаха. Она любила, когда ей чесали шею, и поражала тем, что не хотела спать зимой. Это вызывало дополнительные трудности — надо было выращивать для неё салат. Однажды на Новый год я скормила ей три свежих огурца из пяти, преподнесённых нам как редкое в то время угощение. Потом мы узнали, что причинами бессонницы черепахи были хорошее питание и тёплая батарея, под которой мы её поселили.
Вслед за черепахой появился у нас лисёнок по кличке Лизка. Была Лизка воровата, любила стращать на даче соседских кур и кроликов. Поразительно умела прикидываться умершей: обмякала, закатывала глаза, и её можно было поднимать вверх за лапы — голова и хвост бессильно свисали. Что с ней ни делай, все бесполезно — только решив, что достаточно нас напугала, она оживала и принималась носиться по комнате.
Осенью, когда Лизка выросла в настоящего зверя, мы унесли её подальше в лес и отпустили, не зная, что поступать так нельзя. Пожив в обществе человека, дикие животные теряют способность приспосабливаться к жизни, естественной для сородичей, и быстро погибают. Именно поэтому знатоки природы настоятельно рекомендуют не вмешиваться, если вы вдруг увидите в лесу птенца, выпавшего из гнезда, зайчонка, который, как вам кажется, остался без мамы. Без вашего вмешательства у животного больше шансов выжить, нежели после того, как вы подержите его у себя дома и потом отпустите.
Жил у нас и фокстерьер Джолли — он доставлял нам всем много забот и хлопот.
Мне не хотелось бы, чтобы вы, ребята, решили, что в детстве меня баловали, потакая всем прихотям. Родители прекрасно знали, когда надо сказать «нет», и говорили это достаточно твёрдо.
Но они поощряли мою тягу ко всему живому, понимали, что общение с четвероногим существом, нашим младшим братом, делает нас добрее и мудрее.
В СЕДЛЕ
Я увидела на улице объявление о том, что в одном из парков организуется прокат лошадей. Мой опыт верховой езды до сих пор ограничивался катанием на ослике в зоопарке — по кругу.
Объявление я прочла и подумала: ах, мол, хорошо бы... Тут же, конечно, появились сомнения: а вдруг надо мной станут смеяться, а вдруг там мальчишки?
Но «загорелась» мама, и за маминой спиной я, естественно, почувствовала себя спокойнее.
В тот первый раз мне достался кабардинский конь Избыток.
Впервые в жизни очутившись в седле, я почувствовала себя хотя и неуютно — очень почему-то высоко над землёй, — но терпимо. Однако лишь раздалась команда «Рысью ма-арш!», я ощутила сильнейшие толчки, непрерывно следовавшие один за другим. Седло вдруг оказалось необычайно скользким, и каждый следующий толчок заставлял меня сползать то вправо, то влево… Я было решила, что мой Избыток вознамерился избавиться от меня. Однако он всего-навсего двинулся вперёд неширокой рысью. Во мне росло желание очутиться на земле, на собственных ногах.
Но, как ни странно, я всё ещё была в седле.
Больше того — через несколько минут в движениях Избытка проступил для меня определённый ритм. Кажется, что-то начинало получаться.
Тренер смотрел на меня, как мне почудилось, с живейшим интересом. Я была уверена, что его волнует только один вопрос: когда девчонка наконец свалится?
Но я ошиблась. Тренер подошёл к маме и спросил, ездила ли я верхом раньше. Услышав, что не ездила, недоверчиво покачал головой.
Я СЧАСТЛИВА!
В конце первого года обучения я выполнила норму третьего разряда по преодолению препятствий. Правда, такой результат зависел больше от лошади, чем от всадника, — хороший, опытный прыгун сам всё мог проделать, без понуканий. А мне достался могучий вороной Баркас, которому было уже 16 лет, но он продолжал верой и правдой служить в учебной группе. Он вихрем пронёс меня через все невысокие препятствия.
До этого момента я не ощущала себя спортсменкой. Но вот, получив третий разряд, я испытала перелом, почувствовала счастье и гордость. Прежде всё, что я делала, сидя в седле, было выполнением посильных заданий. Но крохотный « успех породил ни с чем не сравнимое ощущение полёта души, когда грудная клетка словно расширяется и ты летишь!
Второй раз я чувствовала такое, когда стала чемпионкой мира.
ЧЕМУ МНЕ НАДО БЫЛО НАУЧИТЬСЯ
Выездку можно назвать фигурной ездой на лошади. На площадке размером 60 X 20 метров всадники в течение 10—12 минут выполняют около тридцати различных фигур обязательной программы.
У стороннего наблюдателя должно создаваться впечатление полной свободы лошади: как будто всадник на ней только сидит, а она всё выполняет сама.
Казалось бы, чего проще — остановка. Однако лошадь должна остановиться быстро, но плавно, чтобы не казалось, что она наткнулась на невидимое препятствие. Обе передние ноги и обе задние — на одной линии. Шесть секунд абсолютной неподвижности. Даже если лошадь махнула хвостом, отогнав муху, это всё равно ошибка.
КАПЛЯ
Для того чтобы я всему этому научилась, мне дали лошадь, которая умела кое-что и сама. У неё я должна была набраться опыта.
Так мне досталась арабская кобылка Капля. Она была своенравной, капризной лошадью с тонкими чёрными ножками в белых носочках. Любимым её развлечением было изображать, что она чего-то боится — кур, которые бегали по двору, клочка газеты, уносимого ветром. От всего она норовила шарахнуться.
В это же время я поступила на биологический факультет Московского университета. Совмещать занятия в университете с тренировками было очень тяжело. Осенью и зимой в темноте звонит в половине шестого будильник, и ты заставляешь себя вылезать из-под одеяла, думая: «Есть же на свете такие счастливцы, которым позволено спать до семи!»
В семь — тренировка, оттуда — бегом на автобус, бегом — в метро, бегом от метро в университет, где в десять начинается лекция. А вечером — подготовка к завтрашним занятиям.
Говоря откровенно, если бы я занималась не конным спортом, а каким-нибудь другим, то не выдержала бы такой жизни. Пропустила бы одну- две тренировки в неделю, а потом совсем бы бросила. Но когда-знаешь, что в деннике тебя ждёт лошадь, живое существо, которому надо двигаться, бегать... Знаешь, что если не придёшь, тренер может посадить на твою лошадь кого-то другого... Тут уж ничего не поделаешь — надо идти.
Так Капля научила меня дисциплине, главному качеству спортсмена.
ТИНА
Потом Капля заболела. Её отправили на конный завод. А я осталась без лошади.
Через некоторое время у меня появилась Тина.
И дело с ней пошло так хорошо, что на очередных соревнованиях мы «объехали» многих. Потом отправились на состязания в Ленинград. Перед стартом мне показалось, что Тина какая-то скучноватая, но мне сказали: «Не обращай внимания, это после дороги». Я поставила Тину в денник — её трясло мелкой дрожью. Срочно вызвали ветеринара, он обнаружил двустороннее воспаление лёгких. О соревнованиях не могло быть и речи. Я уехала домой, Тина осталась в лазарете.
Прошло две недели, наступил май, на деревьях лопались почки, в воздухе стоял их нежный, горьковатый аромат. Я шла в клуб через парк, наслаждаясь первым теплом. Мне встретился один наш спортсмен, начал какой-то разговор, вдруг оборвал его: «Знаешь, ты не очень расстраивайся... Тина там, в Ленинграде, пала».
Что-то сжало мне горло, я почему-то пробормотала «спасибо» и пошла прочь, сама не зная, куда.
Я вспомнила её добрые, кроткие глаза, печальный и покорный взгляд. Ей, наверное, было очень тяжело, но она безотказно и добросовестно, без всякого принуждения с моей стороны, выполняла все упражнения, напрягая свои последние силы.
Я не могла себе простить, что заставляла её работать, хотя не знала о болезни, и угрызения совести гложут меня до сих пор.
Тогда я проплакала целый день. Я не исключение. На моих глазах рыдали мужчины, закалённые конники, когда теряли лошадь, теряли преданного друга и полноправного партнёра.
Коротки были дни работы с Тиной. Но Тина сослужила мне огромную службу. Меня заметил на ней Григорий Терентьевич Анастасьев, главный тогда человек в нашем конном спорте, настоял на том, чтобы меня взяли в сборную нашей страны, чтобы дали Пепла. Началась шестнадцатилетняя дружба с Пеплом, с лучшей лошадью моей жизни.
ПЕПЕЛ — СЫН ПИЛИГРИМА
Вороной Пепел, сын знаменитого Пилигрима, был натурой гордой и независимой. Поначалу, перейдя ко мне из жестоких рук, Пепел был зверь — дикий и злобный. Он ненавидел людей, в каждом человеке ему чудился враг и мучитель.
Помню, я вошла в манеж, куда его выпустили побегать. Он был там один — шагал спокойно, опустив голову, усиленно нюхал опилки и всхрапывал, вздымая их фонтанчиками. Потом, удовлетворённо хрюкнув, валился на бок, перекатывался на спину, дрыгая ногами. Резко вскакивал, начинал носиться, прыгая козлом. Внезапно останавливался перед зеркалом, словно изучая своё отражение. Словом, делал то, что делает в схожих обстоятельствах любая лошадь.
Но тут, на свою беду, в манеж вошли два истопника — проверить батарею отопления в дальнем углу. Они привыкли к лошадям и не боялись их. Пепел атаковал незамедлительно, без предупреждения. Прижав уши, оскалив зубы, он нёсся со всех ног, не оставляя никаких сомнений относительно своих грозных намерений. К счастью, истопников было двое, они кинулись в разные стороны, и Пепел на секунду заколебался, кого избрать жертвой. Истопники перевалились через заборчик...
Такое создание мне предстояло завтра седлать.
Сначала я около получаса кормила его через прутья решётки самыми любимыми лошадиными лакомствами — хлебом, сахаром, морковью, арбузными корками. Он жадно выхватывал у меня всё это и тут же резко отдёргивался — ему прежде, видно, крепко доставалось по голове.
Решив, что контакт налажен, я взяла седло, уздечку и открыла дверцу денника. Тут-то Пепел показал характер. Он крутился волчком по крохотному закутку, норовя повернуться ко мне задними ногами, я же стремилась оказаться у его головы. Это бы продолжалось до бесконечности, не ухитрись я достать из кармана кусок хлеба. Пепел выхватил его и отпрянул. Большего я тогда не добилась, а на то, чтобы отучить его бегать по деннику, понадобился месяц.
Следующие этапы оказались ещё труднее. Я пыталась надеть уздечку, он задирал голову. Приманивала лакомством — опускал, я обнимала его за шею, висла на ней, но он легко поднимал меня вверх. Поиздевавшись полчаса, позволял натянуть ремни оголовья. Но лишь его зубов касалось железо, тут же сжимал их.
При седловке Пепел не упускал случая неожиданно укусить меня за плечо или руку — ватная телогрейка отчасти спасала, но синяки оставались.
Более опытные конники с возмущением говорили: «Ну, знаешь, если его за это не наказывать, далеко ты на нём не уедешь. Что за дела — позволять лошади своевольничать? А ну, всыпь хлыста — за каждый укус по удару!».
Этот разумный воспитательный приём, с успехом опробованный на сотнях лошадей, в случае с Пеплом приводил к обратным результатам: чем больше я его наказывала, тем больше он кусался. Но и беспрерывно пичкать его лакомствами было бессмысленно. Я решила не показывать, что мне больно. Я словно не замечала укусов, которыми меня буквально осыпал Пепел, и лишь иногда легонько щёлкала его по носу. И вдруг Пепел стал меня слушаться.
До сих пор загадка для меня то, что наказание от человека, сидящего в седле, лошадь не связывает с ним самим. Пепел обижался, если ему от меня доставалось с земли: когда он, например, баловался. Представьте, что пятисоткилограммовая махина, разыгравшись, встаёт на дыбы, норовя — шутки ради, конечно, — слегка стукнуть тебя передним копытом по темечку.
Но, повторяю, если я его наказывала — даже строго — сидя на нём верхом, это никак не сказывалось на наших взаимоотношениях. Я слезала, и он, как собачка, бегал за мной по манежу, загораживал дорогу, выказывая полную симпатию. Он умел целоваться и старательно хлопал шершавыми усатыми губами по моей щеке.
СОРЕВНОВАНИЯ
И вот, наконец, соревнования. Прежде всего, важно угадать с разминкой. Мало разомнёшь лошадь — плохо: мышцы не разогреются, трудно будет ей делать сложные элементы. Разомнёшь больше, чем надо — лошадь устанет, будет работать вяло.
Научить человека понимать лошадь очень трудно. Не знаю, можно ли вообще этому научить. Недаром про особенно способных всадников в конном спорте говорят: «Он с чутьём».
Казалось бы, так просто: потянул всадник за правый повод — пошла лошадь вправо, за левый — налево. Пошла-то она пошла, но как! Одно дело — плавно вписалась в поворот, слегка повернув голову и красиво согнувшись в боку. Другое — когда, подставив челюсть, как подпорку, ненавистному железу, повернулась всем корпусом, прямая, точно доска.
Словом, под тобой живое существо — это надо помнить всегда.
...Итак, соревнования. Они проходят и под проливным дождём, и под палящим солнцем.
До старта три минуты. В последний раз оглядываю себя и Пепла. Так, косички в гриве не растрепались, «лишнее» белое пятнышко шерсти закрашено жжёной резинкой. Тренер и помощник ещё раз протирают Пеплу суконкой шерсть.
Главный судья объявляет мою фамилию. Надо сказать, что моя фамилия произносится за рубежом довольно трудно, и порой меня за глаза звали просто «фройлен Пепел».
Ассистент судьи осматривает железо во рту лошади: не применила ли я запрещённые правилами строгие удила или железную лопаточку, не дающую лошади перекидывать язык. Но всё в порядке.
Гонг.
Подъём и галоп, и Пепел, как по струнке, идёт по осевой линии манежа и в центре, у точки, отмеченной белыми опилками, чётко, быстро, но в то же время плавно, не «клюнув», останавливается.
«Вот вам, — мысленно говорю судьям. — Вот как мы умеем».
Начало хорошее.
Разбираю поводья, чтобы тронуться с места.
И вдруг нас захлёстывает рёв. Это вдали, на дорожке ипподрома, рвутся к финишу рысаки, это кричит публика. Пепел обычно очень собран, а тут от неожиданности заплясал, закрутился на месте.
Только когда шум смолк, Пепел, пофыркивая, тронулся рысью.
Ещё серия элементов. Чувствую, возбуждение лошади прошло. Пепел прибавляет в скорости ровно столько, сколько сам считает нужным. Ковыряю его шпорой с того бока, который не виден судьям — маленькая хитрость.
Пепел не замечает моих требований. Он у меня прекрасно знает, что во время соревнований никакие наказания ему не грозят. Он работает честно и добросовестно, но чуть- чуть излишне самостоятельно, словно говоря своим поведением: «Я прибавил и хватит, а если тебе ещё надо, это уж, извини, слишком».
Правда, в чём я не могу его упрекнуть, так это в отсутствии внимания к моим действиям. Многие лошади, запомнив программу, усердно и услужливо начинают сами каждый следующий элемент — начинают, когда ещё не подготовлены к нему, на метр-полтора раньше нужного места. Таких забот с Пеплом я не знаю — он чутко ждёт сигнала к каждому переходу, хотя езду тоже знает и помнит.
Однако ленца, с которой он сегодня бежит, действует мне на нервы. Давлю ногами изо всех сил его бока. Позади только половина программы, а я уже устала. И впереди самые трудные элементы. Пепел работает очень чётко, но вяло, хотя при такой жаре его понять можно.
Переход в шаг. Ну вот, секунд двадцать передышки — шагом сам пойдёт.
Снова подбираю поводья. Вот негодник, совсем замер, едва ногами перебирает.
Менка ног. Здесь он часто «врёт». Когда-то это был его коронный номер, но однажды я заболела, и на него посадили другого всадника. Вместо того чтобы попытаться подстроиться к лошади, всадник взялся за один день «переделывать» Пепла. Он предъявлял иные требования, чем я, а лошадь не понимала, чего от неё хотят. С тех пор его будто подменили: в последующие десять лет можно по пальцам пересчитать соревнования, когда ему удавалось выполнить этот элемент без единой ошибки.
Но в менке ног на этот раз, кажется, всё прекрасно. И я позволяю себе немного расслабиться: сама выдохлась до предела. Пепел мокрый, шерсть под поводьями в пене...
Ох, нельзя ворон ловить! Я самую малость ослабила контроль, а он взял и стал, когда надо ещё работать и работать.
Не смущаясь тем, что нахожусь под носом у судей — из двух зол выбирают меньшее, — поддеваю Пепла шпорами. Лениво отбрыкнувшись, он несколько раз переступает. Большего мне добиться не удаётся.
Пот заливает глаза. Задыхаясь от усталости и злости, кланяюсь судьям — улыбку даже не пытаюсь изобразить.
Поводья брошены, и Пепел, глубоко вздохнув, выходит из манежа с чувством выполненного долга. Сохраняя внешне полное спокойствие, я шепчу сквозь зубы: «Вот я тебе покажу, как не слушаться. Дай только выехать за трибуны, где нас не видно».
Но стоит мне дотронуться шенкелями до боков, как он легко и свободно выполняет упражнение. Остаётся соскочить, похлопать его по шее и отвести в конюшню.
Разве можно на него сердиться?
ЛОШАДЬ — НАШ ДРУГ
Лошадь — один из самых давних, самых близких друзей человека на земле.
Наиболее ранние из известных археологам изображений лошади сделаны в трёхтысячном году до нашей эры.
Лошадь пахала ниву, возила грузы, возила людей. Лошадь воевала, и только хорошо выезженному, послушному коню всадник мог доверить свою жизнь на поле боя. После изобретения огнестрельного оружия, когда ненужными оказались тяжёлые рыцарские доспехи и могучие медлительные кони, понадобилась не только быстрая и более маневренная лошадь, но такая, которая могла бы на всём скаку развернуться, отпрыгнуть, встать на дыбы, заслоняя собой хозяина.
Но и кавалерия как род войск больше не существует. На полях лошадь заменил трактор, на дорогах — автомобиль, и если она появляется на улицах больших городов, на неё смотрят, как смотрели когда-то на самодвижущуюся повозку.
Так что же, он всего лишь осколок прошлого, наш четвероногий товарищ? И конный спорт — осколок?
Но ведь многое в спорте, если так рассуждать, можно счесть устаревшим. Зачем быстро бегать, если есть двигатели внутреннего сгорания? Зачем высоко прыгать, коль изобретён лифт?
Однако что заменит нам спорт? Я думаю, ничто.
Как ничто не заменит общения с лошадью, грациозным и благородным существом.
Хочу представить мир, над которым бесшумно парят летательные аппараты, перенося людей на дальние расстояния с той скоростью, которая им необходима. По земле же человек передвигается только на лошади, неторопливо, пристально и восхищённо озирая прекрасную природу планеты Земля. И ветер веет ему в лицо, пахнущий солнцем, травой и жизнью...